– И?
– Холодно что-то мне. Обними меня, погрей немного, ладно? По-братски.
Николай придвинулся, обнял её одной рукой, прижал к себе. Она дрожала – то ли и в самом деле мёрзла, то ли боялась сказать что-то важное, опасалась, что не поймёт.
– Это яблоко, такое обычное, круглое, сверху хвостик нарисован схематический – то ли есть он, то ли нет его… Я, когда ещё маленькая была, много раз видела этот рисунок в разных старинных книгах. У бабушки Кубакай… так мою бабку звали… у неё был целый сундук старинных книг. Всё теперь пропало. Ладно, я о другом хочу… Загадка в том, что на всех рисунках по яблоку были прочерчены линии. Тонкие, едва заметные. Если приглядеться – совершенно точные границы материков. А мне всегда так нравилось… Я в увеличительное стекло глядела, как на Землю из космоса. Искала, где Индия, где Италия, находила и радовалась.
– Ну и что?
– Ничего, Коля. Пригрелась, вот и вспомнила. Не слушай, глупости, просто мне тут одиноко. Знаешь, что ты должен понять?
– Что?
– Опасность. Тебя уничтожат.
– Ты ошибаешься. Зачем меня уничтожать?
– Пройдёт много лет, и люди овладеют тем, что сейчас тебя переполняет. Но пока ты один такой. И людям это невыносимо...
Маша встала с бревна, поправила одежду:
– Пойдём.
– Хорошо, пошли. Ты не ответила...
– Пойдём, пойдём…
Они снова прошли по берегу, миновали столбик с надписью: «Пост береговой охраны Пограничной службы ФСБ РФ». Маша остановилась на секунду и выразительно посмотрела на надпись. Вошли на территорию части. Подошли к домику радистов, где разместились Николай и Михаил.
– Теперь иди, Коля.
– А тебя проводить?
– Не надо. Зайди туда. Только тихо. И всё поймёшь.
Николай поднялся на крыльцо, крепко взялся за дверную ручку, приподнял дверь, чтобы не скрипнула, медленно открыл. Зашёл внутрь, прислушался. В боковой комнатке, где стояли их раскладушки, слышался голос Михаила. Он говорил с кем-то по телефону:
– Ярослав Васильевич, ну что я с ним сделаю… Он же ненормальный. Стоит на берегу, смотрит на волны. Не знаю, сколько. Он может и месяц так простоять. Нет, Ярослав Васильевич, бесполезно. Что его, застрелить, что ли? Я говорил про Надю, бесполезно. Да я готов, если надо. Вы только команду дайте. Что? Значит, скажу, что попала в аварию, хорошо. Нет, Ярослав Васильевич, я не пью, трезвый. Сейчас пойду и скажу.
Так же тихо Николай вышел из домика, притворил дверь. Маши уже не было… или была, но не для него? Но он и не собирался её искать. Во всяком случае, пока. Он развернулся и пошёл к океану, к ленивому мудрому океану, не замечающему людей.
+
Камчатский край, пос. Семёновка
22 мая 2011 г.
День начался с дурацкого предчувствия. Надвигался циклон: небо на юге налилось чернотой, вдалеке гремело, океан ещё не вздыбился и не начал исступлённо бить берег, но уже покрылся белыми барашками, стал задираться и хамить. Николаю на удивление не хотелось никуда выходить. Они с партнёром как будто поменялись местами. Михаил бегал по части и договаривался насчёт вертолёта. Стихнет курилка – и в обратный рейс. Начальство, надо полагать, зовёт. А Николай всё сидел, уткнувшись в маленький экран нетбука, писал.
