Москва
14 августа 2011 г.
В ночь с субботы на воскресенье здорово набрались. Воскресное утро развалилось: головная боль, сбившийся график, поганое настроение. Овченков уехал домой отсыпаться и отмываться. К вечеру немного ожил и запросил с работы новые данные. Оказалось, что новостей никаких нет: команда устала, работа не клеится, надо элементарно выспаться и отвлечься, хотя бы на день. «Однако борзота, – подумалось Овченкову, – целый день прошёл – и ничего нового». На глаза попался перевод, сделанный лингвистом из Питера, Шаповаловым. Ещё в июне делали, торопили старичка, чтобы отправить в Корею. «Вот клятая служба, так ведь и не добрался до этого грека, не помню уже фамилию. Наверное, хрень собачья, но прочитать надо». Стал читать.
…Мы пошли в землю, лежащую за ветром. Главный ветер в этих местах называется Борей, а земля, скрытая за ним – Гиперборея. Сначала шли по степи, похожей на нашу, скифскую. Потом переплыли широкую холодную реку и вступили в страну низких гор. Эти горы напоминали согбенных старцев, но идти по их спинам было очень трудно. Такой густой лес не растет в южных землях. Сверху огромные сосны, прямые, высотой до ста локтей, из которых можно бы и колонны для храма сделать. Снизу маленькие тонкие деревца и кусты, колючие ветки с иголками, ямы, камни. Нужно вырубать себе тропу среди перепутанных ветвей, корней, упавших стволов. Дикое зверьё на каждом шагу попадается. Мы много охотимся, ловим рыбу и бьём птицу. Рыба тут имеет нежное красное мясо и необычайно вкусна…
…Друг мой Филомах, обучавшийся в Томах, сказал, что зима в Гиперборее суровая, и нужно остановиться, чтобы подготовить жилище для зимовки. Уже падал снег. Филомах сказал, что выпадет ещё и будет лежать двести дней, и будет его по грудь и выше, реки покроются льдом и снегом, и охотиться будет трудно. Нужно сделать запасы и построить убежище. Я решил идти дальше, а все прочие воины остались на берегу широкой реки, стали рубить деревья, валить их на землю и строить убежище. Я же с двумя рабами пошёл дальше за ветер. Мы шли двенадцать дней и удалялись от остальных воинов каждый день по двести пятьдесят стадий. Потом пошёл снег, и шёл всю ночь. Утром оказалось, что слой снега в поле достигает мне колена, а в лесу немного меньше. Один раб замёрз во сне…
…И тогда он поскользнулся и покатился между больших камней вниз по склону. И нога его переломилась, наружу торчала толстая белая кость, и глаза его потемнели, но он показал на мой кинжал и на своё горло: просил смерти. Я остался один…
…Это был огромный медведь. Когда он встал на задние лапы, он оказался восьми локтей роста, я доходил ему только до пояса. Он хотел обрушиться на меня сверху всей своей тушей, но я увернулся и ударил мечом в бок. Лучше бы мне было убежать, рана его только разозлила. Я прыгал с камня на камень и старался ударить его ещё раз, отрубить лапу или голову. Но он был слишком велик для меня, и короткий меч не мог причинить ему большого вреда. Он зацепил меня лапой и распорол мне живот почти надвое. Я лежал и ждал смерти, и жалел, что не погиб от рук благородного воина, а умру в зубах поганого зверя. Но я знал, что он может лишь сожрать моё слабое тело, а душу мою никто никогда не поймает и не съест. Значит, что бы ни было, я останусь и буду существовать, надо лишь достойно вытерпеть боль. И тут сама Смерть сошла на склон, где мы бились. Она была в чёрном одеянии и походила на большую птицу со змеиным хвостом. Рёв медведя смолк, я хотел подняться, но не смог, видел только чёрные крылья, они взмахнули над моей головой и исчезли…
…Я попытался ползти. На земле лежал снег, и я оставлял на нём широкий кровавый след. Я попробовал укрыться между камней, чтобы там достать кинжал и перерезать себе горло. Медленно умирать мне не хотелось. Между камней была узкая расщелина, я еле протиснулся туда. Она вела в глубь скалы, и я подтягивался на руках, чтобы уйти подальше от леса и от зверья, которое может сожрать моё тело. Стало совсем темно, но я почему-то видел, куда ползти. Огонь, горящий в моих внутренностях, вдруг ослаб. Я подумал, что это и есть смерть, но оказался в небольшой пещере, посреди которой возвышался каменный идол. Едва я дополз до него, как вспыхнул в моих глазах свет, и я увидел огромную чёрную пустоту, как бы усыпанную алмазной пылью. Из пустоты появился голубой шар с белыми прожилками, очень большой, красивый. Я видел его и весь сразу, и в отдельности каждое место на нём: Ахиллесово ристалище в Гилее, и корабли киммерийцев с длинными вёслами, и родного брата в увешанной круглыми щитами повозке, спешащего по торговым делам. Видел множество странных племен с чёрной кожей, с красной кожей, с жёлтой кожей. Видел великие снега и льды, видел огромное море и бескрайние песчаные пустыни, видел мудрецов и воинов древности, умерших за много лет до моего рождения…
