- Мы... С ней... с ней творится что-то странное, - с трудом выдавила Рэйчел, - мы что-то слышали от нее раза два, но очень слабо... как-то бесформенно. Ничего нельзя было понять... Мы боимся, что... - она никак не могла выговорить...
- Ты понял, что это значит, Дэвид? - сдавленно спросил Мишель. - Они нас _б_о_я_т_с_я_. Они готовы живьем разрезать нас на куски, чтобы узнать, как мы это делаем. И разрежут... Если поймают. Ты не должен дать им в руки Петру и Розалинду, слышишь?! Не должен!! Лучше убей их сам, чем... т_а_к_о_е_! Ты понял?
Я взглянул на спящую Розалинду. Волосы ее на солнце отливались медью, и я подумал об агонии, которая исходила от Кэтрин. От одной мысли, что Петра и Розалинда могут испытать нечто подобное, у меня по спине пробежали мурашки...
- Да! - сказал я. - Я... я тебя понял!
Какое-то время я ощущал сочувствие Мишеля и, чуть слабее, Марка с Рэйчел. Потом все стихло. Я повернулся и увидел, что Петра сидит и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
- Почему он сказал, что ты должен убить нас с Розалиндой? - спросила она по-детски наивно, и в этом вопросе было больше удивления, чем испуга.
Я постарался взять себя в руки.
- Это только, если они поймают нас, - сказал я, стараясь, чтобы мой "голос" прозвучал естественно.
- Почему? - повторила она.
- Ну... потому что мы... не такие, как они. Мы умеем р_а_з_г_о_в_а_р_и_в_а_т_ь_ без слов. А они - нет. Поэтому они так боятся...
- Но почему? Почему они должны нас бояться? - перебила она нетерпеливо. - Мы ведь их не обижаем, правда?
- Я и сам толком не знаю, почему, - машинально выговорил я и подумал, что это почти правда. - Но это так. Может, оттого, что они плохо умеют думать... Ведь чем люди тупее, тем больше им хочется, чтобы все остальные были такими же, как они. А всех, кто не похож на них хоть в чем-то, они боятся... И чем больше боятся, тем больше стараются... сделать им больно.
- Почему? - не отставала Петра.
- Ну... потому что они не такие. И они сделают нам очень больно... Если поймают.
- Я не понимаю, - помолчав, грустно сказала Петра.
- Я тоже. Но это так, и это... очень скверно. Когда ты вырастешь, ты поймешь, а сейчас запомни: мы не хотим, чтобы тебе и Розалинде было больно. Помнишь, как ты ошпарилась кипятком в кухне? Так вот, если нас поймают, будет гораздо больнее, и лучше умереть, чем испытать т_а_к_о_е_... Умереть, это... ну, как заснуть. Крепко-крепко... Так крепко, что тебе уже никто не сумеет сделать больно...
Я посмотрел на Розалинду. Ее маленькая грудь тихонько приподымалась и опускалась... Она спала... Непослушная прядь волос выбилась на щеку, я тихонько убрал ее и поцеловал - очень осторожно, чтобы не разбудить...
- Дэвид, когда ты убьешь нас... - начала было Петра, но я обнял ее за плечи и сказал:
- Тише, детка. Не нужно сейчас об этом. Мы никогда не дадим им нас поймать! И все! Давай-ка лучше разбудим сейчас Розалинду, только... не будем рассказывать ей про наш разговор, ладно? Это... очень огорчит ее... Пусть это будет наш с тобой секрет, договорились?
- Ладно, - согласилась Петра и тихонько дотронулась до щеки Розалинды.
Мы решили поесть и тронуться в путь, как только совсем стемнеет. За едой Петра молчала, и я было подумал, что она никак не может забыть наш разговор. Но я ошибся: она думала совсем о другом. Прожевав очередной кусок хлеба, она неожиданно сказала:
- А там хорошо... У них, в Селандии... Там все умеют рисовать мысленные картинки, ну, почти все, и никто друг друга за это не обижает...
- А ты, оказывается, не теряла времени даром. Болтала с ними, пока мы спали? - спросила Розалинда. - Ну что ж, нам так даже лучше...
Петра не обратила на ее слова никакого внимания и продолжала свое:
- У них, правда, не у всех это хорошо получается... Хотя у большинства - как у вас с Дэвидом... Но у нее - гораздо лучше, чем у остальных... А еще у нее есть двое детей, и она думает, что у них это будет получаться совсем здорово... Только они еще пока очень маленькие. Но она думает, что даже и у них не будет получаться так здорово, как у меня. Она говорит, что так _я_р_к_о_ рисовать картинки мыслями, как я, у них вообще никто не умеет!
