- Теперь уже ничего, - сказал он, хотя ему отчаянно захотелось вонзить нож в самое сердце полковника Хэксома.
Если бы пустоголовый, безмозглый вояка, помешанный на мерах безопасности, позволил ему написать письмо сразу как только он его попросил, все сложилось бы иначе.
Да, у Барбары с Иджером, конечно, был роман, но Йенс бы с этим справился. Она думала, что он умер. И Иджер тоже. Иначе Барбара ни за что не вышла бы за него замуж и не согласилась бы иметь ребенка. И им не пришлось бы решать неразрешимые проблемы.
Йенс задал себе новый и очень трудный вопрос: как сложатся их отношения, если Барбара откажется от Иджера и решит вернуться к нему навсегда? Как он отнесется к рождению чужого ребенка и как станет его воспитывать? Он отлично понимал, что в такой ситуации ему будет совсем не просто.
Йенс и Барбара почти одновременно вздохнули. Она улыбнулась. Лицо Йенса ничего не выражало.
- Вы спали друг с другом после того, как ты про меня узнала? - спросил Йенс.
- Ты имеешь в виду, в одной постели? - спросила она. - Конечно, мы проделали весь путь от Великих равнин вместе... а по ночам очень холодно.
Несмотря на то, что Йенс привык иметь дело с абстракциями, он прекрасно умел слушать людей и понимал, когда ему давали уклончивый ответ.
- Я не это имел в виду, - сказал он.
- Ты действительно хочешь знать? - Барбара с вызовом вздернула подбородок. Она всегда злилась, если на нее давили. Йенс боялся, что так случится, и не ошибся. Прежде чем он успел ответить на ее риторический вопрос, она продолжала: - Позавчера ночью. И что дальше?
Йенс не имел ни малейшего понятия, что дальше. Все, чего он с таким нетерпением ждал - все, кроме работы - рассыпалось в прах... за каких-то полчаса. Он не знал, хочет ли собрать осколки и попытаться их склеить. Но если он не станет этого делать, что ему останется? Ответ был мучительно очевиден - ничего.
Барбара ждала ответа.
- Жаль, что не я, - сказал он.
- Я знаю, - прошептала она. А Йенс надеялся услышать: "Мне тоже жаль". Но что-то, наверное, неприкрытая тоска, прозвучавшая в его голосе, заставила Барбару заговорить мягче: - Дело не в том, что я тебя не люблю, Йенс - не сомневайся. Но когда я думала, что ты... ушел навсегда, я сказала себе: "Жизнь продолжается, нужно идти дальше". Я не могу взять и забыть свои чувства к Сэму.
- Разумеется, - заявил Йенс и снова разозлил Барбару. - Мне очень жаль, - быстро добавил он, хотя и не вполне искренне.
После этого оба замолчали. Йенс хотел задать ей единственный вопрос, который еще не прозвучал: "Ты ко мне вернешься?"
Но не задал. Боялся, что она скажет "нет", впрочем, он боялся и того, что Барбара ответит "да". : Через некоторое время она спросила:
- И что будем делать?
- Я не знаю, - честно ответил он, и Барбара мрачно кивнула. - В конце концов, решать ведь тебе, не так ли? - продолжал он.
- Не совсем.
Ее левая рука невольно коснулась живота.
"Может быть, ребенок шевелится?" - подумал Йенс.
- Например, ты хочешь, чтобы я вернулась - учитывая все обстоятельства?
Поскольку он задавал себе точно такой же вопрос, Йенс не крикнул "Да!", как ему, наверное, следовало бы. Он молчал, и через несколько секунд Барбара отвернулась. Йенс испугался. Отказываться от нее он тоже не хотел.
- Извини, дорогая. Сразу столько всего свалилось.
- Какая печальная правда! - Барбара устало покачала головой и поднялась на ноги. - Пойду-ка я вниз и займусь делом, Йенс. Я ведь теперь что-то вроде помощника по связям с ящерами.
- Подожди.
Ларсену тоже нужно было работать, а теперь, когда Металлургическая лаборатория добралась до Центра, в четыре раза больше. Но дела подождут. Он тоже встал, обошел свой стол и обнял Барбару. Она прижалась к нему, и он вспомнил такое знакомое, уютное ощущение ее тела. Йенс пожалел, что ему не хватило ума запереть дверь кабинета на ключ: он мог бы попытаться повалить ее на пол прямо здесь и сейчас. Прошло так много времени... он вспомнил последний раз, когда они занимались любовью на полу, а ящеры бомбили Чикаго.
