— Ребёнка? Ты уже давно не ребёнок. А говоришь так и вовсе, как человек умудрённый. И знаниями, и годами. Воссуществовавшая из создателя Хуша Владычица жизни Ве́йра может лишить человека памяти. Да и всего разума. Но…, — замялся сверх бдительный и осторожный наставник.
— Но я не выгляжу полной лишенкой, — помогла ему Юлька. — С ума не сошла. Наоборот прибавила. Может, Владычица жизни решила сделать мне подарок? Вдруг я подвернулась Вейре в доброе время под лёгкую руку? Бывает.
— Не кощунствуй! — как-то не слишком убедительно рявкнул дедулька, в глазах которого разгоралось неудержимое любопытство исследователя.
— Не буду, — легко согласилась Юлька. — Как только научусь различать: где кощунство, а где свобода мысли.
И вновь заслужила полный волоокости и укоризны взор. Телячий взгляд того, кто не может ответить могущественной хамке тем, чего та заслуживает.
— Прости, досточтимый, — почти искренно повинилась Юлька. — Содержание в таком могильнике не может привить юной душе благообразие. И попутно приличные манеры.
— Юной, говоришь? — вновь позволил себе наставник чутка лишнего сверх «утверждённой программы посещений».
— Хочешь знать правду? — подло подначила Юлька беззащитного старца.
Тот замахал на неё руками, нервно оглядываясь на дверь за спиной. Вытянул к ней худую морщинистую шею, прислушиваясь. Боялся дедуля на совесть: до дрожи, заметной даже с насеста ученицы.
— Как скажешь, — пожала плечами злыдня. — Тогда вернёмся к нашим баранам.
— Каким баранам? — обалдело заморгал наставник.
— К богам с их деяниями. Ну, и заслугами перед человечеством.
Дедок снова изобразил пантомиму «поражённый её богохульством фанатик». Фанатиком он явно не был — скорей, каким-нибудь местным Пифагором. Оттого и пантомима получилась третьесортными кривляньями, не внушающими доверия.
— С чего начать? — угомонившись, задался он глубокомысленным вопросом, закатив очи к потолку.
— С начала, — нехотя выдавила Юлька, устраиваясь поудобней.
Выслушивать очередную порцию бредятины не тянуло. А надо. Практицизм цивилизованного человека подсказывал: лучше ознакомиться со всем, что они тут насочиняли за века. Если уж сама не в состоянии вспомнить. В прологе зачастую содержится полезная информация, без которой дальнейшее плохо увязывается.
А что является прологом ко всему божественному? Правильно, скучнейшая часть любой мифологии: космогония. Юлька не была горячим поклонником истории. Но любила время от времени посмотреть документалку о разных эпохах с цивилизациями. Оттуда и нахваталась по верхам о различных версиях сотворения мира. Иногда бредовых, иногда занятных.
Местная версия была из числа последних — хвала всем тутошним богам. И начало всему положил некий бог Хуш — верней, до воссуществования всего сущего этакое НЕЧТО. Некая неописуемая никем не сотворённая божественная сущность. Что ползала в НИГДЕ среди НИЧЕГО.
Ползала она там безвременно и бессмысленно, ибо мозгов сущность не имела — ещё не изобрели. Оттого, видимо, и прореагировала весьма неадекватно, когда наткнулась на ещё более туманную сущность. Описать которую даже у людей образованных не хватало слов.
Сам Хуш, надо сказать, с виду напоминал дракона с острова Комодо. Дедуля покопался в стопке своих листовок и поднял перед собой изображение местного верховного божества: пузатый, хвостатый, гребнистый и морда чемоданом.
Итак, встреченная в НИГДЕ туманная сущность была необозримо гигантской — в миллионы раз крупней Хуша. И тоже ящероподобной. В связи с отсутствием мозгов, Хушу не пришло в голову ничего умней, как забраться в разверстую пасть этого бескрайнего НИКТО. Он там поплутал внутри гиганта — опять-таки безвременно и бесцельно. А затем вылез наружу: обратно в НИЧТО.
Однако вылез не один. Ибо внутри гигантского НИКТО Хуш самопроизвольно раздвоился. То есть — как поняла бывшая троечница по биологии — размножился делением на манер простейшей клетки. Был один — стало два.
Вылез Хуш, присмотрелся и определил, что дубликат получился самкой. Не понятно, на базе каких знаний, при отсутствии знаний в принципе. Понятно, что не просто самкой, а его женой — как же иначе? Но дубликат получился не точной копией первоисточника, а чем-то более изящным и водянистым. Впрочем, божественное начало в дубликате тоже имелось — а чего ещё нужно для семейной жизни?
Возбуждённый полученным результатом Хуш снова полез внутрь необъятного НИКТО. Интересно же: как там у него всё работает? Работало, как часы, и наружу Хуш вытащил ещё один свой дубликат: нечто почти воздушное. Что так же оказалось его женой.
Поскольку события развивались явно в его пользу, Хуш не преминул слазить в НИКТО третий раз. И приобретение третьей жены его почти не удивило. На этот раз огненной особы, принявшей предложение руки и сердца любвеобильного исследователя чужого брюха. И, кстати сказать, уже мужчины — о чём лектор упомянул, но в подробности процесса не вдавался.
Итак, Хуш снова отправился бесцельно блуждать. Так сказать, безвременно влачить свой божественный табор туманными тропами НИГДЕ. Пока однажды этот первопроходчик не наткнулся на нужное место — Юлька даже не пыталась представлять, как он его опознал без наличия в башке интуиции, а в руках карты. Однако опознал и решил: быть здесь новому миру. Настоящему, а не этому барахлу вокруг, где ничего и никого.
