Последки ревели и неистовствовали, как жесточайший ураган, в них бушевали концентраты кошмаров и собранные воедино виде́ния тысяч травмированных астро-телепатов. Сотни их были убиты псионической ударной волной, эхо которой ещё отдавалось в планетарном эфире, у сотен же других способности уже никогда не восстановятся в полном объёме. В любое другое время произошедшее сочли бы бедствием, но в разгар полномасштабной гражданской войны это было ничем иным, как настоящей катастрофой. Город Прозрения, по сути, ослеп. Григора оценил насмешку судьбы, но лорд Дорн был далёк от того, чтобы счесть случившееся забавным.
Переживать заново кошмары целого города было задачей не из простых. Криптэстезикам приходилось ещё раз проходить через все те мучения, которые выпали на долю их коллег. Шепчущие камни истекали багрянцем нематериальной крови, насыщенной гнетущими образами и самыми чёрными страхами тех, чью психику они спасли от чрезмерной нагрузки. Водопад света из встроенной в свод решётки из пси-кристаллов сливал эту жуть на Григора, и как бы он ни укреплял себя ритуалами отстранения и защитными мантрами, всякий раз, когда в мареве остаточных энергий обретал форму новый кошмар, он не мог сдержать слёз.
Он видел близких, жестоко разлучённых друг с другом, шипастые ужасы и ползучих тварей. Сны людей о том, что их бросают, кошмары, полные страданий, и страх отверженности. Полученные в детстве травмы, переживаемая заново боль и воображаемые ужасы, которые были несопоставимы ни с чем. Всё это и многое другое сочилось из шепчущих камней, как гной из раны. Город Прозрения снова станет дееспособным, лишь когда из него будет изгнан последний след полученных его обитателями травм. И лишь криптэстезики обладали умениями, которые позволяли это сделать.
Задачей Григора была очистка города от энергии из транс-зала Хора Примус. Её возложил на него сам Немо Чжи-Мэн. Его распоряжение было простым:
– Заставь кошмары уйти.
Легко сказать, да трудно сделать.
Внутри Аник Сарашиной содержалось такое огромное количество уничтожившей Хор Примус энергии, что её частички проникли в коллективную психику обитателей Шепчущей Башни. Бесконечно малые фрагменты её задачи застряли в разумах всех, кто слышал ту пронзительную песнь искушения. Эти частички были поглощены шепчущими камнями.
А оттуда они просочились в мрачное царство криптэстезиков.
Для тех, чей разум не был настроен на тайную Систему, лежащую в основании Галактики, подобные отрывки были бы бессмыслицей, спутанной мешаниной хаотичных образов, абсурдных метафор и разношёрстных аллегорий.
Но Григора знал, что к чему, и видел отсылки к Системе в каждой наводящей ужас картине, выуживаемой им из Последков, как будто сумасшедшие и пророки, рассеянные по всей Галактике, излили весь свой бред и все свои грёзы в едином могучем выкрике. Система была тут, прямо у него перед носом, и ключ, необходимый для раскрытия тайны, которую он изучал всю свою взрослую жизнь, был спрятан в разуме Кая Зулэйна.
Сарашина сказала, что она передаёт предупреждение, но кому? И что это за предупреждение такое, что его предпочтительнее запрятать в разуме искалеченного телепата, а не выкрикнуть во всё горло с самой высокой крыши?
Суть дела скрывалась прямо тут, в кошмарах астропатов башни, и Григора был намерен до неё доискаться. Нейролокуторам Легио Кустодес никак не удавалось извлечь наследие Сарашиной из головы Зулэйна, но Григора был уверен: что бы ни появлялось тогда в Шепчущей Башне, его секреты находятся здесь, в Последках.
И то, что Григора до них докопается, было лишь вопросом времени.
Хотя броня и защищала от царящего под горами холода, Уттам Луна Хеш Удар чувствовал, как коварный озноб исподволь пробирает его до самых костей. Он следил за манёврами смертных солдат, которые вели раздатчик питания по мосту к парящему острову в сердце Кхангба Марву. Из погружённых во мрак потолочных расселин сыпала морось дождя, и на клинке его алебарды собирались капельки влаги. Они сразу же испарялись её силовым полем, шипя так, словно в воздухе плавали змеи. Из-за этого энергозапас будет истощаться быстрее, но с другой стороны, если он окажется в окружении врагов, те мгновения, которые займёт включение поля, могут стоить ему жизни.
Сумант Гири Пхальгуни Тиртха стоял рядом с Уттамом, его алебарда тоже шипела во влажном воздухе. Он смотрел вверх, и по золотым пластинам его шлема слёзами катились капельки воды.
– Дождь под горами, – заговорил он. – Никогда не видел ничего подобного.
– Это из-за холода на поверхности, – ответил Уттам. – Не всё ли равно?
– Гора плачет, – сказал Тиртха.
– Что?
Тиртха пожал плечами, как будто он стеснялся продолжать.
– Давай, выкладывай, – сказал Уттам. – Что тебя беспокоит?
– Я читал хроники Кхангба Марву, – ответил Тиртха. – В них говорится, что гора плакала в день побега Заморы.
– Сегодня не удерёт никто, – сказал Уттам. – Не из-под нашего надзора.
– Как скажешь, – согласился Тиртха. Хотя его лицо скрывалось под визором шлема, его телодвижения говорили Уттаму, что его напарника не оставляет тревога.
