Вечером - мы одни на своей дачке. Топим печку. Муж печатает свой ответ академику Сахарову.
Хорошая погода не удержалась. На следующий день дождь выгоняет нас из Борзовки. С нами едут вырытые морковь, лук, редька, петрушка...
Когда в "Сеславине" разгружались и вносили все в дом, муж, резко распахнув дверь, набил мне на лбу огромную шишку. И я снова не спросила себя, к чему бы это... А ведь было когда-то давно, что я ему при подписании нашего первого брачного контракта 27 апреля 1940 года поставила кляксу на лбу. И тогда мы тоже ничего не подумали...
На грани сентября-октября Александр Исаевич снова едет в Москву. Перепечатка 12 глав нового романа закончена. Александр Исаевич правит экземпляры и раздает их для критического прочтения: "донцу" (это тот, с которым ему пришлось отменять встречу в Новочеркасске), "геральдисту" и историку Зайнчковскому, с которым видится впервые и который оказывается не тем, чей учебник он читал в детстве, но все же родственником автора того учебника. Зайнчковский мужу понравился.
Домой, в "Сеславино", муж привез первый экземпляр "Отрывка". На машинке получилось примерно шесть печатных листов - такой же размер, как "Одного дня Ивана Денисовича".
Приехал Александр Исаевич из Москвы грустным. Он узнал об аресте Краснова-Ливитина1. Сказал мне:
- Так и до меня доберутся!
1 Священнослужитель, диссидент.
Впрочем, об аресте думать пока еще рано. А вот исключение из Союза писателей - реальная угроза. В те же дни муж пишет письмо и передает его с оказией в Рязань, моей маме, что мы рассчитываем приехать туда числа 25 октября. "Однако, - продолжает он, - если Рязанский Союз писателей вызовет меня на какое-то определенное число, раньше того, - я обязательно должен быть, и мы примчимся при любой погоде". Далее он дает маме подробнейшие инструкции, как именно сообщить нам о вызове его Рязанским отделением. Если об этом будет говориться по телефону, через кого-то, то следует сказать: "...им (то есть нам) НАДО БЫТЬ В РЯЗАНИ такого-то числа (день заседания).
Если же будут косвенные слухи, что готовится исключение мое, то добавите: СРОЧНО, КРАЙНЕ НЕОБХОДИМО".
Он особенно подчеркивает в письме: "Важно мне не пропустить заседания, особенно если захотят меня исключить". И тут же в скобках добавляет: "Впрочем - не думаю"1.
1 Солженицын А. - Решетовской М. К, 31.09.69.
Он указывает маме на возможность позвонить ей одному из нас и сообщает ей дачный телефон Ростроповича, поясняя при этом: "Это - подмосковная дача (Р-ча), где мы весьма комфортабельно и в тепле живем уже 10 дней и будем жить дальше".
Таким образом, Александр Исаевич начеку, он готов драться за свое членство в Союзе писателей, считая в то же время подготовку его исключения из СП маловероятным. В том же письме муж пишет маме, что "у нас все хорошо. Наташка на новом месте просто блаженствует, каждый день играет на рояле". Он делится с мамой своими планами весь ноябрь прожить в Рязани. Там он собирается поработать в Рязанской областной библиотеке над материалами к "ленинским" главам. Совсем другое дело: жить в Рязани, когда знаешь, что в любую минуту можешь нырнуть в "Сеславино"!..
Я действительно помногу часов играю на рояле, играю просто с наслаждением. Через балконную дверь, что справа от меня, скрывается прелестный вид на парк. Стоит настоящая золотая осень. А на балконе, по барьеру, в газонах все еще цветут розы. Красота природы как бы сливается с красотой той музыки, которую я разучиваю. Чувство гармонии наполняло и даже как будто опьяняло меня.
Вернувшись из Москвы, Александр Исаевич собирается с мыслями. Он пока не пишет. У него получился "перерыв между двумя работами", как он сам говорит. Он подолгу гуляет в парке, читая то на ходу, как он любит, то сидя на скамейке. 2 октября я его сфотографировала сидящим на скамье с записной книжкой в руках
А вечером в тот день приехал Ростропович. Он все еще находится в состоянии ажиотажа. Снова - безмерная радость и счастье, что видит Солженицына у себя. (Но Кузьке своему он тоже говорит: "Ты - мое счастье".)