- Ну насчет _я_р_к_о_с_т_и_ - это меня не удивляет, - вздохнула Розалинда, - но тебе надо научиться рисовать их _х_о_р_о_ш_о_ и... не так громко...
Петра пропустила это мимо ушей.
- Она сказала, что я стану рисовать их еще лучше, только для этого нужно много... много... работать. И когда я вырасту, у меня будут дети, которые тоже будут уметь рисовать такие картинки... Еще лучше!..
- Вот как? - задумчиво сказала Розалинда. - А зачем это? Ведь это ничего не принесет, - с горечью добавила она, - кроме... кроме горя и страданий...
- В Селандии это не так! - твердо сказала на это Петра. - Она говорит, что там у них все _х_о_т_я_т_ это делать, как можно лучше... А те, кто умеет плохо, стараются научиться!
Это нам было более или менее понятно. Я вспомнил рассказы Акселя о тех местах, где про отклонения думают, что они-то и есть НОРМА, а все остальные - мутанты.
- Она говорит, - твердила свое Петра, - что те, кто могут разговаривать только словами, что они... они что-то ут... утрачивают... Она говорит, мы должны жалеть их, потому что они никогда не смогут понимать друг друга, как мы... Они всегда будут только сами с собой... Никогда не сумеют быть... быть _в_м_е_с_т_е_!
- По правде говоря, сейчас мне как-то не до того, чтобы жалеть их, заметил я.
- Она говорит, мы _д_о_л_ж_н_ы_ их жалеть, потому что по сравнению с нами они живут скучно и совсем неинтересно, - наставительно произнесла Петра явно чужую фразу.
Мы не стали с ней спорить. Многое из того, что она говорила, нам было трудно понять, наверно, она и сама понимала далеко не все. Но одно было ясно: эти селандцы, кто бы там они ни были, явно считали себя на порядок выше остальных. Я теперь понимал, что Мишель и Розалинда были правы, уловив их отношение к нам, как к "примитивным". Похоже, они и впрямь считали всех жителей Лабрадора чуть ли не дикарями.
Когда появились первые звезды, мы тронулись в путь, по-прежнему продираясь сквозь заросли кустарников и гигантской травы на юго-запад. Помня то, что нам сказал Мишель, мы старались ехать очень тихо и вздрагивали при каждом постороннем звуке. В течение нескольких миль все было тихо и спокойно, разве что какой-нибудь зверек пробегал под копытами наших лошадей.
Часа через три темнота сгустилась, и проехав еще немного, мы наткнулись на почти сплошную стену деревьев. Мы еще не успели сообразить, ехать ли нам напрямик или пытаться объехать эту, казалось, непреодолимую чащу, как где-то рядом прогремел выстрел. Пуля просвистела у нас над головами, и лошади рванулись так, что я едва не вылетел из корзины. Веревка, которой они были связаны друг с другом, порвалась и та лошадь, что шла сзади, кинулась прямо в лес, но потом свернула куда-то влево. Наша ринулась вслед за ней. Нам ничего не оставалось, кроме как вцепиться изо всех сил в края корзины и стараться прятать головы от комьев земли и камней, летевших градом из-под копыт. Сзади прогремел еще один выстрел, и мы полетели во весь опор...
Эта бешеная скачка продолжалась до тех пор, пока выстрел не раздался впереди нас - где-то слева. Лошади дернулись вправо и устремились в самую чащу. Мы пригнулись как можно ниже, когда толстые ветки и сучья захлестали по корзинам.
К счастью, мы въехали в лес как раз в том самом месте, где громадные деревья росли не таким сплошняком, а оставляли прогалины, но все равно это был какой-то кошмар. Лошади объезжали только большие деревья, а все остальные сминали своим весом, и нас трясло и швыряло во все стороны.
Постепенно галоп сменился рысью, но удержать лошадей было невозможно - выстрелы здорово напугали их, и они неудержимо неслись вперед. Мне приходилось изо всех сил упираться руками и ногами в стенки корзины, чтобы не вылететь из нее, и я боялся даже на секунду высунуться и оглядеться: на такой скорости любой толстый сук мог запросто снести голову с плеч.
Я не знал даже, гнался ли за нами кто-нибудь, но, по-моему, сзади нас никого не было. Вряд ли обычная лошадь выдержала бы такую скачку, да и вообще продралась бы сквозь этот чертов лес.