– Пошли, – позвал он. – Не позволим, чтобы случайные совпадения в виде подземных осадков помешали воинам Легио Кустодес исполнять свои обязанности.
– Безусловно, – откликнулся Тиртха. Солдаты уже заводили раздатчик питания на тюремный остров.
Его репульсорное поле провзаимодействовало с паразитной волной, испущенной мощными генераторами, которые удерживали остров на весу, и громоздкий контейнер сбился с курса. Рядовой, одетый в серый табард[69] Уральских Властителей Бури, чертыхнулся: он попал в поле, и болезненные ощущения заставили его выпустить свой конец раздатчика.
– Смотрите за тем, что делаете, чтоб вас, – рявкнул он, выплёскивая своё раздражение наружу.
– Держи свой конец как положено, и он не выскользнет, – отозвался боец напротив. Это был сержант-ветеран Гитанского Эскорта, элитного подразделения лётчиков, которое базировалось в гнёздах кратеров Байконура.
– Да я несу половину твоего веса, – огрызнулся первый. Его звали Натрадж, и до настоящего момента Уттам считал его одним из самых уравновешенных членов своего расчёта.
– Замолчите, – вмешался Уттам. – Вам запрещено разговаривать при исполнении.
– Приношу извинения, кустодий, – сказал Натрадж. – Этого больше не повторится.
– Мы единодушны, – добавил сержант Эскорта, однако Уттам подозревал, что как только они окажутся за пределами горы, те неприязненные чувства, которые они друг на друга затаили, снова выйдут наружу.
– Когда мы здесь закончим, вы вернётесь на поверхность и получите увольнительные документы. Мне бесполезны люди, которые не в состоянии следовать приказам, – сказал Уттам.
– Кустодий? – начал Натрадж.
– Милорд, пожалуйста...
– Попридержите языки, вы оба, – велел Уттам. – Я не потерплю разногласий. Вы так и не поняли, чем вы тут занимаетесь, и всей опасности вверенных вам заключённых. Командующие вами офицеры будут извещены об этом дисциплинарном проступке.
Оба солдата злобно уставились на кустодия. Боевые рефлексы Уттама автоматически распознали ярость и надвигающуюся угрозу рукоприкладства, и его стим-железы набухли, наполняясь активационными химическими соединениями. Он стиснул оружие, но злость бойцов вдруг исчезла без следа так же резко, как и появилась. Она иссякла так внезапно, словно кто-то перебросил переключатель.
– За мной, – велел Уттам и, развернувшись, повёл солдат между камерами. Остатки боевых стимуляторов всё ещё гуляли по его венам, и кустодий бдительно высматривал неприятеля в промежутках между казематными блоками. Единственные имеющиеся на острове враги сидели взаперти, но его встревожила короткая перепалка между смертными. И хотя Уттам не верил в приметы, её сочетание с моросящим дождём вывело его из равновесия, заставив прийти в боевую готовность и толкая на импульсивные действия.
Не лучшее состояние в ситуации, где ключевыми моментами были осторожность и дотошное внимание к мелочам.
– Который первый? – спросил Тиртха.
– Тагор, – ответил Уттам, указывая на казематный блок справа от себя.
Уттам терпеть не мог Тагора. Перед тем, как его удалось утихомирить, он убил триста пятьдесят девять человек, что делало его едва ли не таким же опасным, как кустодий. Уттам занял позицию перед дверью, а солдаты начали разворачивать кругом раздатчик питания.
Находящийся внутри воин мерил шагами камеру по длине и ширине, как хищник в клетке. Он пребывал в напряжении, отчего его мышцы бугрились, а челюсти были стиснуты, как у бешеного волка. Заключённый имел чудовищное телосложение, это был исполин, одетый лишь в изодранную набедренную повязку. Когда-то она была типовым тюремным комбинезоном, но узник порвал его в клочья. Его тело покрывала сетка шрамов, наслоенных поверх генетически наращенной мускулатуры и укреплённых костей, а кожа была сплошным полотном сплетающихся друг с другом татуировок, где топоры и мечи мешались с черепами и зазубренными зубами, которые заглатывали целые планеты.
Его затылок представлял собой чудовищную картину металлических пластин, вделанных в вырезанные в кости пазы, которыми был изборождён его череп. И какой бы самоконтроль ни проявлял этот воин, это не могло скрыть до конца сквозящее в его облике безумие.
– Отойди от двери, предатель, – приказал Уттам.
Воин оскалил зубы, дёрнувшись при слове "предатель", однако подчинился. Он встал спиной к дальней стене, но его мышцы бугрились в предвкушении схватки. Тагор был Пожирателем Миров, и Уттам всегда видел его в позиции для нападения и ни в какой другой. То же самое можно было сказать и о прочих из его Легиона, и Уттам недоумевал, как им удаётся выдерживать это постоянное пребывание в такой высокой готовности к действию. Некоторые люди считали Пожирателей Миров необузданными убийцами, психопатами, которые с молчаливого одобрения вели себя, как полоумные мясники, но Уттам не заблуждался на этот счёт. В конце концов, какая же нужна дисциплина, чтобы поддерживать агрессию на подобном уровне и лишь на волосок от того, чтобы выплеснуться наружу, держа её при этом в такой тесной узде?
Пожиратели Миров были более опасными, чем кто бы то ни было готов был признать.
Тагор пожирал кустодия глазами, скалил зубы в свирепой ухмылке, но молчал.