А с чего начинается Родина? Правильно: с чего-то ощутимого под ногами. Вот сам Хуш и стал «чем-то ощутимым» под ногами будущих народов этого мира. То ли прилёг в избранной точке НИГДЕ, то ли присел — тайна, покрытая мраком. Как всегда и бывает в измышлениях всяческих космогоний. Да и неважно. Главное, он сделал дело: сотворил из себя земную твердь.
Дальше всё пошло, как по маслу. Водянистая супруга Хуша залила твердь морями да реками. Воздушная надула атмосферу, а огненная… тоже чего-то натворила в разрезе сотворения мира. И зажили они в любви да согласии.
Однако вскоре — надо думать, через десяток миллионов лет — супруги местного демиурга заскучали. Ну, что за бытовуха: всё вчетвером да вчетвером. Налицо отсутствие в гармонии мира какого-то элемента. У нормальных людей это дети. У богов — человечество.
Его обленившиеся боги слепили не с первой попытки. В первый раз — как и следовало ожидать — у них получились боги. Глупо искать в кошачьем помёте кенгуру, сколько бедных кошаков не скрещивай. Детки папаше с мамашами понравились. В принципе. Но осталось ощущение чего-то… не в ту степь.
Неудовлетворённые родители вернулись к экспериментам и нарожали не божественные сущности, а вполне приземлённые. Только какие-то уродливые — видимо поленились обзавестись проектно-сметной документацией. Куда там слепленному из глины Адаму — этих вообще сляпали из грязи да каменных валунов.
Третьей попыткой стали твари наподобие греческих кентавров: полулюди, полу всякая хрень. Затем ещё невнятные карлики с тупиковыми эволюционными перспективами. И, наконец, получилось то, что получилось. Двуногие, двурукие, двуглазые, голопопые создания — шумные и жадные до жизни. Впрочем, жадные до всего, созданного Хушем.
После этого произведения, видать, у родителей и вовсе руки опустились. Они забросили экспериментаторство и удалились на покой. Кстати, вовсе не на небо, а куда-то вглубь земли.
Вот на сотворении людей Юлька и заснула беспробудным сном вечно недосыпающего студента.
Проснувшись, долго не могла отойти от тяжёлых видений, переполненных муторными незапоминающимися кошмарами. Лежала с закрытыми глазами и занималась тягостной ерундой: вспоминала свою жизнь ТАМ. Вразброс, как попало — будто калейдоскоп памяти крутила чья-то чужая рука.
Как же здорово, что у неё такой разумный, такой непрошибаемый муж. А у него такой разумный, такой похожий на отца сын. Без них свихнулась бы от кувырков судьбы: и любовные страсти обманули, перегорев в считанные месяцы, и ящерица эта нудная.
Юлька открыла глаза и уставилась в осточертевший потолок.
— Прыг-скок. Прыг-скок, — забубнила, чтобы хоть как-то разбавить жутковатую тишину своего склепа. — Разудалый колобок. Я качусь, не разбирая, под какой ударит бок. Сверху солнце. Там речушка. И лесочек где-то тут. Даже думать неохота, где в судьбу наподдадут.
Севка в детстве был смешным — просто умора. Зеленоглазый нахрапистый татарчонок — не признавал никаких игрушек, кроме стреляющих и колюще-режущих. Даян — бестолочь — однажды припугнул сына бабайкой, пытаясь предотвратить очередную разрушительную шалость. Так Севка несколько месяцев искал обещанную нечисть по всем углам. С саблей в руках и недобрыми намерениями степного бандита. По-волчьи скалился в предвкушении — неистребимый потомок грозных кыпчаков.
Хоть бы что-то взял от матери. Хоть капелюшечку — глаза не в счёт. Даяша гордится им, но жутко шифруется: то ли избаловать боится, то ли стесняется. «Обмен мнениями» у них с наследником проходит подальше от глаз матери. Женщина! Что она может понимать?
И Севка рад ему поддакивать: яблочко от яблоньки было не отодрать. Так же по-волчьи скалится, любуясь, как нервничает мать. Подзуживает своей напускной безалаберностью.
А как ей, скажите на милость, не нервничать? На кону его будущее — привычно возопила Юлька и мысленно осеклась: какое будущее? Где? Здесь? А что она знает про «здесь», чтобы рассуждать о завтрашнем дне сына? О том, что его ждёт за ближайшим поворотом — не говоря о ближайших перспективах.
Она закрыла глаза, забубнив громче:
— Прыг-скок. Прыг-скок. Разнесчастный колобок. Чёрствой коркой не давился — от сиротства занемог.
Даяша просто сволочь. Кобель неугомонный. Три любовницы! За каких-то три вшивых месяца. А она-то ещё себя казнила за необдуманный порыв уйти. От нормальных мужей жёны сбегать не торопятся!
Ой, а какой шикарный Новый год он устроил им, когда Севке было четыре. Мадам Пе́ти разрешила поставить в их конуре ёлку. Ёлочку — росточком с локоток. Зато натуральную — Даянчик угробил на неё кучу денег. Влетел им тот Новый год в копеечку — но до смерти не забудется.
— Севка! — не вытерпев, Юлька громогласным шёпотом взывала к беспощадному сводчатому каменному потолку, за которым где-то есть небо. — Где тебя носит?! Ты должен быть здесь! Я же здесь! И жива, — демонстративно ущипнула она себя за руку.
За свою новую руку: загорелую и гладкую, как зеркало. Ни волоска на ней, ни родинки, ни пупырышек. Что, честно говоря, немного пугало. Меньше всего хотелось вляпаться в шкуру какой-нибудь нежити.
— Севка, ты не поверишь: я теперь какая-то недотёпа-малолетка. Ты не можешь такое пропустить. Севка, отзовись! Не третируй маму. Ты клялся обо мне заботиться. А когда мы с тобой…