Я понял, что это не смерть, а другая жизнь, о которой я ничего не знаю. Незаметно я встал и пошёл, и больше не было боли в израненном теле. Под ногами у меня бежала ровная дорожка, посыпанная красным песком, а вокруг цвели белым цветом яблони…
Овченков отложил пачку листов и попытался вернуться мысленно к своим проблемам. Не получилось: оказывается, он уже забыл про всю ту хрень, что не выходила из головы который день подряд. Нет никакой войны, никаких разведок, никуда не летят ракеты, никто не орёт в телефонную трубку, стволы автоматов не плюются пламенем, выкидывая из себя маленькие свинцовые гадости… Ничего нет. «Устал я, – подумал генерал, – пора мне отдохнуть, не могу я больше». Перевернул ещё несколько страниц:
…Я и ныне иду по дорожке между цветущих дерев. Я всю жизнь иду по ней, и срываю плоды познания, и дарю их людям. И они продлевают жизнь. Люди думают, что я лечу их недуги. Но я не лечу: я даю им яблоки. Не знаю, какими словами следует описывать это место. Ни в одной земле нет в него входа. Может быть, тайные ворота лежат по дороге в подземный мир, и, лишь опускаясь к теням предков, можно свернуть и оказаться тут. Поэт рассказал бы лучше, чем я, а мой язык слаб и безыскусен, и лишь описывает события тела, оставляя события души нераскрытыми. Но теперь со мной всегда страна, лежащая за ветром бореем. И осталось со мной кольцо, найденное в той пещере. Я берегу его, потому что переживёт оно мой земной век и поможет моим далёким потомкам отыскать вход…
Боже мой, подумал Овченков, засыпая, какая муть. Какая замечательная шизуха, давно такой мутоты не читал, вот так и буду отчитываться перед этими… не знаю, мол, какими словами следует… но потомки мои всё отыщут, так и запишите…
+
Москва
15 августа 2011 г.
Проснулся в шесть утра, как будто от пинка. Сразу вскочил и начал одеваться. В голове мучительно крутилось: пропустил, проспал, помнил, что надо было, и потерял, чёрт, кретин, что, что надо было? Увидел вчерашние листы, рассыпавшиеся по полу спальни.
«Точно. Урал. Гора грёбаная, гора!»
По дороге в офис дозвонился Федосееву: едешь ли, скоро ли, давай как можно быстрее, надо, Андрей, надо. Пока ждал заместителя, проверил почту, пролистал целую пачку факсов.
«Ничего интересного, а вот гора, пожалуй, будет нам нужна, там мы поищем и найдём…»
– Андрей, где у тебя тот ролик, про Калинина?
– Какой, Ярослав Васильевич? Их полно.
– Тот, что у скалы. Помнишь, ты говорил, что как будто бы там Калинин какое-то движение делает в последнюю секунду?
– Ну да. Я докладную даже написал. А что за смысл, если…
– Давай сюда всё.
Роликов оказалось действительно много: записывали с вертолёта – там изображение дрожало и прыгало; записывали с рук из-за кромки леса – там почти всё время фигура человека в светлой рубашке была перекрыта: то дерево в кадре, то холмик, то капля ползёт по стеклу, прикрывающему объектив. Самую лучшую запись сделали натовские наблюдатели. Последняя секунда и в самом деле показалась странной: как будто бы половина корпуса и одна рука кладоискателя куда-то исчезли, вошли прямо в камень, а потом картинку накрывает волна огня, и дальше – клубы пыли, осколки, дрожащая земля, грохот…
– Там полость внутри скалы. Срочно найдите специалистов – геологов, взрывников, всех самых лучших…
– Ярослав Васильевич, какой смысл? Если там и была небольшая ниша, её засыпало.
– Всё! Отставить! Хватит уже спорить, хватит! Нас всех с вами выгонят к концу этой недели, и не просто выгонят, а порежут на мелкие кусочки! Некогда гадать, надо искать, понятно? Откройте мне эту хренову скалу, разрежьте её надвое, взорвите там всё к чертям. Там есть полость, глубоко внутри, большая полость, в середине – каменный артефакт, статуя. Историка возьмите какого-нибудь, какого не жалко, всё равно, скорее всего, засекретить придется наглухо. Прямо сейчас!
Генерал обычно так и начинал рабочую неделю – проорётся, всех озадачит и успокоится. И на этот раз, запустив процесс по хребту Ирендык, он сбавил обороты и начал вызывать сотрудников по одному, разбираться с поступающими данными.
– Где Гайсин с его данными по регистрации? Не было фамилии Куйбышев? А по фото из паспортов? Ничего похожего? Был похожий? Когда, где? Душанбе – Казань, так, так… Значит, всё вполне реально. Давайте оперативников собирать. На пятнадцать часов им назначьте. Будем разрабатывать, нечего тут тянуть.
– Ярослав Васильевич, ещё одно…
– Что такое?
– Наш человек объявился. Заботин.
– Да ты что? Мы про него совсем забыли. Зря забыли, зря... Вот так дела… Докладывай.
– Так это… Он на линии, ждёт, требует, чтобы с вами соединили. По общему телефону. Возьмёте?
– Что ещё за условия? Так он не мог сказать, что надо? Кстати, где он?
– В Петербурге. Он два раза звонил на квартиру к Васильевым, а потом вот к нам.
– Интересно… Васильевым, говоришь, звонил… Соединяйте, послушаем.
– Ярослав Васильевич, здравствуйте.
– Добрый день, Михаил. Слушаю тебя.