Глава 1
Прыг-скок. Прыг-скок. Разнесчастный колобок
— Следуя заветам предков своих, мудрый создаёт себя знаниями. Не стои́т мудрый на месте. Ибо остановившись, на ногах не устоять. Ибо остановившись, скатишься ты обратно в мрак неведения предсущего. Не ограничивает себя мудрый словами сказанными, а доискивается слов записанных. Ибо записанное не искажается. А, стало быть, обучает премудрости.
— Короче, нужно больше читать, — проворчала под нос Юлька, борясь с желанием раззеваться во всю пасть.
Дедуля поднял на неё чёрные волоокие — как пишут в романах — преисполненные вселенской кротости очи. А ещё преисполненные укоризны. Укоризну имеет смысл предназначать человеку, от которого ожидаешь правильной реакции: устыдиться и прекратить.
В принципе, Юлька сей посыл понимала. С «устыдиться» у неё всё в порядке: дедулю обижать не хотелось, ибо грешно. Проблема была с «прекратить».
Так и зудело окрыситься на старого сухаря. Послать подальше с его нудными проповедями. А вот чувствовать себя свиньёй категорически и всеобъемлюще не хотелось. Раз уж тебя воспитали в уважении к старости, мучайся и не ропщи.
— Тот, кто следует путём постижения записанной премудрости, станет искусным, — продолжал дедуля бубнить, как заведённый.
Мучайся и не ропщи — уговаривала себя Юлька. Но оказалось, что уговаривать поздно. Встав на тропу войны, она уже преисполнилась дерзости, которой требовался выход. Желательно с минимальным ущербом для совести. И выход таки нашёлся: пассивный бунт. Она зевнула: широко, до хруста. С наслаждением и брызнувшими из глаз слезами. Прелесть, что за удовольствие.
А дедуля хитрец: на неё не смотрел, но всё подмечал. Уловил её настроение и тут же съехал с темы предыдущей лекции. Без предупреждения завёл новую шарманку:
— Не преуспеет злой, но преуспеет доброжелательный. Ибо…
Юлька уже облегчила «зуд протеста» и не стала ему мешать. Предпочла заняться собственными мыслями. Собственно, мысль одна: что делать? Нет, две. И вторая точила с остервенением термитов, замурованных в стальном сейфе: где Севка?
С Даяном и Кириллом они, понятно, разминулись. Виновата — кругом виновата! Затупила и замешкалась: ребята ушли «на эту сторону» раньше. Сомнений, что они где-то здесь, в этом мире, ни малейших. Куда они денутся? Нужно просто хорошенько поискать. Да и мужики не станут сидеть, сложа руки. Особенно Даян: у него не только жена потерялась — сын!
Но Севка-то, Севка! И Дэма. С ними она была рядом до самого конца. До самой последней секундочки. Они просто обязаны оказаться ТУТ. Пускай и не прямо за стеной, так хотя бы в обозримом пространстве.
Кстати, а почему, собственно, не за стеной — обернулась Юлька и воззрилась на каменную кладку за спиной. Солидную такую непрошибаемую. Из каменных блоков высотой по самую её макушку — как только пупки не надорвали, втаскивая один на другой?
Главное: зачем? Понятно, что для непрошибаемости, но кем конкретно? Кровожадным врагом? Кровожадными монстрами? Она вовсе не удивится, если в мире, куда её закинуло, эволюционировали и такие. Но это, кажется, уместно для наружных укреплений вроде крепостных стен. На кой ляд такие стены в помещении? Последний оплот? Вопросы-вопросы-вопросы.
А в голове пустота. Новое тело не из яйца вылупилось. Оно жило, оно думало, оно изучало. У него есть память, а в памяти инфа. Но делиться ею тело не торопилось. В смысле, ценной инфой. Как бы нелепо это ни звучало, тело отгородилось от сознания-вторженца из другого мира. А может, из прошлого на собственной планете — чем чёрт не шутит? Тело заняло круговую оборону и не шло на переговоры — хоть руки-ноги работали, и то хлеб.
Жаль, что в своих снах Юлька так и не добралась до зеркала. Не увидала себя ту: девчонку-подростка. Руки, ноги и наволочка на теле один в один. Однако существует ещё и такой подлый феномен: если женщина хочет во что-то поверить, на пути у неё не стой. Хочет она верить, что переселилась именно в ту девочку, и верит — хоть кол на голове тещи.
— И твори это с любящим сердцем, — без запинки чесал дедушка, создавая необременительный фон для раздумий. — Для Бога твоего. Посвящённый в таинства его начала начал.
Так, что же оно такое — место её заключения? Которое ничем иным быть не может. На древность здешнего исторического периода прямо указывала надетая на неё наволочка. И лёгкая льняная юбчонка дедульки над мосластыми коленками — точь-в-точь, как во сне.
Уверенности добавляли её сланцы-танкетки на деревянной подошве. И его унылые сандалетки отнюдь не фабричного производства. Образ довершали каменная резная чеплашка с чернилами и палочка для письма. Сны обещали древние времена и не обманули: преданья старины глубокой.
Да и бумага у них тут ужасна: такой разок подотрёшься — месяц чесаться будет. Не говоря уж о том, чтобы конспектировать дедулькины лекции. А конспектировать-то ей как раз и предлагалось. Ибо подразумевалось, что её нынешнее девчоночье вместилище грамотно. К тому же остро нуждается в продолжении образования после некоторого перерыва.
