Тихий океан, рефрижератор «Hypatia»
25 мая 2011 г.
Он долго стоял на носовой надстройке, подставив лицо ветру. А когда наконец отвернулся и вытер со щёк солёные брызги, увидел трафаретную надпись на дверце: «Hypatia refrigerator». Прочитал. Задумался. Потом уверенно кивнул сам себе – да, то самое судно. Моё место тут.
А капитан Джейк так не думал. Он не вышвырнул этого парня назад за борт в первую же минуту из-за любопытства. Не сделал этого и через час из-за уважения к чуду. Не сделал этого и через три часа из-за команды, из-за четырнадцати моряков, имевших власть над ним, капитаном. Нужна была общая воля экипажа, чтобы избавиться от странного пассажира Ника. Рано или поздно всё равно кончится этим: факинг дайвер покинет борт и сможет плыть дальше или тонуть, или превратиться в Годзиллу и растоптать Японию… что угодно, только не стоять на носовой надстройке. Тут он лишний.
Джейк проверил показания приборов. Судно шло на автоштурмане, и можно было не беспокоиться: впереди двести миль совершенно пустого океана, погода сносная, магнитных бурь нет. Капитан запер рубку и отправился в трюм – поговорить с командой. Собрал всех в восьмиместной каюте. Четыре двухъярусные койки, круглый иллюминатор, под ним маленький стол, заваленный всякой дрянью: недокуренными сигарами, чашками, гайками, банановыми шкурками… Пол тоже не блистает чистотой, постели смяты, запах машинного масла, табака, немытых тел. Сели на верхних ложах – снизу пространства хватало только для лежащего.
Разговор не клеился. Команда не хотела трогать дайвера. Морских законов не поминали; так, одно суеверие. Ник – не простой человек. Не мёрзнет. Не боится моря. Пусть останется на борту, раз уж бог судил ему остаться живым в холодных водах. Может быть, после завершения дел в Японии можно будет оставить его где-нибудь. В Филиппинском море например, на островах Дайто. Там нет пограничных служб, а уж сумеет ли он поладить с местными – это не наша проблема. Или в самой Японии договориться с таможенниками в Тёси. Так и будет числиться найдёнышем, только не упоминали бы «Гипатию». Договориться вполне можно, речь ведь идет о живом человеке, а не о трупе, никакого особого криминала. Мелкая услуга – не заносить в протоколы название рефрижератора.
Капитану не нравились эти идеи. Он не был уверен, что ночь с этим типом на борту пройдёт спокойно. Разве что запереть его в одной из запасных холодильных камер… Там не холодно. Отнести туда матрас, канистру с водой, биотуалет поставить… На том и остановились. На судне было двое русских, они вызвались объясниться с дайвером.
Нику предложили спуститься на грузовую палубу. Он не сопротивлялся. Предложили поесть – отказался. Увидев камеру, занервничал.
– Нет, не холодно. Отключено. Только ночевать. Утром выпустим.
Но он не хотел, возмущался, махал руками, доказывал. Спорить на «Гипатии» никто не любил, и Ник тут же потерял набранные очки. Суетится, трусит, нервничает – значит, надо ломать. Его втолкнули в камеру и закрыли дверь.
+
Тихий океан, рефрижератор «Hypatia»
26 мая 2012 г.
Ночь на «Гипатии» прошла спокойно, а утром начался аврал. Автоштурман, отличный японский прибор, глюканул. Судно полным ходом летело на остров Итуруп. Курс поправили вручную, на мель не сели, но было уже поздно: береговая охрана по радио передала требование остановиться.
Капитан Джейк решил использовать дайвера в качестве прикрытия. Охране ответили, что на борту гражданин России, спасённый несколько часов назад в нейтральных водах. Над «Гипатией» срочно подняли флаг Белиза. Ника вывели из рефрижератора, поставили на верхней палубе около входа в рубку. Повторили запрос к береговой охране, но радио неожиданно замолчало. Осмотрелись: горизонт чист, ни самолётов, ни катеров.
Ждали. Снова и снова пытались связаться по радио – хоть с кем-нибудь, но в эфире царила полнейшая тишина, даже треска помех не было. Подключили запасную антенну и даже пробовали втыкать в антенный вход кусок обычной проволоки. Поменяли блок питания. Проверили напряжение на клеммах. Безуспешно: радио молчало. Вынули из сейфа мобильные телефоны команды. Но и они не поймали ни одну сеть. Капитан, лихорадочно ища решения, перебирал в уме самые бредовые версии. Куда это показывает стрелка автоштурмана? Северный магнитный полюс переехал на юг? Или не совсем на юг? Стоп… Ван момент, джентлмен…
Капитан приказал перевести Ника на нос судна. Двое русских что-то сказали ему и повели, крепко взяв за локти. Проклятый прибор ожил, стрелка дрогнула и стала перемещаться к северу, целясь точно в спину уходящему от рубки дайверу. Тут и капитан машинально перекрестился и начал вспоминать «Патер ностер».
