— А я не могу уловить сердцебиения плода, — сказал Сэм, держа металлический диск на животе Бэтси и следя за показаниями прибора.
— Черт подери, — взволновался де Брайд. — Что ты хочешь этим сказать, Сэм? Я что, должен делать кесарево сечение? Но я никогда их даже не видел!
— Ну так сейчас увидишь, — подбодрила его «медсестра». — Мерси, вы поможете? Будете подавать инструменты, а я введу наркоз. Хорошо?
— Это «поможете?» лишь отчасти было вопросом вежливости. Если бы только было возможно, Мерси МакДональд сбежала бы отсюда задолго до того, как был сделан первый разрез, но раз было надо, она осталась.
До сих пор ей не приходилось наблюдать, как режут человеческую плоть. Крови было меньше, чем она ожидала, но все равно — более, чем достаточно; она хлестала быстрее, чем можно было представить; ей казалось, что прошла уйма времени, пока де Брайд, ругаясь себе под нос, неуверенно развернул мышечные ткани и открыл маленького багрового гномика, скорчившегося внутри живота у Бэтси. Мерси одновременно было и страшно, и интересно, к тому же к этим чувствам примешивалось еще кое-что. Нечто необыкновенное. Именно сейчас маленькая, глупенькая Бэтси арап Ди дала жизнь новому существу. Чудесно! Удивительно! Необычно…
На какой-то миг она даже забыла про запекшуюся кровь, перестала слышать де Брайда, бормочущего ругательства, и разглагольствования Хореджера с экрана. Она и сама могла бы сделать это, сказала она про себя. Мерси могла бы сделать это несколько лет тому назад, когда еще у нее был Вальтер, который стал бы отцом; впрочем, она и сейчас могла еще сделать это, если только не будет долго тянуть…
— Вот, — внезапно перебил ее мысли де Брайд. — Подержите, пока я не перережу пуповину.
Мерси обнаружила, что держит это багрово-красное маленькое созданьице в своих неопытных руках. Моргая, она глядела на него, застыв и почти не дыша, пока де Брайд не сказал, стыдливо отворачивая лицо:
— Я не смог его спасти, вы же сами видели. Наверное, он повернулся в матке, понимаете? И пуповина задушила его.
Только сейчас Мерси поняла, что ребенок, которого она держала на руках, мертв.
Она не шевельнулась, пока «медсестра» не сказал ей, что она уже может положить тельце. Мерси сделала, как он велел, и начала вытирать запачканные кровью руки о свой синий комбинезон (ну, теперь он пропал, подумала она с сожалением). Она даже не поглядела на Бэтси арап Ди, которой уже зашили живот. Она смотрела на лицо Ганса Хореджера на экране, прислушиваясь к его словам, как будто ей было очень важно услышать то, что он мог сказать.
— Мы пока еще находимся на расстоянии двух световых недель от планеты, — говорил тот. — Скажем, где-то три тысячи астрономических единиц. Мы будем там месяцев через восемь. Друзья мои, я потрохами чую, что эта остановка будет выгодна для всех нас. Они все будут от нас без ума!
За спиной у Мерси МакДональд Сэм Бейджхот хмуро произнес:
— Уж лучше пусть они просто будут.
Можно было сказать, что население планеты «Долгий Год» и вправду сходило с ума по поводу прибытия космического корабля. Во всяком случае, кое-кто, причем, еще за много недель до того, как «Нордвик» вышел на орбиту вокруг планеты. Основная часть из них — это молодежь, бурно радующаяся событию, но даже среди них были некоторые, слишком занятые своими делами, чтобы интересоваться будущим посещением звездолета.
Среди таких был, к примеру, Бланди. Его голова была забита массой вещей, и там не было места не только прибытию «Нордвика», но даже собственной жене, ожидавшей его в летнем городе. Сейчас же он пытался удержать в голове семнадцать сотен вещей одновременно — именно столько овец было в длинной череде овец, которую Бланди гнал в город для стрижки и забоя. Так что в этом Ганс Хореджер был прав: обитатели Долгого Года проводили массу времени, возделывая поля и разводя животных, но вот в чем была ошибка Хореджера — они на этом не останавливались. Людям с «Нордвика» при слове «пастух» сразу же представлялся безбородый паренек или трясущийся от старости дед с посохом, но никак не водитель вездехода на водородном топливе и с компьютерным управлением, ведущий свое стадо с помощью радиоволн, посылаемых на приемники, имплантированные в тело каждой овцы. У колонистов с Долгого Года имелись свои высокие технологии, только они не желали выставлять их напоказ.
