Ха-ха!..
И еще одна история, которую Наталья Алексеевна рассказывала и попутно изображала. В их московской квартире на Никитской был чинный ужин, принимали Ивана Владиславовича Жолтовского и его супругу Ольгу Федоровну. Эта дама попросила хозяина передать ей сардины. Александр Георгиевич взял со стола небольшую тарелку, на которой стояла консервная банка с рыбками, и протянул ее гостье. Но движение это было слишком резким, а потому банка со всем содержимым соскользнула прямо в глубокий вырез платья Ольги Федоровны... Далее следовала немая сцена.
Я сблизился с Габричевскими в сравнительно благополучные, самые последние годы их жизни. Но, увы, по большей части она прошла вовсе не безмятежно. И я имею в виду не только аресты и ссылки Александра Георгиевича, но и те времена, когда они с Натальей Алексеевной расходились, да и послевоенные годы, когда он сильно пил. Я вспоминаю, как мой брат Алексей говорил:
- С дядей Сашей иногда бывает трудно разговаривать. Если он пьяный, то начинает путать языки - говорит и по-французски, и по-итальянски...
Александр Георгиевич Габричевский смолоду обучался живописи, и она стала его увлечением на долгие годы. Но в те времена, когда я подружился с их семейством, он уже не рисовал и не писал маслом. Зато этим делом занялась Наталья Алексеевна. О ее живописи замечательно написал Р. Б. Климов, в той статье, которую я уже цитировал.
Насколько я могу судить, начинала Наталья Алексеевна с чисто декоративных вещей: она расписывала столы, подносы и т. д., а в конце жизни перешла на портреты и жанровые сценки...
Работала Наталья Алексеевна с увлечением и необычайным усердием. Надо сказать, Александр Георгиевич относился к ее творчеству с интересом и одобрением, но хвалил очень редко. Вот типичная сценка, относящаяся к шестидесятым годам.
Наталья Алексеевна пишет маслом очередную картину. Александр Георгиевич подходит, становится сзади нее и некоторое время молча наблюдает за работой. Потом он тростью указывает на какое-то место и произносит:
- Вот здесь криво...
Наталья Алексеевна пытается исправить свой промах. Александр Георгиевич молча наблюдает за ней, а затем говорит:
- Все равно криво...
- Возьми кисть и сам поправь, - предлагает Наталья Алексеевна.
Он отрицательно качает головой и удаляется.
6 января далекого 1925 года Александр Георгиевич писал в Коктебель Волошиным:
"Дорогой Макс и Маруся!
Только что получили Ваше второе письмо, и ужасно стыдно, что и на первое не успели ответить. Но мы действительно не успели, ибо в этом году нам выпала тяжелая обязанность устроить встречу Нового года у нас. Конечно, все хлопоты легли на Наташу, и она до сих пор чуть жива: превратилась в скелет, кашляет и никак не может выспаться. Мы, хозяева, от торжества получили весьма мало радостей: Наташа всю ночь что-то подавала и ухаживала за пострадавшими, а я все время переживал какие-то ответственности и играл на рояле".
В течение всей жизни у Натальи Алексеевны были, так сказать, две ипостаси. С одной стороны - она дочь академика Н. А. Северцова и жена профессора А. Г. Габричевского, хозяйка гостеприимного дома... А с другой - горничная, которая в этом доме убирает, да и кухарка, которая готовит для бесчисленных гостей изысканные обеды и ужины.
Сама Наталья Алексеевна прекрасно сознавала эту свою раздвоенность и часто говорила о наличии в себе двух существ - "барыни Натальи Алексеевны" и "прислуги Наташки". В самый последний год ее жизни, будучи прикованной к постели, она писала мне из Коктебеля в Москву:
"Ну что мне делать с Наталией Алексеевной? Ума не приложу. Наташке запретили ее обслуживать. Нат. Ал. уже просто придраться не к чему".
Именно в те дни она проявила еще один из своих бесчисленных талантов стала писать воспоминания, работу над которыми ей уже не суждено было завершить. Но там есть удивительно интересные и мастерски написанные страницы.
Надобно заметить, что и стихи она писала вполне профессионально. У меня хранится ее подарок - тоненькая книжечка, изданная в 1934 году, "Мой Коктебель" (свое авторство Наталья Алексеевна скрыла под псевдонимом "Матти"). Сборник открывается таким четверостишием:
В те дни, когда свистит метель
И треплет крыш седую гриву,
Уйди мечтою в Коктебель
К прозрачно-синему заливу.
Ах, как она ненавидела темную и морозную московскую зиму! Как она ждала первых признаков весны, когда можно было готовиться к отъезду в Коктебель... Ведь там надо быть уже в апреле, чтобы не пропустить цветение горицветов, а потом пионов, а вслед за ними и тюльпанов, и маков...
