Бабка потеряла дар речи и несколько секунд хлопала глазами.
– Зато ихний племянник со мной всегда здоровался!
– То не племянник, то племянница. Постриглась да форму нацепила, – мечтательно заметил Палий.
– От молодежь пошла! Разве ж так можно! От я в ее годы!
– Тю, та что тут такого? Ну в штанах, ну стриженая, так это удобно, меньше воши будут жрать, – Гвоздев с наслаждением почесался, – только ж погоны нацепила. Дура.
– Красивая, правда. Ох и красивая.
– Но дура. Умный человек погоны не нацепит.
– Умный человек и до большевиков не пойдет, а ты в разговорах красуешься, пристрелить ненароком могут.
– Ну не падлюка? – Гвоздев развел руками. – Пять минут назад подыхал, а теперь вякает себе как ни в чем не бывало.
Палий не ответил. Но Паша бы на месте Гвоздева куда–нибудь спрятался. И следовало уточнить одну вещь, хоть она и казалась очевидной.
– А какому политическому направлению я обязан жизнью?
– Я – эсер, вся эта вшивая орда – махновцы. Или были ими вчера. Гвоздев вот большевик.
– Меня исключили! За таинственное исчезновение партийной кассы еще до германской войны. И от Жлобы я сам ушел. Руками махать мастер, – Гвоздев поймал очередную вошь и давил насекомое с чувством, медленно и аккуратно.
Эсер зевнул.
– И кассу ты, конечно же, не брал.
– Та она почти пустая была, хватило Лолочке на чулки и на мороженое.
Палий фыркнул.
Паше было глубоко начихать на кассу, но вот голод никуда не делся. Им–то хорошо, наелись всякого, жирного, да острого, а гастрит этого не любит. Бывший студент тяжело вздохнул и решил погулять по деревне.
У кузницы стояли разномастные лошади под присмотром знакомого жирдяя. Кузнец трудился над правым задним копытом пятнистой лошаденки, снимая подкову. Жирдяй сокрушался по поводу захромавшего животного. Паша предусмотрительно обошел коновязь по широкой дуге. О, вот на окне мисочка с варениками стоит. Может, поделятся? Паша постучал в ворота.
Ворота открылись сами. Сразу за ними сидела здоровенная черная собака. И вид у нее был голодный. Паша икнул. Собака смотрела немигающим взглядом. Из дома раздался противный детский голос:
– Самогона нет! Юхима – тоже!
– А куда он делся?
– Та за мануфактурой поехал.
– А кто–то из взрослых дома есть?
– Та сказано вже – Юхим за мануфактурой поехал.
– А почем вареники?
– Керенки можешь запхнуть себе в задницу.
Паша порылся в карманах. Десять копеек, ключ, чеки из магазина, бумажные носовые платочки с запахом мяты.
– Нету денег – давай пиджак. Якраз на Юхима будет.
Бывший студент наконец–то догадался посмотреть на окошко. Из него торчал ствол. Собака зевнула во всю пасть. Есть хотелось нечеловечески.
– Вареники хорошие, с сыром.
– Так тут собака, я пройти не могу, – голод победил. А пиджак можно новый достать.
– Бандит! Домой! – собака лениво побрела к будке в глубине двора.
Через три минуты Паша остался без пиджака, зато с целой миской вареников с творогом, да еще и сметаной политых. И ложку дали. Но в дом его все равно не пустили. А ночевать пришлось в доме у старосты. На печке. Под полушубком. В полушубке жили блохи.
– Вставай, студент! – голос был полузнакомый. За окном было темно.
– Мне к третьей паре.
Полушубок был бесцеремонно сдернут на пол.
– Ну зачем?
Паша открыл оба глаза. Керосинка светила еле–еле.
– Который час?
Бессовестный человек почесался, судя по звукам.
– Пять утра.
Паша искренне не понимал, как можно вставать в такую рань. Но с кухни уже тянуло чем–то жареным. Чем–то жареным оказалась яичница. По столу деловито бегали тараканы, черные, блестящие, толстые. Бабка резала хлеб. На вкус прогрессора, яичница была недосоленной, а хлеб – липковатым. Но вполне приличный завтрак. Чая и кофе у бабки тоже не водилось. Компот–узвар – был. Гадость кислая.
Село уже не спало: по улице сновали люди, пастух с обрезом за плечами гнал стадо коров, вразнобой кукарекали петухи. Бывший студент изрядно замерз. Хорошо махновцу – в кожанке. До переноса Паша при встрече с таким человеком на улице обошел бы его десятой дорогой. Бандит, как есть бандит: рожа небритая, нос сломанный, лохмы черные, нечесаные. И одет чёрт–те как: кожанка с брюками в полосочку не сочетается. И сапоги со шпорами, при ходьбе звякают.
Наконец–то нужная хата. Во дворе хмырюга с хозяйкой ругается – и борщ ему кислый, и борща этого мало, и пересоленный он вдобавок.
– Демченко! Дай хлопцу амуницию!
Хмырь обернулся. Милый Боже, ну и рожа! Мало того, что рябой, так еще и одноглазый.
– Вот этому? Он хоть стрелять умеет?
– Умею, – пискнул Паша.