Машина сбавила ход и повернула к открытым воротам, перед которыми был опущен полосатый шлагбаум. Усатый часовой, стоявший у вереи, торопливо поднял шлагбаум и пропустил машину во двор - просторный, зеленый. В углу двора, в тени стены обрушенного бомбой соседнего дома, сидело на бревнах десятка два-три мужчин разного возраста - военных и гражданских, тоже, видимо, задержанных на улицах города.
- Мы на гауптвахту приехали? - уныло спросил Иванюта.
- Все тут - комендатура, гауптвахта, сборный пункт, - ответил майор, первым выходя из машины.
- Товарищ майор, - Миша придал своему голосу жалостливый тон, - зачем же меня с таким позором: без ремня, будто я преступник...
- Ладно, надевай свою амуницию. - Майор кинул ему на колени снаряжение вместе с полевой сумкой и кобурой с наганом. - И документы держи... Верю! Но все-таки позвоню в "Рабочий путь". Смотри, если что...
Миша проворно надел ремни и вместе с майором направился в двухэтажное каменное здание. Миновали лестничную клетку и прошли в коридор, мимо часового, отдавшего майору честь: "по-ефрейторски на караул". Миша увидел по одну сторону коридора длинную шеренгу дверей, а в конце - окно с железной решеткой.
- Обожди тут, - приказал майор и, пройдя по коридору, исчез в каком-то кабинете.
Время тянулось томительно медленно. Миша успел перечитать на стене все инструкции по гарнизонной службе, изучить разные плакаты, прошагать много раз от часового у дверей до окна с решеткой, а майор все не появлялся. Стала беспокоить мысль: "Вдруг ни Грибачева, ни Рыленкова нет в Смоленске? А если есть, то как они могут подтвердить по телефону, что я именно и есть тот самый литкружковец Иванюта?"
Проходя вновь к дальнему окну, Миша столкнулся с вышедшим из крайнего кабинета щуплым военным в пилотке, хлопчатобумажной гимнастерке, подпоясанной брезентовым ремнем; на рукавах - звезды политработника, а в петлицах - по две шпалы.
"Батальонный комиссар из призванных", - отметил про себя Миша и небрежно сделал шаг в сторону: он скептически относился к некадровым военным.
Батальонный комиссар задержался в открытых дверях и кому-то сказал в комнату:
- Не поверю, что военинженер Кучилов не дал о себе знать в комендатуру!..
"Вместо майора вписывай фамилию военинженера Кучилова!" - вдруг вспомнилась Мише фраза, сказанная ему сегодня утром старшим лейтенантом Колодяжным: это для того, чтоб он, Миша, заполнил чистый бланк ордера на арест несговорчивого начальника склада ГСМ.
- Еще раз посмотрите, может, где отмечено, кто и когда разыскивал штаб шестнадцатой армии! - продолжал с порога батальонный комиссар. Запомните фамилию: Кучи-лов!.. От слова "куча"! - И он, хлопнув, дверью, зашагал к выходу.
- Товарищ батальонный комиссар, минуточку! - окликнул его Миша, еще не зная, что сейчас скажет.
Батальонный комиссар остановился уже у часового и, щурясь на приближающегося младшего политрука, недовольно спросил:
- Что вам?!
- Вы ищете военинженера Кучилова?.. Такой огромный, красноносый?..
- Совершенно точно!
Несмотря на царивший в конце коридора сумрак, Миша заметил, как в маленьких глазах батальонного комиссара полыхнули огоньки.
- Вам что-нибудь известно о Кучилове?! - Батальонный комиссар с надеждой взял Мишу за руку повыше локтя.
- Осторожно, тут рана. - Иванюта поморщился, погладил повязку под рукавом и снисходительно сказал: - Да, могу дать полную информацию. Карта у вас есть?
