Сначала занялась хозяйством, даже сварила борщ. Но тревога нарастала. Подумала об архиве, о папках - тех папках, которые я еще не успела использовать для своей работы. Рисковать нельзя!
Забираю все еще не использованные папки и... на электричку. Сошла не на Белорусском вокзале, а раньше, взяла такси и отвезла папки в надежное место (ключ от квартиры у меня был; что хозяйка отсутствовала - мне не помешало). На том же самом такси - назад! А тут сразу подкатила обратная электричка. В вагонах пусто. Перехожу из одного в другой, на всякий случай приглядываюсь, не с этой ли электричкой едет мой муж. Так и оказалось. В первый миг удивился. Объяснила. Уж не поторопилась ли я с папками?.. Не излишняя ли предосторожность?.. Но в общем он со мной приветлив, даже нежен. В тот день он побывал у Сусанны Лазаревны, с которой у него был серьезный разговор.
Вернувшись в "Сеславино", мы, однако, постепенно отошли от дружелюбного тона. Получив от меня письма, рассортированные на "почту старую" и "почту новую", муж прочел все письма, которые были во втором конверте (Обычная участь залежавшихся писем: новые их перебивали!) А потом попросил меня разложить их по папкам.
- Так, значит, тебе нужно, чтобы я это делала? Я не хочу делать ничего такого, что ты считаешь незначительным... Что у меня папки в полном порядке - этого ты не ценишь! не замечаешь!
- Вот там - архив! И он тоже в порядке! - парировал Александр Исаевич.
Я не удержалась от гнева и упреков. Чего только не было сказано друг другу! Мне даже трудно восстановить последовательно все то, что говорилось, что происходило... Помню, что обвинила мужа в том, что он фактически сделал из меня экономку, на что услышала в ответ:
- Ты служила русской литературе!
- Но если б я знала - этого бы не было. Это было насилием...
Помню мужа на коленях передо мной, молящего:
- Видит Бог, я виноват перед тобой. Но отойди в сторону! Узнала о ребенке - и отошла, и мир опустится перед тобой на колени!
- Но я не святая! - в отчаянии воскликнула я.
Потеряв выдержку, муж стал фактически настаивать на разводе.
- Для этого ты так нежно встретил меня? - упрекала я.
Он заговорил о двух возможных вариантах в его ближайшей судьбе: мирном и не мирном. Лучший из них - мирный. Все остается, как есть. Нужен только формальный развод и лучше "келейный", как он выразился.
Я прошу его дать мне письменное заверение в формальности развода, если он так уж неизбежен, прошу письма от нее: я хочу ощутить ее душу!..
- Неужели ты меня не знаешь? Думаешь, что кто-нибудь может на меня повлиять?..
- Я прошу письма...
- Разведут и так, без твоего согласия! - крикнул он в раздражении. Здесь нет детей, там - ребенок!
- Ну, подавай!..
Я заговорила о самоубийстве, которое все развяжет...
- Клянись перед Богом, что оставишь эту мысль! - закричал он и стал грозить, что, если я это сделаю, - он ославит меня на весь мир!
Меня стала бить лихорадочная дрожь.
Саня поил меня каплями Зеленина.
На следующее утро я была так слаба, что муж принес мне кофе в постель. Каялся за слишком резкие слова, сказанные накануне. Но только - кроме тех, которые относились к моим мыслям о самоубийстве.
В тот день Ростропович был на даче. Саня пошел к нему зачем-то. Я тем временем громко плакала. Безнадежность полная, и еще заставляет жить!
Проводив Стива, Саня вернулся. Я стихла, но он заметил, что я заплакана. Стал гладить меня по голове. Жалеть.
- Возьми меня с собой! - молила я.
Муж предложил мне пойти в "большой дом", поиграть на рояле. Играла около двух часов, стараясь ни о чем не думать. И все-таки через безмыслие прорвалось: "Он шутя получит теперь квартиру и прописку в Москве. У него все, у меня - ничего..."
Вернувшись во флигель, прилегла в своей комнате, чувствуя себя очень слабой. Саня зашел ко мне и принес письмо, только что им написанное. Прочла:
"Наташенька моя родная!