Бланди и сам был похож на свою планету, потому что не показывал всем свою силу. Он был невысок и широкоплеч, его тело состояло из одних только мышц, без капли лишнего жира. Но мышцы эти не выпирали. Если бы вы подняли его, то удивились, насколько он массивен — естественно, если бы он еще разрешил вам подобную вольность; но шансов на это было мало. Даже если бы вы только попытались нагнуть его, то оказалось бы, что вы грохнулись перед ним на землю, удивленно таращась на тех, кто пока еще не почувствовал землетрясения.
По пути домой Бланди размышлял о политике. Для этого у него было масса времени, потому что все его нынешние занятия практически не требовали внимания. На этой дороге, вдали от города, трудно было отметить какое-либо движение: лишь несколько тягачей, едущих к рыбацким деревням и обратно так что компьютер вездехода почти не занимался управлением. Бланди мог размышлять о множестве вещей одновременно, потому что мыслей, и вправду, было много — и не последняя из них была связана с телепостановками. Но по-настоящему его воображение было занято политическими планами.
Из-за того, что он со своими стадами был в отлучке целых четыре семидесятидневных месяца, что являлось его обязательной отработкой в качестве общественного налога, теперь ему не терпелось вернуться в шкуру политического деятеля. Сейчас же он пытался найти ведущую линию своей политической кампании. Если удастся определить подходящий объект для завтрашней вечерней речи — вся аудитория пойдет за ним. Его помощница, Петойн, когда они разговаривали по радио в последний раз, уверяла его в этом.
Но оставался сложный вопрос — чему будет посвящено это его выступление. Тема должна быть очень важной. На меньшее его последователи просто не согласились бы.
Поскольку мысли Бланди были весьма далеки от происходящего вокруг, он чуть было не пропустил стоящего на дороге постового. Тот глядел хмуро, подняв вверх руку.
Бланди притормозил. Задумавшись, он и не заметил, что превысил скорость. В этом месте в основную трассу вливались боковые дороги; возле перекрестка стоял трейлер, нагруженный строительными материалами. Бланди высунулся из кабины, и дорожный инспектор узнал его. Он смущенно отсалютовал и махнул рукой, давая знак проезжать первым. Пастух благодарно кивнул постовому и улыбнулся, извиняясь, водителю трейлера, которому теперь придется долго ждать, пока отара не пройдет перекресток. Бланди не счел разрешение постового только жестом вежливости — остановить более полутора тысяч овец дело чрезвычайно трудное.
Как только овцы продолжили свой путь в направлении города, Бланди, повинуясь внезапному импульсу, открыл дверь кабины, чтобы размяться. Компьютер, следуя заложенной программе, мог обойтись и без него, а на ходу Бланди думалось лучше.
Он легко спрыгнул на утоптанную обочину, потянулся и глубоко вздохнул, позволяя вездеходу и трактору самим продолжать утомительный путь со скоростью два километра в час. Дорога в этом месте была уже вымощена; четыре месяца назад, когда он направлялся с гораздо меньшим числом овец на восточные пастбища, этого еще не было сделано. А теперь здесь уже начинали в обоих направлениях ездить высокоскоростные машины — правда, на этом участке еще не на полном газу. Не потому, что не удалось бы пробиться через плотный строй овец, а потому что существовала опасность сбить отставшее животное. Бланди с удовлетворением заметил, что таких было мало. Отара послушно шествовала за радиоколокольчиком в трейлере, а собаки тщательно патрулировали строй животных, оттесняя их от мощеной дороги на покрытый травой луг.
И вот тут-то Бланди прижал два пальца к губам — вот что он сделал, когда в голову ему пришла идея.
— Будто овцы, — произнес он вполголоса, цедя слова сквозь сжатые губы. — Будто овцы, мы блуждаем в различных направлениях, не зная цели и не ища ее. Мы бредем без всякого понимания, бредем, пока не умрем…
Нет, не так. Это были очень подходящие слова для ударного момента речи, но только о смерти нельзя было говорить. Слишком много было вокруг смертей, чтобы лишний раз напоминать об этом. Бланди хмуро глядел на овец, пытаясь сформулировать пришедшую на ум идею по-новому: «…блуждаем без цели и направления. Как можем мы найти достойную нас цель? Что может вести нас с той же уверенностью, с какой радиосигнал ведет стадо к…»
Опять не так! Это была не позитивная идея. Совершенно неподходящий образ. Чаще всего радиосигнал вел овец на бойню. Опять он вернулся к теме смерти, а это было плохо.
И все-таки, у него оставалось чувство, будто здесь кое-что есть, и это кое-что еще можно будет использовать в качестве быстрой пояснительной метафоры, которые так нравятся всякого рода политическим собраниям: радиомаяк, что ведет овец к месту их назначения, мог бы привести избирателей к нему. И здесь же было нечто большее, еще ожидающее своего выражения. В его сознании бился образ заблудших овечек, какая-то фраза, уже слышанная ранее или прочитанная в какой-то старинной книге.
Может, Мурра знает?
