1 июля 2011 г.
Николай медленно возвращался в реальность. Она проявлялась на секунду, и вновь гасла, растворялась в потоке фантазий, в чьей-то торопливой речи, в обрывках мелодий, в мешанине знакомых лиц. Вот настоящее мгновенье, виден мир: его везут на машине, он лежит на задних сиденьях, в тонированные окошки виден солнечный свет, мелькают верхушки гор, дорога кружит, солнце заглядывает уже в другие окна. И снова забытье, приходит Надюха, просит о чём-то, да-да, ей хочется покататься на водных лыжах, она же экстремалка, дурища, лезет куда попало, зачем ей всё это – параплан, восходящие потоки, Мишка снимал на камеру, но не снял, и песня, песня крутится, слова знакомые, музыка такая забойная, тамц-тамц-тамц, Коля-Коля-Николай-сиди-дома-не-гуляй!
И ещё секунда просветления. Глаза зацепились за обивку передних сидений. Это кожа, дорогая кожа, похоже на хороший джип – может кайен, может вольво. Играет радио, мелодия восточная, надсадная. Отвесные скалы в окне, солнце опять заворачивается. Куда-то везут, спать, спать, потом всё будет ясно, потом…
Окончательно очнулся он в небольшом тёмном помещении, на полу. Сразу ударил в нос запах застарелой мочи. Грязный пол, не пол даже, простая земля, утоптанная, без единого камешка, сальная, противно пахнущая. Грязные стены, на них – несколько английских букв фломастером, несколько арабских. Ничего связного. Свет только сверху. Николай попытался встать. Качнуло. Прислонился к стене, повернул голову наверх. Там сияло небольшое окошко с решёткой, за ним – то ли вечерний, то ли утренний свет. В окошке на пару секунд показалось лицо, кажется, лицо ребёнка. И снова пропало, только шаги зашлёпали наверху, и звонкий детский голос позвал кого-то по-арабски.
Николай сел около стены, откинулся, уставился наверх, в окно. Зашелестели шаги, показались две головы – давешний ребенок и взрослый. Оба смуглые, коротко стриженные, темноглазые.
– Тыннадальнакоидальхаяд? – спросил старший.
Попробовал ответить, но только захрипел. Оказывается, в горле сильно пересохло. Кивнул, показал на горло – не могу, мол, говорить. Хотел улыбнуться, но тоже вышло не очень убедительно.
– Шариба? – спросили сверху.
Пришлось кивнуть снова, наугад. Старший что-то сказал младшему, тот исчез на минуту. Потом решётка сверху скрипнула: её, видимо, откинули вбок. Вниз спустился кувшин на верёвочке. Николай рухнул на бок, толкнулся ногами от стены, дотянулся до кувшина. Стал пить. Вода большей частью текла мимо – по щекам, по рубашке. Но и внутрь попало немного, жечь в горле перестало.
– Спасибо, – сказал он наверх. Вместо ответа вниз шлёпнулся конверт, перехваченный резинкой, вроде тех, которыми в кассах скрепляют пачки с деньгами. Под резинку был воткнут маленький сувенирный фонарик.
«Нужно прочесть», – понял Николай и кивнул в окошко, на котором опять появилась решётка. После воды стало легче, тело понемногу начинало слушаться. Взял конверт, выбрал место посуше, сел, прислонился спиной к стене. Достал фонарик, включил. Первым делом осмотрелся. Настоящий каменный мешок, яма, метра четыре глубиной, два на три внизу. В углу сыро, воняет. У стены, где он сидит, чуть суше. В верхнее окошко светит солнце, закатное, теперь он уже разобрался. Да, ведь надо читать... Конверт оказался не заклеен. Внутри – один лист белой бумаги. Написано шариковой ручкой крупными печатными буквами, по-русски:
«Николай! Вас пытались захватить агенты ФСБ! Произошёл несчастный случай. Мы сожалеем о погибших. Вы в горном селении. Если вы будете применять свои способности, пострадают невинные люди. Пожалуйста, постарайтесь успокоиться! Нам нужны гарантии, что вы никого больше не станете убивать».