…Через несколько часов отпустило. Приборы ожили, стрелки вернулись на нормальные места. Радио затрещало, засвиристело, заговорило разными голосами. Береговая охрана запросила координаты «Гипатии», которая уже давно вышла из опасного района и полным ходом шла на юг, ориентируясь по солнцу. Ответить было нетрудно – ошибочка вышла, господа, не заплывали мы к вам, это магнитная буря виновата… Сорри, гуд бай, фэавелл.
+
Из мыслей Н. Куйбышева
27 мая 2012 г.
Зачем эту посудину назвали «Гипатией»?..
Я стою на носу, ловлю солёные брызги, слушаю крик альбатросов, смотрю на мокрые спины дельфинов, которые сутками плывут рядом – для чего, почему, неизвестно. Я скучаю с тихоокеанскими ветрами. Они иногда изрядно разгоняются, но нет в них той остроты, что бывает, когда в одном месте сойдутся горы, море и равнина. Только там рождаются настоящие шквалы, приносящие откровения. Хотя… Нет. Ровный пассат, бьющий мне в левую щёку, тоже рассказывает. Прислушиваюсь. Растворяюсь в этом однообразном звуке. И вижу её.
Ей за пятьдесят. Она стара и некрасива, и в молодости тоже не была красавицей, лишь грудь была более упругой и вокруг глаз морщины не собирались в паучью сеть. Она с самого начала выбрала науку, а не любовь. И никогда не жалела о выборе. Муж погиб в уличной потасовке, единственная дочь странствует. Зато её окружают ученики. Дом не полнится беззаботным смехом и милыми шалостями, но на его плоской крыше стоит астролябия, чудесный прибор, сделанный её собственными руками. Счастье у каждого своё, и кто сказал, что это мало – читать, думать и преподавать?
Она идёт по городу, проходит мимо рынка, на котором недавно монахи побили камнями Ореста, префекта Александрии, назначенного не кем-нибудь – Римом. Проходит через развалины Мусейона, – окраинный квартал, в котором четыре века обитали учёные. Тут нашли пристанище остатки несравненной Александрийской библиотеки. Тут прошли лучшие годы её жизни; не молодость, нет, тут были знания и поиск гармонии, тут было счастье открытий и невиданная острота нового. Книжные сокровища Пергама, великие мысли великих людей, душой равных вечности… Теперь тут руины. Она долго стоит и смотрит на то, что осталось от Мусейона. Потом идёт к своему дому, на стене которого черной смолой написано «maleficus». Она смотрит на неровные, торопливые латинские буквы. Приговор.
Она ещё не знает, что это первый приговор в бесконечной череде. И что Рим тут ни при чём, он уже пал, его ворота открылись под натиском готов, его ценности брошены под ноги, его реликвии горят в кострах. Она не знает, что ни один приговор не догонит по популярности тот, что намаран на стене её дома. Но она знает, что обречена. Она, Гипатия Александрийская, дочь Теона, лучший философ, лучший астроном. Изобретательница астролябии, ареометра и дистиллятора. «Maleficus». Ведьма!
Около дома она видит рабов с носилками. Школа Гипатии пока ещё работает. Ученики из многих стран приходят и приезжают сюда, хотя многих напугала чёрная надпись. Сегодня она хотела рассказывать о бессмертии души. О, какая проклятая тема, и какая благословенная тема… Великий Платон говорил об этом восемьсот лет назад. Его рукописи сгорели, но идея сохранилась. Его тело истлело, но душа жива и остаётся первым и главным свидетельством справедливости учения. Она будит людей, зовёт, будоражит умы и тем множит жизнь. Что есть бессмертие, если не это?
Ей не пристало спорить с властью. Но кто теперь представляет власть? Префект Александрии больше ничего не решает. Он прячется и не смеет противоречить. В городе командуют христиане, духовники. Главный светоч веры – епископ Кирилл. Он ездит в роскошной колеснице, а за ней толпами следуют нанятые им монахи-пустынники. Нужно ли ей вести опасный спор с епископом? Он тоже читал Платона; более того, он когда-то ходил и на занятия в школу Гипатии… Он её ученик, но он не учёный, он политик. Политики не стремятся к познанию и не ценят истины. Они срывают покровы с истин, как нарамник с публичной девки, оголяя тело для низкой страсти. Кирилл изнасиловал бессмертие Платона. Душа существует вечно, учил мудрец; ни зло, ни благо не останавливают её бытия. А они, ничтожные недоумки, вцепились в эту идею вечности души и подняли как знамя, извратив и опошлив. Жизнь – тлен, учат они. Судьба тела не должна заботить тебя. Пусть ты нищ, наг, убог умом и нечист. Спасай свою душу, ибо если ты не будешь её спасать, краткие земные мучения превратятся в вечные. И спасение только у нас в руках; все, кто учит иначе, враги. Сожги их! Убей! В том и есть твоё спасение!