Когда между нами наступает минута светлая (как сейчас, вот ты ушла играть в Стивин большой дом) и я вижу твои просветленные глазки, полные надежды и веры, - я вижу в них душу твою, за которую отвечаю перед Господом (как, впрочем, и за твое физическое существование), и в себе ощущаю и ответственность и возможность не повредить тебе, не покинуть тебя на беспросветное одиночество, всегда дать тебе чувствовать (пока тебе это нужно будет) мою нечуждую поддержку тебе, сочувствие и ласку. Это - высшее между нами состояние, и НАДО ДЕРЖАТЬСЯ НА НЕМ, не давай овладеть собой черным периодам гнева, упреков, раздражения за прошлое. Я уже говорил и писал: любую долю вины за наше прошлое я принимаю на себя - любую долю, какую ты на меня возлагаешь. Но травить себя прошлым - бесплодное занятие, тупиковое, ведет к истрате души. Давай смотреть вперед. Пусть любовь твоя ко мне прежде всего выража-ется в том, чтобы ты не отнимала моих сил от моего большого дела, от моего писательства - и я всегда это буду ценить, и всегда буду настроен к тебе так светло, как сейчас. Твоя судьба щемит меня, и так всегда будет. Никакая твоя жертва не пройдет бесплодно и без благодарности. Наша прошлая жизнь в прежней форме невозобновима - но она была тяжела, полна фальши. Я верю, что в наших силах с тобой построить ПО СУЩЕСТВУ (а не формально) отношения лучшие и высшие. И мать моего ребенка не захочет посягнуть на них и не посягнет никогда, заверяю тебя, и даже при злой воле (которой НЕТ у нее!) была бы бессильна надо мной в этом. Только не спускайся с этого уровня! Всегда помни, что я - это прежде всего моя работа, ей я подчинен, ты знаешь, с юности и до смерти, и об этом всегда тебя предупреждал.
Крепко обнимаю и целую тебя!".
Прочтя письмо, задремала. Проснувшись, плакала. Потом вдруг голова прояснилась, я, в свою очередь, написала Сане, что, значась его женой, я чувствую себя за семью замками. Не боюсь ради него ни эшафота, ни тюрьмы, ни ссылки, а вот боюсь того, что будет, когда не буду ею значиться: с квартиры на квартиру, из города в город, гонения. Писала, что раз он умрет для меня, то пусть поручит кому-то заботу обо мне, пусть найдет москвича-мужчину, который заключит со мной фиктивный брак и будет мне моральной опорой.
...Сейчас мне странно вспомнить это по своему дневнику. Какой же я была жалкой! недостойной себя! Чего-то еще боялась!.. Я же теряла все, совсем все, теряя своего мужа, который был жизнью моею. Бояться гонений?.. Да в них спасение, быть может...
Но муж, прочтя письмо, отнесся к нему серьезно. И если рассердился, то не на меня:
- Я должен думать о твоем материальном обеспечении да еще и о фиктивном браке, прописке в Москве. Проклятая страна!
5. Иллюзорное
После пережитых бурь наступило затишье. Вечер того дня был у нас не просто хорошим, а даже счастливым. У меня - небывалый прилив энергии: убираю, пеку в духовке яблоки с сахаром. Саня заметил чудо моего превращения.
- Как ты похорошела! - удивился он. И то ли в порыве свежего увлечения мною, то ли видя в этом неожиданный выход, воскликнул: - Будь моей любовницей!
На следующее утро я подаю к завтраку зажаренный в духовке омлет, причудливо поднявшийся на большой сковородке. Пока кладу его в тарелку, по лицу мужа бегут слезы.
- Дурочка, дурочка, ты ничего не понимаешь, - произносит он, - любовь возвращается...
Радость захлестывает меня! И у меня - слезы. Но как же все то, что от меня требовалось?.. Остается в силе?.. Не нужно думать! Надо, чтобы так сразу не исчезло давно забытое ощущение счастья. Ощущение, с которым я проснулась еще среди ночи и не торопилась уснуть. Бессонница на этот раз не тяготила меня, выплывшую на маленький счастливый островок среди океана страданий... Сколько удержусь я на этом островке, пока волны опять сбросят меня в океан и будут носить по нему?..
По какому-то поводу Саня вдруг сказал, как не говорил никогда:
- Как прикажешь...
...Он будет таким, если я соглашусь быть не женой ему, а... любовницей?! А если... не соглашусь?..
Я укладываю в своей комнате чемодан и рюкзак для московского житья. Саня - в другой комнате. Зачем-то он полез в наш несгораемый шкафик. Спросил меня:
- У нас в "бобике" была неразмененная сотня...
- Должна там лежать, в коробочке.
- Нету.