Весною 1966 года мы с ней приехали в Коктебель, я помогал ей подготовить дом к прибытию Александра Георгиевича. Там вдвоем мы встретили и День Светлого Христова Воскресения. В память об этом событии Наталья Алексеевна подарила мне свою картину, на которой изображен пасхальный стол - кулич, крашеные яйца, зелень, окорок, бутыли и бутылки...
Только познакомившись с Натальей Алексеевной, я понял, что кулинария истинное искусство. А она им владела в совершенстве. Летом 1968 года Наталья Алексеевна призывала меня приехать в Коктебель, и в письме есть такие строки: "Сегодня грущу особенно, что тебя нет. В русскую печку полчаса назад втиснут окорочок молодой свинки. Я его солила два дня, потом он стекал на ветру, потом закутан в тесто. И вот мы волнуемся и ждем... А еще, чтобы не пропадало место, молодой барашек, рис, абрикосы, яблоки, лук, чеснок, мята, петрушка, кинза, толченые шкурки апельсина - чуть-чуть. Помидоры и персики".
Помнится, она произносила такую фразу:
- Я ненавижу мужиков, которым все равно, что есть. Значит, им все равно, с какой бабой спать.
X
В доме А. Г. Габричевского и Н. А. Северцовой мне довелось общаться с интереснейшими людьми. Среди них были личности и знаменитые, и вовсе не известные, но все они в той или иной мере принадлежали к вымиравшему именно в те времена племени подлинных русских интеллигентов.
Именно таким человеком была подруга Натальи Алексеевны - Валентина Абрамовна Иоффе, с которой у меня возникло не только близкое знакомство, но и дружба, продолжавшаяся до конца ее дней. Нашему с нею сближению способствовало то самое "вымирание", о котором я только что упомянул.
В конце шестидесятых годов я много времени проводил в небольшом сельце Акиншине, оно расположено между Владимиром и Нижним Новгородом. Летом 1973 года мы с женой пригласили туда Валентину Абрамовну, и она прожила у нас недели две. А в начале сентября мы получили от нее письмо, где, в частности, говорилось:
"Акиншино я вспоминаю с нежностью, мне было очень хорошо у Вас. Все было прекрасно - и лес, и грибы, и речка, а главное, вы оба, по-настоящему близкие люди, которых уже почти не осталось среди моих современников, не говоря уже о молодых".
Мать Валентины Абрамовны была дворянкою. Она вспоминала, как во времена ее детства к ним на петербургскую квартиру зимою прибывали подводы из имения бабушки и дедушки, присылалось огромное количество битой птицы - индюшки, гуси, куры... И родители бывали в затруднении - как распорядиться этими изобильными дарами.
Отец Валентины Абрамовны - академик Абрам Федорович Иоффе, личность весьма и весьма известная. Он - основатель прославленного Ленинградского физико-технического института, глава целой школы ученых, в числе которых нобелевские лауреаты и "трижды герои социалистического труда"... Среди физиков он имел прозвище "папа Иоффе". Вот у этого самого "папы" в двадцатых годах росла весьма привлекательная дочка, и многие из его учеников были в нее влюблены. Валентина Абрамовна была умна, хороша собою и одарена весьма разносторонне.
Один мой приятель в свое время поведал мне такую историю. В середине шестидесятых годов он познакомился с дочерью Сталина - Светланой Иосифовной Аллилуевой, и, между прочим, она ему рассказала о том, как осенью отдыхала в Сочи.
- Был уже ноябрь, - говорила она, - пляж совершенно пустынный... Я шла по берегу и вдруг увидела фигуру мужчины, который с унылым видом сидел на влажном песке. Приблизившись, я его узнала, это был один из охранников моего отца. Он меня тоже узнал, вскочил на ноги... "Светлана Иосифовна, дорогая!.. Ну как вы? Как живете?.." - "Ничего, - говорю, - Иван Петрович... Дети растут. А вы-то сами как поживаете?.." Тут он помрачнел и сказал: "Ну что вы меня спрашиваете?.. Ведь я вашего отца охранял!.. А теперь вот какого-то жида охраняю..." - и он указал рукою в холодные волны, где плавал один из академиков-ядерщиков.
Я, помнится, пересказал эту историю Валентине Абрамовне и добавил:
- Мой приятель называл фамилию этого академика, но я ее забыл.
Моя собеседница на секунду задумалась и произнесла:
- Скорее всего это мог быть Харитон.
- Совершенно верно, - сказал я. - Как же вы догадались?
Валентина Абрамовна улыбнулась:
- Ну, я мысленно представила себе тех, кто находится под охраной...
Кстати сказать, "трижды герой" Юлий Борисович Харитон тоже был из учеников "папы Иоффе".
С другим учеником своего отца - многолетним президентом Академии наук Анатолием Петровичем Александровым - Валентина Абрамовна сохранила дружеские отношения до конца своих дней. Однажды она была у нас в гостях и попросила разрешения позвонить по телефону. Набрав нужный номер, Валентина Абрамовна заговорила в трубку:
- Анатолий Петрович? Добрый вечер. Это Валя Иоффе...