- Есть карта! Пойдем во двор, на свет! - Они прошли мимо отступившего в сторону часового, и во дворе Иванюта рассказал батальонному комиссару, что сегодня утром, когда к хутору, где в овраге стоял на колесах дивизионный склад ГСМ, подошли немецкие танки, он, младший политрук Иванюта, лично провел колонну Кучилова через днепровскую переправу в расположение тылов войсковой оперативной группы генерал-майора Чумакова. И показал на карте тот самый хуторок, место переправы и район войсковых тылов, куда прибыла автоколонна склада ГСМ.
Подрагивающим в руке цветным карандашом батальонный комиссар торопливо делал на карте пометки и, будто испытывая жгучую боль, причитал:
- Ах ты, мать родная, совсем рядом был!.. Чего его черти занесли в ту сторону?.. Ах, головотяп! Ах, пареная репа!
- Но получить горючее не надейтесь, - уточнил на всякий случай Иванюта.
- Это как же?! - испуганно, почти шепотом, спросил батальонный комиссар. - У меня приказ самого члена Военного совета товарища Лобачева: из-под земли достать!
- Горючее раздали по частям и разлили в баки машин и танков!
- Но за такое самоуправство полагается трибунал!.. Как, говоришь, фамилия генерала?
Слова о трибунале смутили Мишу, и он, прежде чем ответить на вопрос, счел нужным сделать разъяснение:
- Горючее могло попасть к немцам, и у Кучилова другого выхода не было! Только отдать его ведущим бой частям... Иначе сам пошел бы под трибунал!
- Как фамилия генерала?!
- Чумаков, - неохотно ответил Иванюта.
Сделав запись на чистом поле карты, батальонный комиссар резко повернулся и почти побежал обратно в здание.
- Разрешите мне быть свободным?! - крикнул ему вдогонку Иванюта, кося загоревшимся глазом на часового у недалекого шлагбаума. Но входная дверь уже захлопнулась за батальонным комиссаром, и Миша еще громче отчеканил: Есть быть свободным!
Почти строевым шагом подошел младший политрук Иванюта к часовому усатому мужику в тесном обмундировании; не удосужив его даже взглядом, с напускной деловитостью и замирающим сердцем от опасения, что его остановят, нырнул под шлагбаум.
Оказавшись на улице и чувствуя на своей спине растерянный взгляд усача, Миша заставил себя остановиться. Взглянул на руку, словно на часы, которых он сроду не имел, затем озабоченно поскреб затылок, будто на что-то решаясь, и зашагал прочь.
За углом дома Иванюту ждало потрясение: в десятке шагов впереди он вдруг увидел патрулей, которые задержали его у Лопатинского сада. На счастье, патрули обратили внимание на Мишу лишь после того, когда он уже успел несколько совладать с собой и принять беспечный вид. Низкорослый капитан-артиллерист, узнав младшего политрука, тут же умерил шаг и нацелил в его лицо изучающе-настороженный взгляд.
- По вашей милости, товарищ капитан, я потерял много времени, миролюбиво сказал ему Миша, поравнявшись с патрулями. - Скажите, пожалуйста, который час? Может, я еще успею...
Капитан молча достал карманные часы, отщелкнул крышку и поднес циферблат к глазам младшего политрука. Но Миша от скрытого волнения не мог разобраться в римских цифрах и на всякий случай встревоженно воскликнул:
- Опаздываю!.. По вашей милости! - И во всю прыть кинулся бежать по улице, мысленно повторяя понравившееся ему выражение "по вашей милости", которое он часто слышал на занятиях по тактике от хорошего старика преподавателя полковника Чернядьева...
Удирая подальше от комендатуры, Иванюта размышлял о том, что после стольких переживаний, какие выпали сегодня на его долю, ему должна наконец сопутствовать удача. Иначе кто же выдержит такую жизнь на белом свете даже во время войны? Судьба обязана хоть немного быть справедливой и знать меру, сколько сдюжит беды каждый человек. А ведь Миша хлебнул ее сегодня через край. Испытать такое унижение перед девчатами!.. Да и не исключено, что Валя и Женя действительно поверили дурацким подозрениям капитана из комендатуры! Хорошо, что не успел Миша выхватить наган. Подумать страшно, чем бы все могло кончиться...