— А, черт с ним! — сказал он сам себе, имея в виду, что можно будет расспросить Мурру. С ее разносторонним чтением мало что могло укрыться от ее внимания. Она поможет, и тогда, может быть, мысль сформулируется яснее.
Бланди огляделся по сторонам, радуясь виденному, радуясь тому, что возвращается домой после обязательной отработки. Глядя вниз на долину, он думал, что река, и так широкая, теперь стала еще шире с тех пор, как он в последний раз проходил этим путем. Река, носящая имя «Временами», до сих пор еще не вошла в свои летние берега, все еще неся сотни кубометров плодородного ила. Но сейчас ее поток уже не напоминал бешенство первого разлива после таяния льдов, которое он сам наблюдал четыре месяца назад. По леднику на Западной Стене было видно, что тепло держится долго; он уменьшился самое малое на полкилометра. Тут же Бланди заметил то местечко на берегу, где в конце прошлогоднего лета он в палатке проводил время с женщиной, что была для него в то время самой свежей и яркой любовью.
Только все это было так давно.
Теперь Мурра уже не была любовью свежей и яркой, а движущиеся льды совершенно затерли всяческие следы их стоянки.
Громкий лай заставил Бланди обернуться. Он присмотрелся к овцам и охранявшим их собакам. Длинная череда овец в нескольких местах прерывалась. Животные устали во время долгого пути и, несмотря даже на подгонявших их и кусающих за ноги собак, урывали момент, чтобы остановиться и пощипать траву. Бланди нажал кнопку на отвороте своей куртки.
— А ну-ка, подгоните их, а то овцы сбиваются в кучи, — приказал он Катиро; непосредственный помощник Бланди спал сейчас в трейлере (правда, парень тоже был бестолковый; ну почему это Петойн уехала так рано, чтобы заниматься своими непонятными делами и оставила его с этими идиотами?!). Через мгновение Бланди услыхал нестройное блеяние, когда радиосигнал, посланный в надетые на овец воротники, подстегнул их слабым электрическим разрядом. Животные недоуменно подняли морды, но Бланди повторил распоряжение. Едущему на тракторе оператору и самому следовало бы предусмотреть это. Вот если бы на трейлере ехала Петойн, такого бы не случилось. Она все время следила за отарой, без лишних напоминаний. Но сейчас у нее были какие-то личные дела, о которых Бланди даже не хотел спрашивать. Он отпустил девушку из самой любви к своей основной помощнице.
Но теперь, похоже, эта любовь к Петойн начинала становиться и ответственностью.
Бланди повернулся и пошел за трейлером, пытаясь вспомнить мелькнувшую было идею — кажется, это было связано с овцами… Но прежде, чем это ему удалось, он услыхал, как кто-то зовет его по имени.
— Эй, Бланди!
Трактор, тянущий за собой платформу, груженную протеиновыми добавками для окотных овец, оставшихся на пастбищах, притормозил рядом; водитель махнул рукой.
— Там тебя ожидает целый приветственный комитет, — крикнул он и показал большим пальцем за себя, вниз по склону холма, по направлению к летнему городу. Когда Бланди отошел в сорону, чтобы его собственный трактор, отъехавший уже на полкилометра, не заслонял вид, он убедился, что это была сущая правда.
И его наполовину сформировавшаяся идея, которая так могла бы пригодиться в будущем, безвозвратно улетела…
Бланди встречало человек пятьдесят — он уже спустился с холма и направил тракторы прямо к загонам — люди самого различного вида; женщины и мужчины, старики, которым уже исполнилось четыре — пять лет, и дети, ну ладно, наполовину дети, как, например, его почти уже взрослая помощница Петойн, которая сейчас бешено махала руками, желая привлечь его внимание.
Он спокойно поднял руку, приветствуя всех собравшихся. Он не улыбался им, но и не пытался утихомирить, когда все добровольные помощники с гомоном обступили его со всех сторон. Подбежала Петойн и с отчаянием зашептала на ухо:
— Бланди, ну пожалуйста, ну сделай мне одолжение. Ты же мой лучший друг, и я могу попросить одного тебя. Ты помнишь моего пса, уже старого? Так вот, мне совершенно не по душе была идея убить его только потому, что он уже далеко не щенок. Так вот, наверное я сделала глупость…
Тот тряхнул головой.
— Боже, Петойн. Еще одну глупость? Расскажешь попозже, — сказал он, не желая слушать девушку.
Бланди повернулся к ожидавшей его группе людей, собирая мысли. Рядом, на обочине, лежал громадный валун, принесенный сюда рекой во время весеннего паводка. Бланди залез на него, чтобы лучше видеть встречавших. Это его политические сторонники или поклонники телепостановок? Он решил, что и те, и другие. Тогда он решил действовать как политик, желая, чтобы те, кто любил его за деятельность в жанре телетеатра, превратились и в последователей его политических идей.
Что ж, поехали…