И тут вдруг вернулась память, вся сразу, как с похмелья, когда догадываешься и почти всё помнишь, не хватает одного только слова, чтобы убедиться, что так и было, все эти гадости ты действительно сделал вчера. Вот оно, это слово – убивать… Он уложил всю команду. И Зеленцова, да, старика-чудака. Всё вспомнилось разом, навалилось, и стало гораздо хуже, чем до того, как пил воду из кувшина. Пропади оно пропадом! Николай закрыл лицо руками и застонал.
– Шариба? – спросили сверху. – Эль китаба?
Он не нашёлся, что ответить.
+
Пакистан, секретная тюрьма Масфахан
2 июля 2011 г.
– Покажите мне ещё раз.
Мейр Гамер сердито махнул рукой на подчинённых. Шумят, мешают, советуют... Не надо навязывать ему никакого мнения, решение он примет только сам.
– Тише. Замолчите все!
Снова включили проектор. Опять на экране возник каменный мешок, вид сверху. Маленький человек, скорчившись, сидит в углу, обхватил колени, прижал к ним подбородок. Минута неподвижности, и вдруг он вскакивает и резко протягивает вверх руку с вытянутым средним пальцем. Кричит что-то по-русски, злобно, почти нечленораздельно. Снова садится на то же место, только уже не колени руками обхватывает, а голову. Так… Немного качается, как на молитве, и плечи чуть вздрагивают… Волосы ерошит… И снова руки вокруг коленей, исходная позиция.
– Я встречусь с ним. Начинайте подготовку. – Мейр сказал это, видимо, недостаточно категорично.
Ему возразили:
– Это самоубийство, шеф. Он не в себе.
Возражал невысокий лысый субъект, вольно раскинувшийся в кресле. Он вёл себя весьма свободно, видимо, имел для этого основания. Ещё несколько человек примостились на стульях вокруг стола для совещаний, но они помалкивали.
– Нет. Ничего опасного. Обратите внимание, Анатолий, он кричит не в камеру, а наверх. А потом раскачивается. Он жалуется своему Богу. Это не опасно, – Мейр чуть повысил голос, – не опасно! Но сначала проверим его способности.
– Те, что в документах Ван Маардена? – снова тот же лысый субъект.
– Нет, Анатолий. Зачем нам так глубоко копать? Нам физика ни к чему. Проверим простую вещь. Подержите его там без воды дней пять-семь. Только не уморите. Врач должен спускаться ежедневно и проверять состояние. Как только он… Ну, ты понял… Так и перевезём в Масфахан. В закрытой машине. И сразу в помещение. Под ветер ему нельзя попадать.
– А что с девушкой делать?
– Приготовьте её тоже. Поселите пока что в санитарном блоке. Скоро она потребуется.
Шеф встал, давая понять, что совещание закончено. Все остальные тоже поднялись, кивнули, вышли быстро, не прощаясь, не переговариваясь.
Мейр Гамер не боялся. Этот русский, Николай, совершенно безопасен. Зря такой шум вокруг него подняли. Весьма уравновешенный тип, желчный, умный. Не совсем русский по крови, по образованию метеоролог, знает немного математику и физику. Хорошо говорит по-английски. Он не жесток, не убийца, морально не стоек, никакой специальной подготовки не имеет. Эмоционален, боится боли, сильно переживает из-за того случая на «Гипатии». Готов сотрудничать. Мейр увидел это всё сразу, лишь приглядевшись к нечёткому изображению с веб-камеры. Опыт… Полвека в разведке.
Он достал из ящика стола чётки, накрутил их на пальцы, но перебирать не стал. Ему нужен был какой-то знакомый предмет, чтобы сосредоточиться и просчитать ходы. Партия получалась интересная. Пожалуй, последняя его партия; немного жаль, но всё искупит эндшпиль. Осталось мало фигур, значение каждой фигуры выросло в сто раз. Ферзь просвечивает поле насквозь, и не стоит делать им пустые ходы. Нет смысла шаховать соперника. Нужно найти самое главное место на доске и занять его. И соперник сам откажется от борьбы, потому что любой его ход будет ухудшать позицию.
Главная фигура... Это не Калинин, как думалось сначала. Вернее, и Калинин тоже, но его принесли в жертву, обменяв на слона. Слон бил по белым полям, а на черное крайнее поле опять встала пешка, и вот он, второй ферзь! И может быть третий, пешки всегда наготове. Теперь надо всех парализовать, заморозить, обездвижить! Эти недоумки из Кнессета, отправившие его в отставку, не знают шахмат. Жертва была нужна, но главная фигура опять на доске. И он ей владеет, именно он, отставной разведчик, списанный историей.
