Мемобумага выскользнула из его пальцев, но нейроны его мозга навечно запечатлели оттиснутый на ней кошмар, становившийся всё страшнее с каждой новой строчкой.
Имперский контр-удар на Исстване V захлебнулся в крови.
Вулкан и Коракс пропали без вести. Феррус Манус мёртв.
Повелители Ночи, Железные Воины, Альфа Легион и Несущие Слово заодно с Хорусом Луперкалем.
На травянистом плато, что находится высоко на западном склоне горы, известной под названием Чо Ойю, стоит изысканная вилла с гармоничными пропорциями. Солнечный свет отражается от её белых стен и поблёскивает на красной глиняной черепице крыши. Из единственного дымохода вьётся тонкая струйка дыма, а на коньке крыши восседают выведенные на заказ голуби. Из северо-восточного угла виллы вырастает стройная четырёхугольная башня, похожая на одинокую сторожевую вышку на огромной стене или на маяк, установленный, чтобы вести мореходов в безопасную гавань.
Внутри этой башни стоит Ясу Нагасена. Перед ним деревянный подрамник с натянутым на нём прямоугольником белого шёлка, который удерживают на месте серебряные булавки. Чо Ойю – старинное название этой горы, слова наречия, уже давно как вошедшего в другой язык, который, в свою очередь, со временем вышел из употребления и был забыт. Мигу утверждают, что оно означает "Бирюзовая Богиня", и хотя Нагасене и нравится поэтичность этого имени, он предпочитает звучание слов мёртвого языка.
Башня выходит на Дворец Императора, а также с неё открывается эффектный вид на на Полую Гору на востоке. Нагасена не смотрит неё. Она омерзительна, хоть и необходима, и он никогда не рисует её, даже когда пишет восточные пейзажи.
Нагасена окунает кисть в баночку с лазурью и кладёт лёгкие мазки в пределах контуров, которые он нанёс ещё раньше, чтобы не дать краске расплыться на ткани. Работая в стиле "мо-шуй" свободной манеры письма[36], он покрывает шёлк глубинами небес и кивает сам себе, глядя на то, как ложится краска.
Он устал. Он рисует с рассвета, но ему хочется закончить картину сегодня. Он чувствует, что если не сделает этого, то может не дописать её никогда. Он простоял на ногах так долго, что у него ломит кости. Нагасена знает, что пережил слишком много зим, чтобы позволять себе подобное безрассудство, но он до сих пор совершает ежедневный подъём по семидесяти двум ступеням, ведущим к самой верхней комнате башни.
– Ну, ты заходишь или как? – не оборачиваясь, спрашивает Нагасена. – Ты отвлекаешь меня уже тем, что стоишь там.
– Мои извинения, Мастер, – произносит Картоно, смещаясь от двери и вставая за правым плечом своего господина. – Подумать только, некоторые слуги думают, что вы теряете слух.
Нагасена весело фыркает:
– Это чтобы им было о чём поболтать. И ты поразишься, какие откровения можно узнать, когда люди думают, что ты их не слышишь.
Они какое-то время стоят в молчании. Картоно интуитивно понимает, что Нагасена сам решит, когда заговорить. Он не опускает глаза на картину, зная, что Нагасена не переваривает людей, которые заглядывают в незавершённые работы. Одна из его излюбленных присказок: "На незаконченную живопись и смотреть нечего".
Вместо этого Картоно глядит над плечом Нагасены, в широкие проёмы в стенах. Его мастер специально спроектировал помещение наверху башни, чтобы заниматься в нём живописью, так что мир раскидывается перед ним во всю ширь.
Каждая стена оборудована ставнями, которые не позволяют ветру залетать внутрь, и даже если Нагасена не пишет, но нуждается в месте, где царит безмятежность, он частенько преодолевает многочисленные ступеньки, чтобы насладиться видами окрестностей. В настоящий момент распахнуты северные и самые восточные ставни, и за ними во всём своём великолепии раскинулся Дворец Императора.
Позолоченные крыши, зубчатые пинакли и могучие башни теснятся в пространстве, и огромный город-дворец дышит движением, словно живое существо. Просители, обслуга, солдаты и писцы наполняют его обширные районы жизнью и шумом. Над Городом Просителей поднимается дым костров, на которых готовится пища, но воздух чище, чем помнится Нагасене. Он принюхивается к ароматам, которые приносит из Дворца ветер, как путники, пришедшие из дальних стран.
– Что ты видишь? – спрашивает Нагасена, указывая на окно.