Наконец, лошади немного успокоились и стали более осторожно выбирать дорогу. Розалинда высунулась из корзины и ухитрилась схватить вожжи. Животные пошли шагом, и мы выехали на узкую просеку. В темноте трудно было определить, куда ведет эта дорога, и мы долго не могли решить: ехать по ней или лучше не рисковать? Наконец, мы все-таки свернули с нее, и тут же треск веток заставил нас схватиться за луки. Но оказалось, что наша вторая лошадь, которая, как ни в чем ни бывало, пристроилась сзади, будто веревка, связывающая ее с нашей, была цела.
Лес постепенно редел. То и дело стали попадаться ручейки, замелькали просеки. Похоже, мы были уже в Джунглях. Рискнут ли наши преследователи идти за нами дальше, мы не знали, а связаться с Мишелем не могли: должно быть, он спал. Мы подумали, не пора ли нам избавиться от наших громадин, о которых наверняка уже прошел слух на много миль вокруг. Может, стоило пустить их по дороге, а самим пешком двинуться в другую сторону? Решиться на это было нелегко, ведь избавляться от лошадей, не зная, прекратилась ли погоня, было глупо. С другой стороны, если даже они погоняться за нами, то догнать смогут и лошадей, причем довольно быстро: ведь за день они успевают проехать гораздо большее расстояние, чем мы за ночь. Мы не знали, что делать... Но мы так устали, а перспектива тащиться пешком так мало привлекала нас, что мы нерешительно продолжали топтаться на месте. Попробовали было еще раз связаться с Мишелем, но без толку. В конце концов выбирать пришлось не нам...
Лошади потихоньку сами двинулись вперед по просеке. Деревья смыкались верхушками над нашими головами, и мы ехали, как в тоннеле, почти ничего не различая впереди. Неожиданно что-то тяжелое и бесформенное упало на меня сверху, и я распластался на дне корзины. Огромная тяжесть придавила меня, и я не мог не то что дотянуться до лука, но даже просто шевельнуться. Я напрягся изо всех сил, чуть-чуть приподнялся, но в этот миг в голове у меня что-то взорвалось, и я потерял сознание.
14
Очень медленно я пришел в себя и сразу услышал Розалинду. Н_а_с_т_о_я_щ_у_ю_ Розалинду - робкую, доверчивую, _о_т_к_р_ы_т_у_ю_. Та, другая - уверенная в себе, практичная, сильная и независимая - была всего-навсего ее собственным созданием. Я видел, _в_и_д_е_л_ и чувствовал уже давно, что она начала искусственно создавать этот _о_б_р_а_з_, будучи на самом деле очень ранимым, робким, хотя по-своему и решительным подростком. Раньше, чем все мы, она инстинктивно ощутила, что живет в чужом и враждебном ей мире, и стала сознательно готовить себя к тому, что рано или поздно ей придется встретиться с этой враждебностью лицом к лицу. Шаг за шагом она создавала себе броню. Я _в_и_д_е_л_, как она находила все новые и новые средства защиты, как упорно она _л_е_п_и_л_а_ свой образ. Создала она его в конце концов так искусно, так тщательно продуманно, что редко позволяла себе снимать эту маску, почти срослась с ней.
Я очень любил ее такой, какой она была для всех остальных. Я любил ее высокую, стройную фигуру, линию шеи и груди... Ее чудные, длинные ноги... Все это не просто нравилось мне - я _л_ю_б_и_л_ все это... И то, как она двигалась, и тепло ее маленьких ладоней и ее улыбку. Я любил золотистую копну ее волос, матовую кожу лица, свежесть дыхания, тепло всего ее тела...
Но все это любить было легко... Даже слишком легко - _э_т_о_ мог полюбить кто угодно... И все это нуждалось в защите... В в_и_д_и_м_о_с_т_и_ уверенности, _в_и_д_и_м_о_с_т_и_ независимости, в_и_д_и_м_о_с_т_и_ силы и способности постоять за себя... Так возникла ее маска, ее "броня", которую я тоже любил, но больше восхищался, как великолепным произведением искусства. Она и в самом деле была произведением искусства, была и_с_к_у_с_с_т_в_е_н_н_а_я_...
И вот сейчас я услышал другую, _н_а_с_т_о_я_щ_у_ю_, Розалинду, нежную, беззащитную... Она звала меня, отбросив, как ненужную шелуху, эту свою маску, шла мне навстречу, раскрывалась вплоть до самых потаенных уголков сознания...