Нина приехала из своей дали почти тотчас же, на подвернувшемся такси. Мы говорили долго. Нина больше слушала. А я говорила взволнованно, убежденно. Я читала ей отрывки из Саниных писем: старых и из... главного письма. Вероятно, мой вид, мое состояние, мои дрожащие руки, заплаканные глаза, на которые то и дело набегали слезы, досказали ей то, что мною оставалось недосказанным...
- Я сделаю для тебя все, что смогу! - сказала Нина.
Я умоляю Нину не выдавать меня, не говорить Веронике, что я здесь...
Мы сидим за круглым столом. Надя приносит чай.
И вдруг звонок.
Телеграмма от Павлович: "Мария1 скончалась. Тревога матери кузины где Ната".
Как душераздирающий аккорд!.. Смерть, утяжеленная, а быть может, ускоренная нашей трагедией...
Я уронила голову на стол и громко заплакала.
1 М. В. Юдина
12. Без развязки
Я повидалась в Риге со всеми, кого видела прошедшим летом. Определеннее всех отнеслась к случившемуся Ольга Юрьевна Зведре.
Ожидая меня, она приготовила для передачи Александру Исаевичу конверт с вложенными в него ее записями, нужными ему для романа. Но, услышав грустный мой рассказ, спрятала конверт обратно в ящик стола.
Ольга Юрьевна заставляет меня держать выше голову! Хуже тому, кто совершает плохое дело!
Когда вернулась от нее к Кравченкам, обнаружила записку, написанную мне Надей: "Позвони Нине. Неплохие новости из Москвы".
Тотчас звоню. Нина говорила с Версией. Разговор длился 20 минут. Расскажет мне все подробно потом, а пока - самое главное.
На тот случай, если я появлюсь, Вероника просит передать мне, что никто меня не будет искать, нажимать на меня, торопить... когда сама смогу...
...Смогу ли?..
Воскресный день, 22 ноября, я весь провела у Наумовых.
- Иван Иванович, как вы на все это смотрите? - спросила я Нининого мужа.
- Это страшная несправедливость по отношению к вам, - ответил он.
Нина пересказывает мне вчерашний разговор с Вероникой. Та прежде всего спросила у нее, в Риге ли я. Нина ответила отрицательно.
- А откуда ты что-то знаешь?
- Надя получила письмо от Павлович.
- Павлович ничего не знает. Тебе трудно разобраться. Наташа - в жалком положении. Но и он жалок. У Наташи - только личное. Ему же плохо со всех сторон.
Когда Нина попыталась что-то возразить, Вероника сказала ей, что у меня к Сане истеричная любовь. Будто такой диагноз поставил мне врач. И это говорит моя сестра?! От Юры я "узнала", что у меня "плохой характер", от Вероники - что у меня "истеричная" любовь. И это говорят те, которых я считала своими самыми близкими родственниками! Как же они могли?!
Так рождались аргументы, оправдания тому, что оправдать было нельзя, даже если бы у меня на самом деле были и плохой характер, и истеричная любовь...
Да... Одним словом, поездка в Ригу не только не успокоила меня, но, напротив, только разбередила раны, углубила их... Надо уезжать! Надо возвращаться в Великие Луки и окунуться в работу. Вот то единственное, что держит меня сейчас на земле!
Перед самым отъездом позвонила маме в Рязань. Спрашиваю ее, неужели она продолжает... молчать? Ведь так можно сойти с ума! Но бедная моя мама продолжала переживать все внутри себя. Я прошу ее "раскрыть рот". В конце концов, это и для меня важно. Пусть узнают! Неужели и рязанские друзья предадут меня, как предали мои родственники?.. Но от мамы слышу жалобное: "Да уж кончала б!"
...Как это горько, что мама не понимает меня! Что она не союзница мне...
Смирение покинуло меня. Я уже не могла жить с той "Молитвой", которую написала в больнице. Прав был Николай Иванович, сказав, что я написала ее на слишком высоком уровне. Буду жить с другой "Молитвой", на которую мне указала Надя Кравченок. Она - из романа Курта Воннегута "Бойня номер пять":
Господи, дай мне душевный покой,
Чтобы принимать
то, чего я не могу изменить,
мужество
изменять то, что могу,
и мудрость
всегда отличать
одно от другого.
Вот это последнее и есть самое главное: всегда отличать одно от другого. Всегда понимать, что еще можно изменить, а что уже невозможно.
23 ноября днем я уже бродила по Великим Лукам. Был хороший солнечный день. Гуляла по набережной Ловати. Голубое небо. Солнце слепит воду и островки на реке. Ветерок. Какая-то едва ощутимая радость просто жизни, физического существования будто дрожью пробежала по мне. Но радость во мне могла быть только рядом с надеждой. Несмотря на непроходящее отчаяние, она все-таки теплилась во мне. Без нее не могла...
Вечером читала Владимиру Андреевичу и Марии Павловне одну из написанных глав. Они одобрили, хотя Владимир Андреевич и поругал за слишком частое цитирование. Но ведь теперь документальность моего повествования становится особенно необходимой!..
А на следующий день начала главу, которая будет перед "Безвестностью", наброски к которой делала в поезде.
Все последующие дни все время почти безотрывно писала. По вечерам читала написанное своим друзьям.
27 ноября мы прервали чтение, чтобы послушать западное радио. И тотчас услышали по "Голосу Америки":
"Шведская академия заявила, что писатель Александр Солженицын не приедет в Швецию за получением Нобелевской премии".
...Боже мой! Остается... Но из-за чего? Не пускают или... сам?
И почти сразу услышали по Би-би-си:
"Друзья писателя в Москве говорят, что Солженицын опасается, что ему не будет разрешено возвратиться на Родину".
Значит, он сам принял решение! Наша трагедия будет иметь продолжение...