«Я мысленно обращаюсь к тебе, Мария. Да, конечно, только так тебя и нужно называть. Маша – это несчастная девушка, капитанская дочка, это полусостояние, ожидание, обещание, цветок у дороги, радующий путника лишь сегодня, а завтра его нет… Вот и Маши больше нет, есть Мария, и есть её ребенок, у которого, я так подозреваю, нет отца… Видишь, как символично, трудно отказаться от искушения произносить это высокое имя и обращаться к тебе если не с молитвой, то с жалобой, что ли… Ты назвала нас особенными, а что в нас особенного? Мы люди, простые люди. Нам страшно, нам больно и холодно. Да, да, именно холодно, ты думаешь, что мне не бывает холодно? Бывает. Не от ветра и не от дождя. Но когда друг оказывается приставленным к тебе соглядатаем, когда тебе ставят условия, когда под нож идут близкие – мне холодно, Мария. Я не могу этого выдержать. И мне страшно. Простишь ли мне малодушие? Я, если честно, не знаю, могу ли ещё любить. Это чувство было привычно, и его постепенное отмирание прошло незамеченным. Казалось, что так будет всегда – отец где-то далеко и высоко, жена под боком, друг пропащий, но всё равно – друг. И прочее… Коллеги… Ещё одна женщина, да, увы, не стал бы в этом сознаваться, но теперь, когда я ухожу, мне нельзя никак соврать, мне нужно раскрыться и, смешно сказать, покаяться. К кому же адресовать покаяние, как не к тебе… Хотя ты не прочитаешь всего этого. Я закину тексты из компьютера на «документы Гугла» и забуду пароль. Но написанное слово всё равно живет, не такую ли историю ты мне рассказала про Анахарсиса с его книгой? Её четыре раза сжигали и один раз закапывали – и не смогли уничтожить. Теперь, когда я должен уйти, мне жаль, что я не прочитал записи великого скифа.
А женщина… Ей было девятнадцать. Она училась на журналиста и пришла ко мне в фирму с каким-то глупейшим редакционным заданием. Я стал флиртовать, и она тоже, не смотри, что малолетка. Был июль, и я предложил прокатиться в лес, за МКАД, поискать землянику. Прокатились… Ягоды уже отошли, но две-три ещё можно было найти. Она так старалась, ходила по хилому лесочку, исследовала каждый сантиметр. Шейный платок повязала на голову, как крестьянка косыночку, фальшиво пела какую-то милую чушь на английском. Попка её в джинсиках между ёлочек мелькала… А я сидел на траве, отгонял комаров и ждал… Она набрала полную ладошку, земляника вперемешку с черникой, и принесла, протянула руку, прижала мне к губам. Я проглотил ягоды и поцеловал эту маленькую ладошку, всю в пятнах от черники… Никогда такого возбуждения не испытывал, даже в молодости, когда только о девках и думал. И всё случилось. Она оказалась девушкой. Искала случая расстаться с невинностью, но получилось гораздо серьёзнее, чем мы оба ожидали. Искали приключения, а получилась любовь, маленькая, запуганная, несчастная любвишка, которая и теперь шевелится…
Знаешь, хоть что про меня думай, но нет никакой вины перед женой за тот случай. Но оставить Надю? А ведь я не просто оставлю – я отдам её этому гадёнышу. Вот от чего холодно, Мария, – от выбора. Я должен или убить её, или подарить врагу. Если останусь, то она станет предметом шантажа и, в конечном счёте, погибнет. Игра идёт серьёзная. Ты открыла мне глаза. Если бы не ты, я бы не стал подслушивать. Я был форменный идиот и слушал только пение ветра… А ведь меня предупреждали, точно по твоей теории подсказок. Три месяца назад приходил ко мне Коротышка Сантос и рассказывал, как важно уметь слышать ВСЁ, чтобы не погибнуть. Знаешь, что я подслушал вчера? Прилетал полковник Прозоровский… Он, видимо, тоже гебешник, видимо, местный куратор, который тут всё обеспечивает. Мария! Ты чуешь сердцем… Уже около столбика с надписью, когда ты так посмотрела, стало ясно, что дело плохо. Мишка требовал от Прозоровского лететь немедленно в Петропавловск. Меня усыпить и отправить, как багаж. А тот твердил – не улетай! Сидите, говорит, тут до победного. Рассказал, что у военных ужасные проблемы. Что-то с ракетами... По всему миру идут магнитные бури, никто ничего не может понять… Они в панике, паника до самого верха. Вот почему они хотят меня. Думают, что я – источник всепланетных помех, смешно, но им больше нечего думать. И мне страшно, потому что я кое-что знаю про эту историю, и ещё страшней, что знаю не всё.
