Здание было довольно невзрачное, обшарпанное — ну, прямо какая-то избушка без окон, без дверей. Двери, правда, имелись. Одна дверь с правой стороны и одна с левой. То есть всего две. И к обеим присосались длинные пиявки очередей. Две двери и две очереди. Я заняла сразу в обе, я всегда так делаю. А то бывает — займешь в одну, а там или касса сломается, или кассир на обед уйдет. И все.
В левой очереди впереди меня стояла необщительная девушка в узкой юбке, с темно-рыжими волосами ниже плеч, с надменным непроницаемым лицом, а сзади — заплаканная женщина средних лет с большой клетчатой сумкой. У меня зрительная память очень плохая, поэтому, когда я хочу запомнить человека, то обращаю внимание не столько на лица, сколько на разные выразительные детали — возраст, например, прическу, одежду, пол и прочие особые приметы.
А в правой очереди я придерживалась одного старичка — старичок как старичок, без характерных признаков, то есть — ни очков, ни лысины, ни бороды не имел, но перепутать ни с кем я его все равно не могла, потому что никаких других старичков в пределах видимости очереди не наблюдалось. Хотя на всякий случай я еще двоих задних насчет себя предупредила, женщину в платке и смуглого мужчину. На всякий случай. Но я их не особенно хорошо запомнила. В эту, вторую очередь, я лишь время от времени наведывалась, чтобы напомнить о себе, да со старичком парой слов переброситься — какими-нибудь, например, наблюдениями или соображениями своими с ним поделиться, вроде того, что, дескать, в обеих очередях подобрались люди в основном молодые, более или менее, и что не кажется ли ему это странным? А он в ответ говорил, что нет, не кажется и объяснял почему. Потому-то и потому-то. После чего я вновь возвращалась на свое место в первую очередь.
Хотя там стоять было совсем неинтересно. Толком поговорить даже не с кем.
Высокомерная девушка на мои реплики никак не реагировала, к заплаканной женщине обращаться было вообще неудобно. Правда, за ней стоял один такой интеллигентный на вид мужчина — лет примерно тридцати или, может быть, тридцати двух, но он непрерывно читал. Я только спросила: “Что вы читаете?”, он ответил: “Книгу”, вот и весь разговор.
А я даже почитать ничего не захватила.
Дальше был другой мужчина — несколько раздражительный, похожий на отставного начальника или на вахтера какой-нибудь не особенно значительной, лишенной секретности организации. Такой насупленный мужчина, с непримиримым выражением на лице, с настороженным взглядом, говорящим о тайно уязвленном самолюбии. Впрочем, это к делу не относится. Это я лишь к тому сообщаю, чтобы ясно стало — подобные люди с первого взгляда не располагают ни к общению, ни к задаванию праздных вопросов.
Ну, кто еще? Муж с женой там были… Они тоже сразу в две очереди заняли — он стоял здесь, а она там. Сойдутся на пять минут: “Ну, чего, как ты тут?” — “Да так, ничего. А что?” — “Да нет, ничего. Движется очередь-то?” — “Движется. А у тебя как?” — “Тоже движется. Ну, пошла я, а то потом не пустят”. — “Иди…”
За ними мальчишка стоял, лет четырнадцати. Я сказала ему:
— Зря ты стоишь — дети до шестнадцати лет не допускаются.
Он в ответ сказал одну фразу, которую обычно женщины считают для себя обидной, но при желании ее можно воспринять и как комплимент.
Я обиделась.
— Мне, конечно, безразлично, — сказала я. — Можешь стоять хоть до посинения. Все равно тебя не пустят.
Он говорит:
— Плевать я хотел.
И плюнул. Прямо мне на сапог.
Я ему больше ничего не стала говорить.
Стою молча, людей разглядываю. Пытаюсь угадать, что их сюда привело. Надо же чем-то себя развлечь. Попутно размышляю, зачем все это нужно — вообще и в частности? И почему одновременно так много людей испытывают нужду в последней надежде? И какое смешное название у этого здания — Дом последних надежд…
Я сюда случайно попала. Иду мимо, смотрю — очередь.
Спрашиваю:
— Что здесь такое?
Все молчат, точно не слышат. А на здании — ни вывески, ни рекламы. Так стоит — дом не дом, сарай не сарай. И думай, что хочешь. А очередь — как в мавзолей.
Я потопталась немножко. Тут заплаканная женщина подходит:
— Вы последняя?