На следующее утро Мстислав Леопольдович делится с мужем планами своего строительства. Вижу, как он, жестикулируя, показывает Александру Исаевичу с балкона, что где будет возведено Его очень воодушевляет, когда что-то у него строится. "Не могу без этого жить!" - говорит он моему мужу.
Оказывается, толчок к достройке дома, к строительству зала высотой в два этажа, дало то обстоятельство, что шкаф Николая II, привезенный из Свердловска в виде вознаграждения за концерт, не может стать в его доме во всю свою высоту. Стоит без верхушки, без верхних украшений. И это Мстислава Леопольдовича грызет. И вот такая, казалось бы, мелочь родила грандиозный замысел! В строящемся зале будут пятиметровые венецианские окна с витражами, балюстрада, с которой можно будет спускаться в зал со второго этажа, из супружеской спальни.
Как ни прекрасно в "Сеславине", но в эти дни золотой осени Александра Исаевича тянет в Борзовку. Ему хочется пожить там одному несколько дней, настроиться на писание романа.
4 октября я проводила его. А сама, усевшись за его стол, вернулась к своим запискам. Остановилась я на нашем возвращении из Сибири летом 1962 года по вызову Твардовского. Пишу. Пишу почти весь день. Пишу с вдохновением. И на следующий день - тоже. (Тем более что приехал Ростропович с учениками, и "моя" "Ямаха" занята!) И еще на следующий день... Кажется, начинаю понимать, как способствует творчеству одиночество!
7 октября я должна ехать на свой первый музыкальный урок к Ундине Михайловне. Возможно, задержусь в Москве. Значит, нужно приготовить обед! Ведь скоро муж должен вернуться в "Сеслави-но"! Сбегала утром в магазин, купила кур. Но пока положила их в холодильник. Снова - за писание. Никак не могу оторваться!..
Вдруг услышала звук подъехавшей машины. Неужели?.. Раньше времени?.. И действительно, изгнанный из Борзовки испортившейся погодой муж вернулся в "Сеславино" ранее, чем предполагал. А живя в "Сеславине", погоды как-то не замечаешь, не ощущаешь ее вообще. Всегда хорошо! Так хорошо, что просто боязно!
Еще моего мужа подтолкнуло к приезду в "Сеславино" то, что в этот день в консерватории - первое исполнение 14-й симфонии Шостаковича - симфонии, которая как бы его реквием. Может, удастся попасть?..
Однако Ростропович, позвонив в консерваторию и Дмитрию Дмитриевичу домой, убедился, что все, и даже больше того, роздано! Остаемся дома. Впрочем, к нашей удаче, концерт транслировался по радио. Слушали его в моей комнате.
На следующий день я еду в Москву. Сначала - к Ундине Михайловне. Как и в те далекие времена, когда я впервые пришла к ней, учась в аспирантуре МГУ, Ундина Михайловна прежде всего меня раскритиковала, указав на основные мои недостатки, и сделала много замечаний. Снова я добровольно записалась в ученицы!
Следом за тем еду в "Новый мир" и наконец-то получаю в редакции отзывы Чуковского, Маршака и некоторых других на повесть "Один день Ивана Денисовича", данные до ее публикации. Эти сверххвалебные отзывы Твардовский упорно не хотел давать Александру Исаевичу, боясь, что они его "испортят", наивно полагая, что только эти отзывы на такое способны... Эти отзывы я внесу в главу "Признание"!
Навестила одну нашу общую добрую знакомую, письма которой к Александру Исаевичу всегда помещались в "романтическую" папку под № 11. Узнав о моих попытках писать мемуары, Анна Ивановна1 захотела прочесть то, что я написала. Прочтя начало их (они были со мной), она вынула из книжного шкафа свежеизданный "Словарь синонимов" и подарила его мне, сделав на нем надпись и не избежав при этом свойственного ей излишнего пафоса: "Наталье Алексеевне - трудолюбивой пчелке - приношу этот дар, чтобы мед был солнечно-золотистым, бесценным для всех".
Итак, я начинаю завоевывать "признание"! Но самое главное - это то, что в меня поверил мой муж. Когда я вернулась в "Сеславино", он дал мне свой туристский дневник2, сопроводив это словами:
- Кому ж еще написать о моих путешествиях!