Намерение, несомненно, благое и полезное — покосилась Юлька на стопку бумаг перед носом. Затем снова оглядела место её содержания: на школу оно походило так же, как хомяк на бетономешалку. К тому же ученицу сюда замуровали явно силком и явно надолго. Лишь бы не пожизненно — поёжилась она.
— Земная жизнь недолга и несовершенна! — чуть наддал дедуля громкости. — Процветает тот, кто способен оставить по себе добрую память!
— В виде банковских счетов и недвижимости, — пробухтела под нос Юлька, прикидывая, как бы сократить урок за счёт актов неповиновения и саботажа.
— Ты опять говоришь на неведомом языке, — оживился дедок, позабыв о лекции, предписанной к прочтению кем-то свыше. — Это не язык аргата́нов. Тот мне известен. И не язык диких чмонов…
Юлька прыснула. Учитель удивлённо повёл неприлично мохнатыми седыми бровями. На тёмно-коричневом морщинистом лице те выглядели снежными сугробами. Козырный ровный загар указывал на «курортные» условия проживания.
— А что говорит твоя Всесильная и Разрушающая? В смысле, Повелительница смерти, — иронично осведомилась Юлька.
— Думай, что говоришь, — втянул дедуля голову в костлявые плечи.
— Вроде ничего не перепутала, — вытаращилась малолетняя охальница на пугливого наставника. — Всё перечислила.
Впрочем, не такая уж малолетняя: пятнадцать годочков. По местным меркам вполне созревшая невеста: ещё годик-другой, и превратится в старую деву. Хотя к этому ещё нужно привыкнуть: мозг-то всё равно воспринимает девочку подростком.
С одной стороны, вселение в юное тело воодушевляло подброшенным шансом пожить подольше. Если, конечно, у окружающих столь же трепетное отношение к твоей жизни, как и у тебя. С другой, какое-то внутреннее бессилие девчонки лишало иллюзий: то ли тебе реально шанс дали, то ли кукиш под нос сунули, дабы излишне не обольщалась.
— Так не бывает, — вздохнув, пробормотал дедуля, старательно избегая смотреть на воспитанницу.
— Как так?
— Чтобы человек в единочасье себя потерял, а после нашёл себя другим. Абсолютно другим, — вопросительно зыркнул осторожный абориген в сторону той, кого непритворно боялся.
Расстояние, что их разделяло, не позволяло распознавать нюансы взоров: десяток метров для задушевной беседы чересчур. Если бы не всепоглощающая тишина да отличная акустика, им бы вообще пришлось орать.
Что же касается дедулиных страхов, тут Юлька недоумевала: она уже сейчас представляет собой нечто кошмарное, или когда-то в будущем? Помнится, загубленный ящерицей дядечка из сна упоминал, что она пока не обрела какой-то УАТ. А вот ужо обретёт — всем мало не покажется. Пока всё указывало на обещанную им перспективу. Меры предосторожности по её содержанию архи возможные в данных архаичных условиях. В них что-то постановочное — не сказать, цирковое. Смертельный номер с тигром в клетке.
Только в её случае со змеями. Которые кишмя кишели под ногами на всём пространстве меж двух деревянных помостов метра три высотой.
Первый торчал под входной дверью в «светлицу» — причём сама дверь красовалась в середине стены. На узкой площадке этого деревянного насеста и сидел дедулька: в паре шагов от лазейки на волю. Намёк на любую опасность, и нырнёт в неё, спасая шкуру.
На той же площадке для Юльки оставляли еду с предметами туалета. И отнюдь не мамки-няньки, а мускулистые мужики в кожаных юбках. В толстых проклёпанных замысловатых перевязях и во всеоружии. Те самые воины из снов. Один к одному: богатыри, насторожённые, как собаки.
Насест Юльки — помост для сожжения ведьмы два на два метра — прилеплен к противоположной стене. И, в отличие от дедушкиного, её прибежище было в несколько слоёв покрыто коврами. В которых ни блох, ни клопов, ни особой пушистости: жёсткие и колются так, что лучше бы клопы кусали.
Половину жизненного пространства занимала кипа перин с подушками. И пёстренькими пушистыми удивительно лёгкими покрывалами. Познакомиться бы с мамашей, стянувшей с плеч эти «оренбургские платки» — заглянуть бы родимой в глаза. Спросить ласково: а не слишком ли строгое содержание для родной дочери? Может, хоть обои наклеишь?
Помост дедули до самой верхней площадки был оплетён какими-то ворсистыми верёвками. Змеям, что шныряли по полу, те верёвки явно не по вкусу. Ни разу не пытались штурмовать эту высоту, дабы покинуть осточертевшие чертоги. Или хотя бы кого-нибудь покусать — отвести душеньку.
Стащить наставника с его «кафедры» на пол невозможно. Даже обещанием открыть тайну перерождения девятисущей дочери Повелительницы смерти — судя по условиям её содержания, весьма многообещающей заразы.
Хотя, ничего уголовного в доступной части девчоночьей памяти не сохранилось. Сколько Юлька там не пыталась копаться. Разве что всеобъемлющая ненависть к матери. Да жгучая детская мечта её прихлопнуть. Ничего конкретного — одни пылкие непроработанные фантазии.
— Ты, кстати, обещал рассказать о девяти составляющих сущности, — предложила Юлька другую тему беседы. — Или о девяти сущностях в составе личности? Я так и не поняла, что на что мажут: масло на хлеб или хлеб на масло.
— Ты и этого не помнишь? — нисколько не удивился дедулька.
— Не помню, — охотно подтвердила Юлька, делая честные глаза. — И твоего имени не помню. Даже своего. А ты вместо того, чтобы всё это напомнить, морочишь мне голову выдохшимися проповедями.