— Да, — говорю я. Потом спрашиваю: — Вы будете стоять? Я отойду на минуточку.
— Хорошо, — равнодушно позволила она.
Я бегом в другую очередь. И там, на мое счастье, попался старичок, который подробно объяснил, что в этом доме каждый желающий может получить последнюю надежду. А так бы я сама ни за что не догадалась.
Меня каждый раз поражает — и откуда люди все знают? Бывает, еще и магазин закрыт, и товар не привезли, а народ уже у дверей толпится. И вечно я оказываюсь самой последней.
Еще я попыталась выяснить, в какой очереди надежда лучше — в правой или в левой? Но этого даже старичок не знал.
— Последняя, — говорит, — она и есть последняя. Тут уж не выбирают…
— Лишь бы хватило, — поддакнула я. — А то ведь вон народу сколько…
— Хватит, — успокоил старичок. — Чего-чего, а этого добра хватит всем живущим.
— Это хорошо, — обрадовалась я.
— Хорошо! — подтвердил он. — Вот ведь жизнь какая пошла, что и помирать не хочется. Даже, гляди-ка, вон о чем государство побеспокоилось — чтобы, значит, обеспечить последней надеждой всех желающих. Это надо же, какая забота о простом человеке! Дом специальный устроили. Кто хочешь — приходи и пользуйся…
Я говорю:
— Да, сфера обслуживания у нас сейчас очень интенсивно развивается. И благосостояние трудящихся, опять же, растет…
— Да, да, да, — обрадованно закивал он. — И цена сравнительно недорогая… И очередь довольно быстро движется… И солнышко светит… И птички поют…
Замечательный дед. Все ему нравится. Одно удовольствие общаться с подобными людьми. Я сама такая.
Честно говоря, сначала я сомневалась — так ли уж нужна мне эта последняя надежда? Стоять за ней бог знает сколько… А я вроде бы и так во многих смыслах еще не вполне безнадежна. Правда, если взглянуть на свою жизнь без излишнего самообольщения, то следует сознаться, что надежд у меня осталось не так уж много. Можно сказать, уже последние со дна выскребываю. Так что лишняя про запас отнюдь не помешает. Вдруг потом понадобится, а не будет. Это раньше у меня от этих надежд отбою не было — одной больше, одной меньше, роли не играло. Обо мне так и говорили — подающая надежды. Это было лет двадцать назад. А теперь уже подавать нечего. Самой бы кто подал.
Поэтому я и встала в очередь. Думаю — в конце концов, если мне не подойдет, может, кому-нибудь из знакомых пригодится? Но когда я стала вспоминать всех своих знакомых, то решила, что одной надежды на всех будет мало. А по нескольку в одни руки, наверное, не дают. И потом, откуда я знаю, кому какая надежда нужна. Вдруг не угадаешь?
Очередь хоть и быстро двигалась, но все же простоять пришлось несколько часов. И вот что интересно — я, правда, не сразу на это обратила внимание, а когда заметила, то почувствовала не столько беспокойство, сколько недоумение — в самом деле, странно ведь: в здание люди заходят, причем одновременно с двух сторон, а обратно никто не выходит. Ни один человек! А внутри разместить столько народу при всем желании невозможно. Я некоторое время размышляла в одиночестве над этим феноменом, а потом все-таки не выдержала и обратилась к рыжей девушке, хотя мне лично ее откровенно пренебрежительное отношение к окружающим казалось не вполне уместным и оправданным. Ну, а к кому еще было обращаться? Один читает, другая плачет… Со старичком бы пойти посоветоваться, но его к тому времени уже на скорой увезли. Стоял, стоял и не достоялся… Жалость-то какая…
Говорю я этой рыжей девице:
— Интересно, — говорю, — куда они все деваются?
— Кто — они? — брезгливо оттопырилась Рыжая.
— Ну, эти… люди… которые туда заходят. Куда они потом деваются?
— Не знаю… Наверное, через другую дверь выходят…
— Да нет ведь там больше никаких дверей! — радостно сообщила я. — Две двери только всего! В которые входят!
Радовалась я тому, что девушка наконец-то обратила на меня внимание и поддержала разговор.
— Не может быть! — удивилась она. Присмотрелась повнимательнее: — Точно нет… — Призадумалась немного. Потом махнула рукой: — Ай, господи… Охота вам голову загружать подобными пустяками.