В "Сеславине" я застала мужа, работающим за своим столом. Он делал выписки из различных книг, имеющих отношение к "Самсоновской катастрофе" и взятых для него доброжелателями в Ленинской библиотеке. Ему здесь, в "Сеславине", до того хорошо, что, как и мне, становится просто страшно: неужели так может быть?.. И радикулит не дает себя здесь чувствовать.
Вскоре мы побываем на вечернем спектакле в театре "Современник" и в тот же вечер вернемся в "Сеславино" электричкой. Будто совсем стали москвичами.
- Ты когда-то из-за меня потеряла Москву3, - говорит мне муж. - Теперь я дал тебе Москву снова. Чем "Сеславино" не Москва?..
Конечно, Москва. Даже лучше чем Москва!..
1 Яковлева Анастасия Ивановна, Анной Ивановной мы называли ее в целях конспирации.
2 Теперь он снова не у меня. Остался у Александра Исаевича.
3 Весной 1949 года я была уволена из Московского университета фактически после того, как стало известно, что мой муж - политический заключенный.
А в "Современнике" мы смотрели пьесу Джона Осборна "Оглянись во гневе". Александру Исаевичу она показалась вялой и резонерской.
После спектакля - в артистической. Два Олега (Ефремов и Табаков), Волчек и другие. Говорят, что Володин пишет для них, но не пропускают. Солженицын вскользь рассказал о своем сценарии "Тунеядец". Атмосфера теплая, но чувствуется, что нет сейчас между Солженицыным и артистами "Современника" настоящих связующих нитей, как было раньше. Что могут они теперь сказать друг другу?..
Между прочим, в антракте к Александру Исаевичу подошла красивая девушка: "Скажите, вы - не Александр Исаевич?" - "Да". - "Можно попросить автограф?" - "Ваша фамилия?" - И Александр Исаевич написал на театральной программе: "Галине Хлудовой".
- Университет покорен, - торопливо сказала она под конец.
Мужа моего узнают не только в театре. Недавно с таким же вопросом к нему обратились в вагоне метро.
В другой раз мы в Москву поехали порознь, а встретиться договорились в "Новом мире". У меня в тот день был очередной урок у Ундины Михайловны, а Александр Исаевич виделся с профессором Зайнчковским. От "донца", "геральдиста" он уже получил назад 12 глав, теперь - и от профессора Зайнчковского. Замечаний ему сделано очень немного. Значит, пришло время дать прочесть эти главы Твардовскому! С тем он и пришел в редакцию.
Я в "Новый мир" пришла раньше. Зашла в отдел прозы. Вдруг будто какой-то вихрь за дверью. Так ощутилось приближение Солженицына. Сначала показался огромный набитый портфель, а за ним - и он сам. 12 глав "Самсоновской катастрофы" оставлены Анне Самойловне для передачи Александру Трифоновичу. Что-то он скажет?..
В связи с нашим житьем-бытьем в "Сеславине" случаются порой вещи, которые вызывают и отрицательные эмоции. Так, например, однажды к Александру Исаевичу, возвращающемуся электричкой из Москвы, подошел в вагоне милиционер и спросил его, далеко ли он едет. Муж мой выразил удивление. На это милиционер ответил: "Я дежурю на этом участке и никогда вас не видел"... Что это? Слежка?..
А я в продовольственном магазине "жуковском" встретила Молотова с женой. Они медленно шли, держась под руку. Молотов был в шляпе и опирался на палочку. Направлялись они к дачам Совета Министров. Рассказала об этой встрече мужу. Он прямо-таки изменился в лице. Сказал решительно:
- Если бы я его встретил - не удержался бы: "Вы - Молотов? Я Солженицын. Может, поговорим?.. Как вы можете жить с руками, с которых течет кровь?.."
Приехал Ростропович. Он был с концертом в Финляндии. Но предпочитает рассказывать не о своих выступлениях, а о том, что заказал в Финляндии венецианские окна с витражами, балюстраду и многое другое. Теперь ему надо попасть на прием к Фурцевой, чтоб получить разрешение ввезти заказанное. "Не могу не строить!" - восклицает он.
Мстислав Леопольдович познакомил Александра Исаевича с приехавшим к нему сюда из Саратова духовным лицом - Дмитрием Евгеньевичем, которого Ростропович называет просто Димуля. Александру Исаевичу тот не показался глубоким.