Уйти с поста руководителя «Моссада» ему пришлось сразу вслед за провалом операции с Калининым. Никаких тайн узнать не удалось, никаких стратегических высот не заняли. Правда, нашли клад, но это забылось. Погромы в Тель-Авиве и в Иерусалиме зачеркнули все достижения разведки. Мейр Гамер ушёл, но только из своего привычного кабинета, а не от дел. Осталась немалая сеть агентов во всем мире, прежде подчиненных лично ему. Остались паспорта на разные имена, секретные счета во многих банках – вполне достаточно, чтобы довести начатую партию до конца. Размен закончен, начался эндшпиль – борьба позиций, искусство мудрейших, где внешние преимущества не важны. Хватит одной пешки, раз уж они все повадились превращаться в ферзей.
+
Из мыслей Н. Куйбышева
Почему же так пахнет яблоками? Неужели я возвращаюсь туда, на остров? Но то было на пике, на самой верхушке моих способностей. Я был переполнен идеями, я много дней наслаждался памперо и мистралем, мне всё было по плечу. Сейчас я раздавлен и унижен, и любое воспоминание вызывает только ужас. Меня задушила депрессия. Кажется, она происходит из-за распухания мозга: не хватает какого-то там нейромедиатора, и мозг пухнет, вжимается в череп, мелкие сосуды перестают работать, и начинаются глюки, бед трип, небожественные видения, делирий, гадость, упадок. Невыносимо хочется уйти из этого мира.
Или это из-за воды? Мне не дают пить уже три дня. Или четыре? Я сбился со счёта, не догадался ставить на стене палочки при каждом очередном рассвете. Но ведь я могу не пить. Я много раз проходил это мнимое обезвоживание, и организм справлялся. Но там был ветер, а тут его нет… И распухают полушария, и чудится старуха с косой. Откроешь глаза – серая тень метнётся в сторону. Это она. Пока ещё уходит, но скоро, скоро… И всё равно пахнет яблоками. И такая длинная дорога между холмов, и она, на удивление, не асфальтовая, не бетонная, никакая из тех, что я видел. Она чуть шире простой тропы – так, чтобы можно было идти вдвоём, и покрыта мелким-мелким красным песком. Кое-где травка ползёт по этому песку; коротенькая, жёсткая, она не мешает, только глушит шаги, сохраняет тишь, величайшую тишь.
В царстве тишины только и спасёшься. Забывается всё… То, страшное, когда кругом лежали тела… И не хочется уже уходить с выбранной дороги, ни за что не хочется. Здесь любой предмет волшебен и будит сознание, и хочется бесконечно идти здесь, вдыхать яблочный аромат и думать… Где же я? И могу ли я познать эту область, прописать её в своей голове, выделить ей полку или ящик? Собственно, этот вопрос может звучать и проще: могу ли я вообще познать Вселенную? Есть ли единая теория, описывающая всё? Земные ученые столько лет бьются над созданием единой теории поля, но это только часть физики. А мыслящую материю вообще во внимание никто не принимает. Как будто одномоментное существование миллиардов мыслящих существ на статистику не влияет… Но мы же видим, видим, как попадают в резонанс, согласуются между собой разные познавательные импульсы, и рождается гений, человек, который слышит этот резонанс и переводит на обычный язык. Потом его убивают, это обычная практика.
Теперь я понимаю, почему книга, которую я должен найти, называется «О великих жертвах». Самые лучшие – непременно жертвы, и это понял мудрец из крымских степей. Вот какой породы я удостоен. Что ж, не пора ли к причастию, чтобы не нарушать общее правило… Коллективная воля, ты нас ведёшь… и того парня, кладоискателя… Да, я понял, всё именно так! Навязла в зубах проблема, и не моя она, и не его, но мы с ним вынуждены решать, и он смог сделать первый шаг. А я сделаю второй, уходя ли, под взмахом ли косы… Где она, та серая тень? Почему её не видно? Что такое? Сколько дней я не пил воды? Могу ли я говорить? О да, я говорю свободно, но где? Тут, на острове, или в каменном мешке, в горном селении, захваченный неизвестно кем неизвестно для чего?