Она скинула платье. С утра она сама рассчитывала уговорить всех сходить на озеро, поэтому на ней был синий с желтыми полосами купальник. Она потянулась к застежке купальника на спине и расстегнула ее. Бомжи, пьющие на берегу отраву, покосились на нее с интересом. Но Туман воскликнул:
- Во шлюшенция! Я хренею!
- Дурак!
- Сама дура.
- Он улегся на землю, оперевшись затылком о старую, дырявую шину, почесал пузо и прикрыл глаза.
Шварц разбежался и с низкого обрыва бултыхнулся в озеро. Туша его шлепнулась так, будто тюлень вошел в грязную воду. С этого места они постоянно прыгали в воду, тут было глубоко и ныряльщики не боялись расшибиться.
Тюрьма разделся, он был татуирован, как дикарь из сельвы, с ног до головы. Почесался под мышками. Разбежался. И тоже сиганул с обрыва.
Так бы день и прошел спокойно, если бы не появление конкурирующей фирмы.
Они шли неторопливо, как стадо животных, метящих свою территорию. Разлилась бутылка и послышались крики - это стадо набрело на бомжей и походя их затоптало Послышался звук удара, звон - бутылку разбили о голову одного бомжа, а другого повалили и отпинали - быстро, жестоко. Еле передвигая ноги, отхаркиваясь кровью, всхлипывая, бомжи рванулись наутек.
- У, бля, - воскликнул Тюрьма, выпрыгивая из воды на берег. - Хорь со своей шоблой. Ноги делаем!
- А хи-хи им не хо-хо, - хмыкнул Туман.
- Двигаем! - Тюрьма схватил шмотки.
- Да пошли они.
Между тем время было упущено, и смываться было уже поздно.
- Бляха, Туман, - развел руками Рома Хорьков по кличке Хорь. Ему стукнуло девятнадцать годков. Здоровенный, с длинными руками и дефективным лицом, в жизни он, кажется, не собирался заниматься больше ничем, как до старости шататься со своими корешами по улице, нещадно колотить бомжей, случайных прохожих, подворовывать из дач. Со своей свитой численностью человек в десять он твердо решил сегодняшний день ознаменовать приятными приключениями, а для этого старые враги в лице Тумана и его компании подходили как нельзя лучше. С криком команчей на тропе войны шобла устремилась вперед и взяла "тумановцев" в кольцо.
- Тебе чего. Хорь? - спросил Туман, поднимаясь. Послышался визг - это Кикимора попыталась вцепиться ногтями в лицо одного из хоревских подручных, но получила кулаком по ребрам.
- Давно мечтал позырить, как тебя отпидорасят, Туман, - язык у Хоря немного заплетался, он только что принял со своими верными оруженосцами на грудь стакан левой азерской водки, и теперь злобное веселье одолевало его и толкало на подвиги. - Ты у нас Леня. Будешь Лена.
Кикимору прижали двое у кустов и с интересом, сопя, исследовали ее девичье тело.
Шварц, до того накупавшийся всласть и мирно загоравший, присел на коленях, напряженно оглядываясь и нащупывая в своей одежде припасенный кастет. Но шансов отбиться у него было мало. У Хоревских прихвостней были короткие дубинки, да еще блеснул нож.
По сигналу - залихватскому хулиганскому свисту - шобла устремилась на врага. Шварц легко вскочил и с треском впечатал кастет в первый же лоб. Тут же получил дубинкой по голове и рухнул на колени. Далее последовал пинок по ребрам. Он сгруппировался, понимая, что подняться ему не дадут и остается только крутиться на земле, чтобы получить меньше ударов и выжить.
И тут послышался грохот.
Сперва никто ничего не просек. Самый сообразительный, Хорь понял все первым и, увидев направленный ему в живот ствол, неуклюже прыгнул в сторону и припустился прочь.
Шоблу уговаривать долго не надо было. Парни бросились врассыпную, унося ноги.
Туман, который, уходя из подвала, засунул за пояс пистолет, теперь, счастливо улыбаясь, целился в спину убегающему Хорю. Нажал на спусковой крючок. Пистолет отрывисто пролаял еще два раза.
- Ушел, сука!
- И хрен с ним, - трогая разбитую губу, произнес Тюрьма.
- Бля, мог бы завалить щегла! - обиделся Туман на оказавшегося слишком шустрым Хоря.
- Ага, - закивал Тюрьма. - А потом бы тебя легавые загребли.
Туман перевел дыхание. И почесал затылок. Такая постановка вопроса ему в голову как-то не приходила. Но сейчас он прикинул, что Тюрьма прав. Убивать Хоря на глазах у всех было опрометчиво.
- А если его вечером завалить? - предложил Туман. - Я знаю, где он живет.
- Да на хрен? Он теперь пуганый. - Тюрьма сплюнул кровавый сгусток.
- А как эти пидоры бежали!
- Меньше чем трое на одного наваливаться им западло! - буркнул Тюрьма. Голова шумела, удар по ней был существенный.
- Так их! - Туман пнул ногой старую шину, в которой зияла дыра - туда вошла пущенная для острастки первая пуля.
Кикимора всхлипывала, пытаясь восстановить целостность разодранного купальника.
- Пошли отсюда! - прикрикнул Туман.
***
У Кикиморы болела вся филейная часть. Ее папаша, вечно хмурый и нередко пьяный работяга с фарфорового завода, когда дочка пришла в третьем часу ночи, взял ремень и выпорол ее почем зря.
- Шалава растет, ух! - погрозил он ей ремнем и цыкнул на двух ее маленьких братьев, испуганно выглядывающих из спальни. - Не хватало еще, чтобы дочь на Тверской стояла!
- И встану! - с вызовом воскликнула она.
- Ах ты, - он опять замахнулся ремнем.
- Хватит - воскликнула мать, кутаясь в халат. - Она больше не будет.
Папаша вопросительно посмотрел на дочь.
- Буду, буду, буду! - закричала Кикимора.
- Вот блядь выросла! - папаша хлестнул ее по щеке, потом обреченно махнул рукой, обернулся и пошел в спальню.
Кикимора поплелась к себе в комнату, держась за больное место, упала на кровать и лежала, всхлипывая:
- Гад, гад, гад...
Папашка охаживал ее не первый раз. Конечно, обо всех ее выходках он не знал. Но того, что знал, было вполне достаточно для нервной трясучки. Еще три года назад его вызывали в милицию, уведомили, что дочурку застукали в подворотне, когда она нюхала клей с пацанами. От рук она отбивалась чем дальше, тем больше. Школу бросила. Проработала продавщицей три недели, но ее выгнали за отсутствие малейшего желания работать. А полгода назад он увидел у нее в сумке шприц и выпорол так, что она не могла две недели присесть. Ушла тогда из дома и жила в подвале дней десять. Потом заплесневела там, потянуло на нормальную еду, в домашний уют. И вернулась. Отец, осунувшийся и изнервничавшийся, ни слова не сказал ей тогда, пальцем не тронул. А мать все плакала.
Ох, как же болела задница! Ремень у отца был армейский, пригодный для таких экзекуций. И хлестал папашка со знанием дела.