Даже романтическую семейную тайну Платона лицемерно украли. Аристон, отец его, происходящий от первых царей Аттики, и мать его, Периктиона, дочь афинских реформаторов, имели четверых детей. Троих – обычно, как имеют все супруги, следствием земной любви, следствием семени, пролившегося из родительских чресл. Но Платон родился без истечения семени. Периктиона в 428 году до нашей эры была одержима жестокими болями внизу живота и не допускала на ложе мужчин. Об этом свидетельствует Диоген. Непорочное зачатие! Зачем оно этим святошам? Зачем красть легенду у греков? Даже ребёнку понятно, что это иносказание, приобщающее человека не к отцу и матери, но ко всему миру. Зачем красть то, чего не понимаешь?..
Она собирается говорить о Платоне. Ей не трудно доказать лицемерие и лживость Кирилла. Она провела всю свою жизнь среди книг; философия – воздух, которым она дышит легко и свободно. Она знает восемь языков в совершенстве и ещё десять – в просторечии. Она прочла все книги, написанные за двенадцать веков до неё. Платоновские «Диалоги» она знает наизусть и отлично видит ошибки схоластов, выдающих себя за новых учителей рода человеческого. «Что придаёт познаваемым вещам истинность, а человека наделяет способностью познавать, это ты и считай идеей блага», – так писал великий грек. Гипатия всю свою жизнь наделяла людей способностью познавать… А теперь вдруг какой-то епископ, потрясая сворованными идеями, призывает не познавать, но слепо верить, а следом – убивать. Нет, она будет с ним спорить, и покажет, как он смешон, этот убийца в рясе, этот благочестивый подонок…
Вот и его колесница подъезжает к дому. Войдет ли он под кров, на котором начертано «maleficus»? Нет. Посмотрел надменно и уехал. Значит, приезжал не спорить и не учиться, но предупредить. Споры позади, впереди возмездие. Конечно, можно не трогать бессмертия, можно прочитать лекцию о звёздах, тем более что приближается полное лунное затмение; она вычислила его начало и конец с величайшей точностью. Может, об этом? Или математика. Конические сечения. Можно рассказать и о них, и это будет полезно, ученики разъедутся по своим городам, построят дома, возведут храмы, и они будут прочны, легки и красивы. Лучше всего на свете математика! Соглядатаи Кирилла есть среди учеников. Они донесут епископу, что Гипатия отступила. Что она не будет больше касаться опасных тем. Тот неприятный тип, заросший до глаз бородой, нитрийский пустынник, как его имя? Пётр, да, точно, Пётр. Он наверняка ходит к епископу после каждой лекции. Так про что, про что им рассказывать сегодня?..
…Она беседовала с ними о Платоне. И наизусть читала «Диалоги». И смеялась над убогим недомыслием новой знати, осеняющей себя крестами и жгущей книги. Она говорила о главном.
А на следующий день её носилки остановила толпа. Было это около развалин Серапеума, последнего дохристианского храма в Александрии. Этот храм пал двадцать лет назад, в 391 году, на шестой год правления епископа Феофила. Серапеум разрушили, сокровища перенесли домой к епископу... А библиотеку в Мусейоне просто сожгли, ибо не познание есть благо, а слепая вера. Тогда Гипатию удержали дома силой, хотя у стен храма гибли её ученики и друзья. И вот она снова тут, но теперь уже нет в живых отца, и никто не властен запереть её и приказать молчать.
Гипатию окружили. Это нитрийские пустынники, фанатики. Все они состоят на службе у епископа. Они не платят налоги, им не грозит тюрьма. Они лишь должны хорошо понимать намёки. Вчера Кирилл, выслушав доклад Петра о лекции в доме Гипатии, произнёс: «Смоковницу, не приносящую добрых плодов, срубают и бросают в огонь».
Толпа переворачивает носилки. Рабы в ужасе разбегаются. Её хватают за ноги, волокут по каменистой дороге к развалинам. Плащ похабно задирается, обнажив немолодую, уставшую плоть. Толпа рвёт одежду в клочья, и вот Гипатия становится нагой, как истина. Её бьют по голове, по телу, по лицу, по рукам, по животу, бьют в грудь, бьют и бьют, не останавливаясь. Толпа кричит на разных языках, и все они известны Гипатии, и все они обозначают одно – смерть. Разводят большой костёр. Бьют, бьют... Она уже не здесь, уже не слышит их, уже забыла про Платона и про Кирилла, а они всё бьют. Хватают черепки разбитых храмовых сосудов, режут. Бросают в костёр по частям – тело, голову... Ее уже нет давно, а ненависть и тупость остались. Это ли не свидетельство бессмертия…
Кирилла после смерти канонизировали. А чтобы никому не было обидно, и Гипатию тоже записали в христианские мученицы. И осталась она в веках как Святая Екатерина, будто бы погибшая от рук язычников за веру. Можно помолиться и ему, и ей о спасении своей трусливой души.
Так зачем эту посудину назвали «Hipatia»? Зачем корабль, на котором плавал Длинноухий Коротышка, так странно, так похоже, так подло назывался «Святая Екатерина»?..
+