Барбара подняла голову и поцеловала его гораздо нежнее, чем там, на Ист-Эванс. Но прежде чем он успел предпринять какие-то решительные шаги для того, чтобы повалить ее на пол - даже при незапертой двери - она отодвинулась от него и сказала:
- Я, правда, должна идти.
- Где ты будешь ночевать? - спросил Йенс.
Ну вот. Он все-таки задал свой вопрос. Если она скажет, что придет к нему, Йенс не имел ни малейшего представления о том, что он станет делать но знал наверняка, что больше не вернется в общежитие для холостяков!
Однако Барбара покачала головой и ответила:
- Не спрашивай меня, пожалуйста. Сейчас я даже не знаю, на каком свете нахожусь.
- Ладно, - неохотно проговорил Йенс, потому что, когда они обнимались, понял, на каком свете находится он.
Барбара закрыла за собой дверь кабинета. Он стоял и слушал, как затихают ее шаги в коридоре, а потом на лестнице. Ларсен вернулся за стол, выглянул в окно. Вот Барбара показалась на улице. Подошла к Сэму Иджеру. Не заметить его было невозможно, даже с третьего этажа. Внизу столпилось множество людей в военной форме, но только он один стоял рядом с пленными ящерами. Глядя на то, как его жена обняла и поцеловала высокого солдата, Йенс подумал, что ведет себя недостойно, подсматривая за ними, но просто не мог отвернуться. Когда он видел ее рядом с Сэмом, холодный, очевидный вывод напрашивался сам собой - он понял, где сегодня будет спать его жена.
Наконец, Барбара высвободилась из объятий Сэма, но еще несколько секунд не убирала руку с его пояса. Йенс неохотно отошел от окна и взглянул на свой стол.
"Что бы ни происходило с моей жизнью, идет война, и у меня куча работы", - сказал он себе.
Он мог заставить себя наклониться над столом. Мог взять отчет из деревянной, покрытой лаком корзины для документов. Но слова на бумаге казались лишенными смысла - и с этим он ничего сделать не мог. Горе и ярость не давали думать.
Очень плохо. Но вернуться назад, в общежитие для холостяков под надежной охраной молчаливого Оскара, было в тысячу раз хуже.
- Не потерплю, - шептал он снова и снова, стараясь, чтобы Оскар ничего не услышал. - Ни за что не потерплю.
* * *
Нормальная жизнь. Мойше Русси почти забыл, что такое возможно. Конечно, он не видел ничего хорошего вот уже три с половиной года, с тех самых пор, как немецкие пикирующие бомбардировщики "Хейнкели" и другие машины нацистов принесли смерть в Польшу.
Сначала бомбежки. Затем гетто: теснота, болезни, голод, бесконечная работа, смерть десятков тысяч евреев. И новый поворот войны - изгнание немцев из Варшавы. А потом короткий промежуток времени, когда он выступал по радио от имени ящеров. Тогда он думал, что жизнь становится нормальной. По крайней мере, ему и его семье больше не приходилось голодать.
Но оказалось, что ящеры хотят заковать в кандалы его дух не меньше, чем нацисты, которые стремились довести его до изнурения тяжелой работой и оставить умирать... или отправить в лагерь смерти и просто уничтожить, даже зная, что он еще в состоянии трудиться на благо Рейха.
А дальше он скрывался в темном железном подвале - как долго, известно одному только Богу. Бежал в Лодзь. Разве можно назвать это нормальной жизнью? А сейчас он живет вместе с Ривкой и Ревеном в квартире, где есть вода и электричество (по крайней мере, почти все время), причем ящеры не имеют ни малейшего понятия о том, где он находится.
Не рай, конечно, но что теперь рай? Мойше получил возможность жить, как человек, а не вечно голодная ломовая лошадь или кролик, за которым гонится охотник.
"Значит, на сегодня таково мое определение нормальной жизни?" спросил сам себя Мойше, шагая по Згиерской улице в сторону рынка.
Он покачал головой.