– Я вижу Дворец, – отвечает Картоно. – И это прекрасное зрелище. Непоколебимый и процветающий, полный жизни.
– А помимо города?
– Другие горы, много чего перестроено. Небеса чисты, как струи родника, а облака вокруг пиков Дхаулагири[37] подобны дыханию гигантов.
– Опиши гору, – командует Нагасена.
– Зачем?
– Просто сделай это. Пожалуйста.
Картоно пожимает плечами и переводит взгляд на гору, чьи высокие бугристые склоны сверкают в солнечном свете, как серебро.
– Она сияет, как полированный щит, вырастающий из земли, и как мне представляется, я могу разглядеть за ней высокие пики Гангкхар Пуенсум[38].
– Ты видишь Гангкхар Пуенсум?
– Да, мне так кажется. А что?
– Это плохое предзнаменование, мой друг. Легенда мигу гласит, что когда прародитель их расы Пань-Гу[39] умер, его голова превратилась в Гангкхар Пуенсум, который стал императором всех гор. Древние цари мигу, бывало, всходили на его склоны, чтобы помолиться богам и добиться расположения Неба. Ещё никто не смог достичь вершины, и мигу утверждают, что именно поэтому они остаются в неволе, по сути являясь рабами.
– Цари мигу? У мигу нет ни царей, ни прародителей, – говорит Картоно. – Это раса существ-чернорабочих, сконструированных методами генетики. У них нет прошлого, чтобы иметь в нём царей.
– Может, и так, – отвечает Нагасена. – Ты это знаешь, и я это знаю, но кто скажет за мигу? Сочинили ли они себе фиктивную историю и сказочное прошлое, чтобы объяснить своё место в мире? Облегчает ли их каторжную жизнь вера в то, что они ведут её по воле богов?
– Увидеть гору – плохое предзнаменование? – спрашивает Картоно.
– Так утверждают мигу.
– И с каких это пор вы оглядываетесь на предзнаменования? – задаёт вопрос Картоно. – Подобные вещи – для простаков и мигу.
– Возможно, – говорит Нагасена. – Но в поисках направляющих указаний, я написал пейзаж.
– Написали пейзаж? Это какая-то новая форма прогностики, внедрённая летописцами? – смеётся Картоно. – Должен признаться, я о таком не слышал.
– Не дерзи, Картоно, – рявкает Нагасена. – Я этого не потерплю.
– Мои извинения, Мастер, – мгновенно раскаивается Картоно. – Однако я нахожу, что идея получения предзнаменований посредством рисования... необычна, в эти-то времена.
– Это потому, что ты не пишешь картины, Картоно, – не соглашается Нагасена. – Древние художники считали, что в каждом живописце действует искра божественного. Они верили, что иногда можно разгадать частицу того, что замыслили для человечества на небесах, – просто нужно уметь смотреть. Легенда рассказывает, что Цзинь Нун[40], искусный художник из Чжоу[41], написал величайшую картину в мире. Он посмотрел на то, что создал, узрел волю Неба и сошёл с ума, ибо знать подобные вещи – не для смертных. Он сжёг картину, отрёкся от своей прежней жизни и стал отшельником в горах, где обитал наедине со своими тайнами. Те, кто жаждал быстрого и лёгкого пути к мудрости, пытались разыскать его и умолить передать им свои знания, но Цзинь Нун всегда прогонял таких глупцов. Кончилось тем, что его захватила банда беспринципных негодяев. Они истязали его, пытаясь добыть божественные секреты. Но Цзинь Нун ничего им не рассказал, и в итоге они сбросили его со скалы.
– История не из счастливых, – говорит Картоно. – Надеюсь, вы не планируете пойти по стопам Цзиня Нуна?
– Я одарён, Картоно, но не настолько, – отвечает Нагасена. – В любом случае, предание на этом не кончается.
– Нет? Так что же случилось дальше?
– Когда душа Цзиня Нуна покинула его тело, вмешались боги. Они позволили художнику выбрать, как он проведёт свою следующую жизнь на земле.
– Он реинкарнировал?
– Так гласят легенды, – отвечает Нагасена.
– И кем он выбрал вернуться?
– Некоторые говорят, что он возродился в виде гранатового дерева в садах Лю Шон, другие же утверждают, что он вернулся в виде облака. В любом случае, он добился благосклонности Неба, а это то, чем стоит гордиться.
– Полагаю, что так, – говорит Картоно. – Так вы... видите что-нибудь на вашей картине?
– Это ты мне скажи, – отвечает Нагасена, отступая от подрамника.