Но при этом лицо у пацана было такое, что я без малейших сомнений понял, ни черта он выводов не сделал. При первой же возможности снова попытается высмеять Панасыча.
— Вот видите… — Шипко окинул детдомовцев торжествующим взглядом.
Рядок наш, кстати, стал еще более кривым, чем изначально. А некоторые части этого рядка, в лице Василия, старались незаметно опереться плечом о стоявшего рядом Старшого.
— Я, может быть, не шибко образованный. Умные слова говорить не всегда умею! Но кое-что объяснить могу вполне доходчиво. Повторяю вопрос ещё раз! Все поняли, что мои слова надо слышать, а затем впитывать частями тела?
— Так точно! — гаркнули мы, и Шипко, наконец, успокоился. Он с довольным видом потер ладони, а потом скомандовал:.
— Тогда одеваем верхнюю одежду, строимся и выходим на улицу! Поработали, можно перекусить! Проголодались, наверное?
Отвечать никто не стал. Видимо, на всякий случай. Чтоб нам еще чего-нибудь не прилетело. Мы молча схватили куртки, пальто, тужурки, у кого что было, напялили их и выстроились в колону.
Николай Панасыч повёл нас в сторону двухэтажного здания, где я с утра наткнулся на директора.
— Че-то школа эта сильно напоминает совсем другое место…– Прокомментировал за моей спиной Подкидыш. — Не хватает вышек и собак. Вообще было бы один в один. Ходим строем. Работаем, как проклятые…
— Ты бы не каркал, Ванька… — Тут же отозвался Старшо́й.
— Не знаю, как вы… А я здесь ненадолго… — Заявил Подкидыш, но сразу замолчал, оглянувшись на Василия. Видимо, не только я считаю Зайца мудаком.
Тем более, мы уже подошли к основному корпусу и Панасыч, который топал впереди, остановился, дожидаясь, когда все соберутся в кучу.
По идее, этот день уже не мог стать хуже, чем был. По идее… Оказалось, нет предела совершенству…
Глава 17
В которой я узнаю, что не все «товарищи» мне — товарищи
Уже пора, наверное, привыкнуть к тому, насколько внезапно и с огоньком в моей новой жизни теперь приключаются различные события. А еще, кажется, я начал понимать, почему лицо материного родителя показалось мне похожим на лицо афериста со стажем. Просто, если сейчас я в его теле проживаю ту жизнь, которую реально прожил он, то все становится тогда на свои места. Реутов только и успевает, что прыгать из одной задницы в другую, потом выбираться из следующей, и практически сразу вхерачиваться в жир ногами.
Правда, это осознание, ровно как и мысль, что не такое уж плохое было лицо у деда, пришли ко мне чуть позже, после того, как закончился ужин. А пока…
Как говорится, ничто не предвещало беды. Впрочем, в тех условиях, в которых я оказался, сложно понять, что здесь вообще, с бедой. То ли она уже навалилась, то ли вот-вот станет еще бедовее, а все предыдущие проблемы и заботы — цветочки.
Шипко привел нас в столовую, которая располагалась в том самом основном корпусе.
— Везет кому-то… — Подкидыш крутил головой по сторонам и недовольно пыхтел. — Жратва под боком, душевую вон только что прошли. Поди́ сортиры здесь всяко культурнее, чем наша спальня…Почему нам какой-то обсосанный барак выделили…
— Ну, ты даешь. — Засмеялся Лёнька. — День всего в слушателях ходишь, а уже, ты погляди, сортиры ему подавай особенные…
— Цыц! — Прикрикнул Шипко. Мы как раз колоной вошли в столовую. — Вот сюда, на крючки вешаем свою одёжку. Аккуратно вешаем. Суеты не создаем. Что вы… Как бабы на базаре, честное слово…
Однако, детдомовцы, почувствовали запах еды. Им уже было до фонаря, в каком виде на крючках висит их одежда и что по этому поводу думает сержант государственной безопасности. Я, кстати, и сам проголодался так, что живот скрутило в морской узел только при одной мысли об ужине.
И надо отдать должное, ужин был просто королевский. Не сам по себе, конечно. Деликатесами баловать никто не собирался. Но в сравнении с тем, что приходилось есть в детском доме — настоящий праздник живота.
Когда перед нами появились тарелки с макаронами, сверху которых в каждой порции лежало по здоровенной котлете, салат из свежей капусты, хлеб и компот, впечатлился даже вечно недовольный Подкидыш.
— Вот это да-а-а…– Он наклонился вперед и провел носом сначала в одну сторону, потом в другую, прямо над едой. — Вот такой поворот мне по душе…
Ванька схватил ложку, собраясь накинуться на ужин, однако сразу же едва не тюкнулся лицом в тарелку от смачного леща, прилетевшего ему сзади.
— За что⁈ — Подкидыш оглянулся на Шипко, потирая затылок. — Вы чего деретесь, товарищ сержант государственной безопасности? Ничего же не натворил!
Лицо у него выглядело по-детски обиженным.
— Еще бы натворил…Я сказал, Разин, старые привычки забываем. — Панасыч оперся рукой о стол, справа от Ваньки, и немного подался вперед. Со стороны казалось, он хочет поведать Подкидышу какой-то секрет. — Сегодня вас не стану до конца третировать. Но имейте в виду, одной из дисциплин будет, в том числе, этикет. Для неразумных объясняю, этикет — это культурное поведение. Ясно? Нечего на еду кидаться, будто у вас ее сейчас отнимут. Привыкайте вести себя соответствующим образом.
