Наступило воскресенье 4 октября. Мы оба - совершенно больные после наканунешней перепалки. Не только я лежу, но и Саня. Каждый в своей комнате. Я читала первые его главы "Августа четырнадцатого". Он тоже чем-то занимался.
После на сей раз раннего обеда Саня уехал в Москву - на свидание с отцом Всеволодом и Кобозевым.
...Чем я могла помочь тому, что должно было происходить в Москве? в двух домах? в двух беседах? в сердце и уме моего мужа? в его душе?.. Только молитвой.
Я пошла в Санину комнату, опустилась на колени перед Распятием и стала горячо молиться, чтобы Бог помог и мне, и ему через отца Всеволода, через Николая Ивановича... Чтобы у них нашлись слова, нашлись доводы... Чтобы их увещевания, убеждения смягчили моего мужа, чтобы он перестал быть таким немилосердным, таким жестоким...
Потом села опять за свои папки. Очередь была папки 10. Вторая папка писем доброжелателей. ...Разве авторы вот этих самых писем любят только писателя Солженицына? Разве им не все равно, каким он окажется человеком?..
Включила "Мелодию". По УКВ звучит "Трио памяти великого артиста" Чайковского, потом - сонаты Бетховена.
То и дело прерываю работу над папками. Снова иду к Распятию. Снова молюсь...
В тот день удивительным образом слились наши с мамой душевные движения. Вот что она писала в дневнике 4 октября:
"Я помню себя маленькой. Я верила в доброго Бога. Бывало, в тревожные моменты свой детской жизни я становилась в уединении на колени и молилась: "Боженька, сделай так, чтобы мамочка не умерла", а часто, когда брат уходил мальчиком на рыбную ловлю и бывала гроза, - я просила боженьку, чтобы брата не убила молния, и он счастливо бы вернулся домой. И мне становилось так легко, и я верила, что все будет хорошо. Сейчас я не могу так молиться. И где найти опору? Я не мыслю, чтоб после "5 августа" все может круто измениться... Хочется сказать: "Боженька, дай силы моему Серенькому пережить трагедию разрыва и повести здраво свою жизнь по другому руслу... На дворе дождь, осенний мрак... Тоска ужасная... смертельная... Не хочется жить... Пустота... Где бы почерпнуть хоть капельку радости? Зачем так долго живешь? Не для чего, не для кого..."
Моя мама не знала в тот день, что ее дочь, как когда-то она сама, только в детстве, стояла на коленях и молилась Богу...
В тот вечер Александр Исаевич не должен был возвращаться в "Сеславино". О результатах его бесед, на которые я так уповала, я должна была узнать на следующий день, побывав и у Всеволода Дмитриевича, и у Николая Ивановича. А с мужем мы должны увидеться во вторник, то есть через день.
Утро понедельника. Еду в Москву-Посещение отца Всеволода не принесло мне на этот раз облегчения. Отец Всеволод не нашел, что возразить мужу, когда тот сказал ему, что "разлюбил меня и любит другую". Значит, надо ставить точки над "i"! Но сделать все по-хорошему, щадя меня...
...Я помню выражение лица Всеволода Дмитриевича раньше как-то выражение, с которым он сказал: "Как?.. Он уже произнес слово "развод"?" И вот оно, это слово, не поражает его больше. Разлюбил... Полюбил... И это довод? Если жене уже за пятьдесят?! Если он составляет весь смысл ее жизни?.. Почему же не нашлось у отца Всеволода другого слова - долг?.. Быть может, если бы он знал, на какой риск я шла ради своего мужа, ради его дела, он не поддался бы на эти "разлюбил", "полюбил"? Но ведь это - тайна, тайна ото всех! Я не смею открывать ее никому...
Вышла от Всеволода Дмитриевича подавленная. Разрешил... За что мне еще хвататься?.. Совсем рядом живут Копелевы. Зайду!
Мы сидим друг против друга. По мере того как я рассказываю, у Льва Зиновьевича начинается нервный тик на лице.
- Ну хорошо, пусть так... - говорю я. - Отбросим сейчас мои переживания. Но я хочу знать, как будет воспринято это теми, кто, возможно, присудит ему Нобелевскую премию?.. Ведь вы так хотели этого, столько усилий приложили!..
- Королевская Академия этого не любит...
Я чувствую, что Лев Зиновьевич все принял очень близко к сердцу.
- Наташа, - говорит он мне, провожая, - старайтесь как только можно оттянуть!..
И у мамы в этот день очень худо на сердце. Вот ее запись:
"Как тяжело! Как жутко! Как страшно! Из "жизни" переходишь в "существование". Как долго это можно вынести!? Лучше - гроб! Ничего не чувствовать!..
"5 августа" всегда в ушах, всегда в мозгу...
Третий день стучит дождь. Земля усыпана желтыми листьями. Тоска..."