Мария! Как мне бежать? Это же страшно, Мария, когда против тебя такое… С одной стороны – этот огромный чёрный океан, с другой – планета людей, и тоже чёрная, тоже холодная. Какие, к чёрту, мы особенные? Мы все сидим в одном вагоне, и вагон этот катится по наклонной, и впереди – пропасть, и тормозов нет, и паровоз отцепился ещё сто лет назад, и какая мне радость от того, что я особенней соседа по полке? Я, вождь без дружин, князь без страны, раб стандарта, царь природы, умею считать до десяти, а он до пяти – вот и вся разница, Мария. Нам страшно обоим, и мы летим, и впереди пропасть, и всё, что мы можем предпринять, – анекдотично. Мы можем попеть псалмы, вспомнить детство, обняться и заплакать. Самые упёртые могут украсить стенки вагона иконами или лозунгами, по самочувствию… Но вагон несётся, все быстрей, и осталось так мало…
Пятого мая, когда я впервые увидел Остров яблок, мне показалось, что это выход. Но это другое. Я смогу попасть туда, но не смогу забрать с собой близких… Тебя не смогу забрать. Если я тут останусь, то ты тоже станешь подопытным кроликом, так ведь? Знаю, что ты про себя не вспомнишь и, если надо, побежишь на другой конец света со своим животом, чтобы только отвести следы. Но отсюда не так и просто убежать. И тебя посадят в комнату без окон, будут подключать к разным приборам, а когда родится твой ребёнок, его унесут люди в белых халатах и разрежут на части, чтобы убедиться в собственной глупости. Нет, Мария, я не могу, я боюсь, но я должен. Какое противное слово... Может, забрать с собой этого?.. Знаешь, есть такое искушение. Схватить за шиворот – и в воду. Он утонет, конечно. И жаль его одновременно. Не мое чувство, я привык к высоким категориям, мне проще сказать, что все человечество – мусорная куча, чем утопить одного человеческого гадёныша... Мы сейчас уезжаем на Нижнюю Тягу. Начинается буря, вот-вот придет курилка. Не знаю, кто вернётся. Прощаюсь, то есть – прошу прощения».
Николай сохранил документ на Гугле, закрыл нетбук. Сунул в сумку спасательный жилет. Посмотрел в окно: к домику уже ковылял Миша, потный от похмелья и непривычной физической нагрузки, спешил из Семёновки. Надо ехать. Машина ждёт.
+
Камчатский край, пос. Семёновка
22 мая 2011 г.
Курилка не принёс театральных эффектов. Это был совсем не мистраль, и он не собирался удивлять. Он просто шёл, не прячась и не стремясь никого застать врасплох. С юга двигалась стена дождя, непрозрачная, плотная. Шла ровно и быстро, и вместе с ней масса воды вспучивалась, выгибала гигантский горб, готовилась рухнуть на побережье.
Николай и Михаил стояли на каменной гряде над Нижней Тягой. Вот океан начал переливаться через край, хлынул на берег и пошёл вверх. Он не спешил, двигался ровно, спокойно, мощно. Речушка встала на дыбы и понеслась вместе с океаном назад, в горы, в ледники, из которых и явилась сюда, чтобы погибнуть. По всему побережью, насколько хватало взгляда, океан наступал ровно, а на месте, где была река, поднялась пятиметровая волна и так же медленно, размеренно двигалась вверх.
Стало страшно. Плоский край сопки с каменной осыпью поднимался над берегом метров на тридцать. Не должно бы достать, но всё равно страшно… Океан добежал до осыпи, ударил по ней, вскипел, закрутился воронками и стал отступать.
– Всё, уходит? – закричал Миша.
Николай посмотрел на него. Жалкое зрелище – человек на фоне стихии… Редкие белые волосы. Мокрое напуганное лицо. Провалившиеся от недельного пьянства глаза. Руки в карманах, плечи подняты. Мёрзнет, боится…
– Нет, ещё волна будет. Пойдёшь со мной?
– Куда? Ты что, охренел?
– Пойдём, Миша. Ты же друг мне, а? Пошли!
Николай вдруг схватил друга за руку. Секундное замешательство: что, шутка, да? Прикалываешься? И сразу следом настоящая паника. Миша дёргается, крутит рукой, пыхтит, упирается, и в глазах – ужас, ужас, ужас! не пойду, оставь, пусти, сука! отпусти руку, ты охренел, иди куда хочешь, пусти, пусти меня!