— Красота-а-а-а…– Заржал Зайцев. — Это вся интеллигентская херня, что ли? Вилки, ложки, ножи, поварешки? Салфетки на рожу научимся вязать? Или куда там их вяжут…
— Жри уже! Молча! — Сорвался Подкидыш на Василия, а потом сам осторожно зацепил ложкой небольшую порцию макарон.
На всякий случай Ванька покосился на Шипко, который, оторвавшись от стола, сделал шаг назад и теперь замер за нашими спинами, наблюдая, как мы ужинаем. Сержант госбезопасности кивнул, мол, все верно делаешь. Только после этого Подкидыш сунул макароны в рот, зажмурился и принялся их тщательно пережёвывать.
— Николай Панасович! — Не выдержал Лёнька через пять минут. — Ну честное слово, так ведь подавиться можно. Кусок в горло не лезет.
— А ты его через «не лезет» запихивай…– Усмехнулся Шипко, однако все-таки отошел дальше от стола.
Кстати, он даже на имя и отчество, которые Лёнька вместо звания ляпнул, никак не отреагировал. Наверное, понял, мы реально уже просто охренели от того, как активно прошла вторая половина дня. Я для себя отметил, не такое уж он говно, получается. С одной стороны строгий, а с другой — хоть что-то, да по-человечески делает.
Следующие двадцать минут в столовой стояла тишина. В том смысле, что никто больше ни о чем не разговаривал. Только раздавался стук ложек о тарелки. Детдомовцы очень старались есть не торопясь, хотя давалось им это с трудом. Они периодически косились на Панасыча, но тот молчал и вроде бы даже выглядел довольным.
В общем ужин прошёл почти в семейной обстановке. Семья, правда, у нас неблагополучная какая-то. Да и хрен с ним. Всяко лучше, чем в детском доме. Проблемы начались гораздо позже и там, где я их точно не ожидал.
С самого начала, когда только пришли в столовую, заметил, столов и стульев здесь гораздо больше, точно не для семерых. Даже не для десятерых. Трое наших неизвестных товарищей пока неизвестными и оставались. Понятия не имею, какими их тайными тропами везут. А после того, как Клячин обсуждал с водителем «Воронка» отбор и то, что изначально кандидатов было больше, вообще не уверен, довезут ли.
В любом случае, столов в помещении оказалось многовато, но при этом практически все они оставались пустыми, не считая тех, что заняли мы. То есть на ужин нас привели в общую столовую, но, отчего-то кормили отдельно от остальных. Интересный вопрос…Это детдомовцев защищают таким образом от курсантов, или курсантов от детдомовцев? Глупость какая-то — отдельный корпус на два месяца, отдельное время приема пищи. Нас что, нельзя вместе в одном помещении держать?
Мы поужинали и вышли на улицу. Замерли возле крыльца, ожидая, пока товарищ Шипко оторвется, наконец, от дородной тетки в белом колпаке и белом же халате. Она сначала вывозила нам еду на тележке, а потом вышла проводить до самых дверей корпуса. Проводы, конечно, с детдомовцами никак связаны не были. Причиной столь трепетного отношения и пристального внимания оказался Панасыч.
— Товарищ сержант государственной безопасности, завтрак у ваших будет тоже чуть раньше. — Сообщила она томным голосом нашему воспитателю, а потом вдруг залилась краской. Будто речь шла не о еде, а о каких-то непристойностях. Я, конечно, в осадок выпадаю с интимно-романтических игрищ этого времени.
— Как скажете, Ниночка…
Шипко осторожно прихватил повелительницу кастрюль и сковородок за локоток. Но потом вспомнил о своих прямых обязанностях и с легким раздражением посмотрел на нас, мнущихся возле дверей. А так как команды выходить еще не поступало, мы реально мялись на одном месте. Снова отжиматься никому не хотелось. Панасыч нахмурился, а затем велел своему отряду стройной колоной топать на улицу.
Вот мы и утопали. Шипко, похоже, хотел пару минут пообщаться с Ниночкой наедине. Ниночка… Я бы скорее назвал ее какой-нибудь Ниной Петровной или Ниной Васильевной. Даже рядом с Панасычем, который сам далеко не мальчик-с-пальчик, повариха казалось необъятной.
Мы столпились у крыльца, каждую минуту поглядывая на вход. После еды всех ужасно разморило. Хотелось быстрее оказаться в корпусе, чтоб благополучно улечься спать. По крайней мере, за себя точно говорю.
— Ну, скоро он там… — Подкидыш со злостью сплюнул в грязь. — Нашёл время… Главное, как мы — так строем и упор лёжа. А сам стоит с этой тёткой милуется. Устали, как черти…
— Ах ты ж… — Бернес вдруг растерянно оглянулся на вход в корпус. Затем похлопал себя по карманам, нахмурился и снова оглянулся. — Зеркальце, похоже, выпало. Вернусь!
— Куда⁈ — Лёнька моментально поймал рванувшего к ступеням Марка за шиворот. — Ты уже отличился с Панасычем. Он тебя сейчас если увидит, даже разбираться не станет. Опять пойдём отжиматься. А я не могу. У меня брюхо набито. Если сделаю хоть одно резкое движение, сдохну.