А мне вечером пришло неожиданное облегчение. Это - когда я услышала от Николая Ивановича краткий пересказ его разговора с моим мужем и реакцию последнего. Николай Иванович даже показал мне тезисы, подготовленные им для разговора с Александром Исаевичем. Понятие сверхценности... Нравственная ошибка... Цена слезы ребенка по Достоевскому... Необходимость нравственной расплаты... И, наконец: в сложившейся ситуации не один человек, а все должны страдать!
Ответ моего мужа был таков:
- Вы меня не убедили, но поколебали...
Боже мой! Чтобы Солженицын поколебался?.. Он, который всегда движется так напрямик! Мои молитвы услышаны. Бог есть!!!
Я благодарю Николая Ивановича.
- Не меня благодарите! Пойдете в церковь и станьте на колени перед Богородицей!
Еду к Теушам. У них и переночую, в их уютной кухоньке (квартира у них однокомнатная). Огромное чувство благодарности к Николаю Ивановичу переполняет меня. Теперь я получила не только внешнюю опору (в человеке!), но и внутреннюю: в неопровержимости тех аргументов, которые поколебали моего мужа! Они существуют, эти неопровержимые аргументы, объясняю-щие мой протест, мое непринятие развода! Вот почему я не могла победить в себе протест! Николай Иванович это понимает. Поймет ли до конца мой муж?..
Долго говорим с Сусанной Лазаревной. А с утра не только я, но и она садимся за письма моему мужу. Ее письма я не читала: у меня свои доводы и слова, пусть у нее будут свои! На Сусанну Лазаревну как-то особенно подействовало, что у меня нет не только боязни, но есть даже готовность, потребность нести ответственность за свою жизнь с Солженицыным, за помощь ему в работе...
- Я не боюсь гонений, я ничего не боюсь, что может последовать, убежденно говорила я ей.
А черновик моего письма, написанного в тот день, у меня сохранился:
"Санюшенъка, дорогой!
Я уже написала тебе, как горячо молилась, когда ты был у отца Всеволода и Николая Ивановича. И вижу, что я была услышана, что Бог есть! Ведь ты сказал Николаю Ивановичу (он все свои аргументы повторил мне): "Вы меня не убедили, но поколебали".
Так пусть же колебание это не будет у тебя мгновенным импульсом!
Я не в состоянии жить с сознанием, что официально, перед людьми, отвергнута тобою. Все равно при этом 25-летнее общее прошлое наше зачеркивается. Для меня это не простая потеря бумажки, а нечто, ни в какое сравнение с этим не идущее.
Сначала только любя, потом любя и страдая (в чем и свою долю вины я признаю), я разделяла с тобой все опасности, все риски, никогда ни в чем не останавливала тебя, никогда ни в чем не подвела. Значит, это было внутри меня, это была и моя жизнь тоже. Я не могу от нее отказаться, я могу ее только продолжить, продолжить хотя бы только внутри себя. Расплаты же за это внешней я не боюсь никакой, я к ней готова. Я хочу нести ответственность за всю прожитую с тобой жизнь! Потому что это была, есть и останется моя жизнь...
Именно тем путем, которого ты хочешь и который считаешь лучшим для меня (ни за что не отвечаю, спокойно занимаюсь мемуарами), я теряю все, совсем все. Для меня это - не выход, не спасение, а... гибель!..
Дорогой мой! Не совершай этого безумного шага! Не распинай меня! Будь милосерден!
Я люблю твое будущее дитя. Но все же - он плод греха (ведь он мог и не от нее родиться; ты ведь сказал Веронике, что "пожалуй, это лучший из вариантов"). Почему же Я ОДНА, прямо к этому греху непричастная, должна нести расплату?..
Я, особенно пока для меня все так болезненно (а потому я срываюсь часто), буду с тобой очень мало видеться; в "Сеславине" бывать в те дни, когда ты будешь бывать в Москве, а тебя видеть лишь тогда, когда во мне будет одна доброта только. Я ведь полна ею все время, пока ты не жмешь на меня, идя для этого то на ласки, то на угрозы ("Потеряешь душу мою навсегда"). Потому так тяжела была наша последняя встреча и для тебя, и для меня - тем более для той меня, к которой вернулись иллюзии.
Нет, отбросим этот путь. Я отказываюсь от борьбы между ею и мною, отказываюсь от иллюзий...
Но сними с меня хотя бы это мучение. Не отторгай меня от себя официально.
У меня и сейчас нет зла к ней. А если ты пойдешь навстречу моим мольбам, мое сердце будет для нее открыто...
Не думай намного вперед! Само развитие жизни подскажет, а Бог поможет выполнить!
Прислушайся к моей просьбе, к моей мольбе, к моей молитве. И я буду такой доброй, такой жертвенной, какой ты меня еще не знал!".
Встреча с мужем происходила у нас на перроне Белорусского вокзала. Он торопился. Впереди его ждало какое-то деловое свидание.
Саня стал подводить итоги посещений им моих заступников: Всеволода Дмитриевича и Николая Ивановича.