Очень хотелось сейчас же появиться в общежитии пединститута, разыскать Валю и Женю, показаться им, объяснить, что произошло недоразумение и что с ним, Мишей, все в порядке... Но время, время!.. К утру надо успеть напечатать листовки! Дерущимся с врагом войскам нужны последние сводки Советского информбюро! А младший политрук Иванюта мечется, как муха на сквозняке... Прав был капитан: там кровь льется, люди стоят насмерть, а он тут за девчонками увязался, да еще страдает - видите ли, его незаслуженно оскорбили, заподозрили в дезертирстве. Позор тебе, Михайло Иванюта!.. Ведь бойцы, даже умирая, хотят знать, что они успели сделать, какая обстановка на других фронтах, чем живет народ, верит ли, что Красная Армия спасет его от рабства...
Эти укоряющие мысли терзали Мишину душу, и он, продолжая беспощадно бичевать себя, все петлял по улицам и закоулкам Смоленска, стараясь быстрее оказаться в типографии, но в то же время рискуя быть вновь задержанным.
Вдруг завыла сирена - в одном конце города, другом... Донесся прерывисто-пронзительный паровозный гудок: на Смоленск шли самолеты. Сигналы воздушной тревоги и тут же начавшаяся стрельба зениток будто встряхнули улицы - по ним забегали во всех направлениях люди, водители заторопились спрятать в тень деревьев и во дворы машины. Теперь бежавший по тротуару младший политрук Иванюта ни у кого не мог вызвать подозрений.
Пересекая перекресток улиц, Миша увидел, как в небе, среди разрывов зенитных снарядов, выстраивались в гигантский круг "юнкерсы", начиная водить свой страшный хоровод, роняющий на землю смерть. По привычке Миша сосчитал самолеты, и ему стало не по себе: сорок бомбардировщиков нырнут сейчас один за другим из поднебесной выси на город!.. Нет, уже меньше! Вон один "юнкерс" вдруг превратился во вспухающее черное облако с клубящимся в нем пламенем; из черноты облака и всплесков пламени метнулись, словно молнии, огненные стрелы и начали падать кувыркающиеся обломки: бомбардировщик взорвался на собственных бомбах от прямого попадания зенитного снаряда... А вот и соседний самолет, задетый, видать, осколками бомб, вывалился из круга и косо пошел к земле, оставляя за собой в воздухе туго натянутую, рыжеватую вожжу дыма. Чудилось, будто это вожжа пытается удержать самолет в небе.
Улицы опустели, затаились. Мише тоже надо было искать укрытие. Но не полезет же младший политрук, как вон тот рыжебородый дворник, в канализационный колодец и не станет спрашивать у мечущихся женщин, где бомбоубежище...
Самолеты исчезли из поля его зрения, но рев моторов и завывание включенных при пикировании сирен подсказали опытному слуху Миши, что "юнкерсы" начали свою "работу". А вот и послышался свист вывалившихся из фюзеляжей бомб - вначале тихий и даже нежный, как шелест молодой листвы на ветру. Но постепенно он набирал силу и переходил в пронзительный, устрашающе-стенящий рев. Воющие бомбы - смерть с психологической начинкой... Миша шарахнулся во двор ранее разбомбленного двухэтажного дома, упал на траву рядом с цветочной клумбой, перевернулся на спину и стал смотреть в небо. По-прежнему он не видел самолетов, но фугаски уже кромсали кварталы города, стало меркнуть от пыли и гари солнце в мелеющем небе. Почувствовал, что земля под ним задергалась сильнее и застонала явственнее - значит, бомбы ложились все ближе; и казалось, что именно этот страшный, так больно бивший по барабанным перепонкам, по сердцу, по каждой клетке тела грохот взвихрял воздух и затмевал свет солнца.
Миша раньше и не догадывался, что бомбежка в городе так ужасна. За домами не видишь, куда пикирует самолет, не знаешь, где взорвется бомба, можешь попасть не только под нее, но и под падающие стены, под кирпичи, бревна, куски рваного железа... Нет, легче в поле, в окопе, даже когда вражеский летчик целится прямо в тебя.