— А, ты вот что имел в виду! — широко улыбается Пеночкин. — Было дело, было! Временами систему обмена так лихорадило, что я боялся, оптические кабели расплавятся!
— А теперь что? Не лихорадит?
— Нет! — торжественно объявляет Петя. — Десять
минут назад я наконец-то выяснил, в чем корень зла. Оказывается, у меня была одна весьма нетривиальная ошибочка в протоколах обмена. Два месяца я пытался ее найти — и только сегодня понял что к чему.
Возможно, все так и есть. Хорошо бы. Гора с плеч — гораздо приятнее, чем голова с того же самого места. Не следовало все-таки умножать число сущностей сверх необходимого. Но радоваться вместе с Петей я не спешу. Профессиональная привычка. Да и непонятные числа, запущенные триумфатором в «Эллипс» за минуту до приступа, меня все-таки беспокоят.
— А в чем она заключалась, ты не мог бы пояснить? Показать, так сказать, на пальцах?
— В принципе… Отчего же… — усиленно мигает Петя. — Объяснить в двух словах или показать на трех пальцах, конечно, можно. Но нужно ли? Ошибка исправлена, в «Неводе» все равно совсем другая система обмена… Давай не будем, Ладно?
Значит, обиделся-таки. А сразу виду не подал…
— Да не могу я отсрочить его запуск, не могу! Я — всего лишь мелкий клерк в Управлении, и не в моих силах… — начинаю я было утешать Петю и, словно споткнувшись, замолкаю на середине фразы. До меня, наконец, доходит, какую фигуру он мог бы показать мне на трех пальцах.
Пеночкин, уперев ладони в бедра и широко расставив локти, смотрит на меня своими близорукими глазами, чистыми и невинными, и я начинаю сомневаться, правильно ли…
— Ты тоже не обижайся, — расставляет он точки над «и». — Я собираюсь патент взять на бесконфликтную систему обмена. И до поры — до времени мне не хотелось бы… разглашать…
Чтоб тебя! Значит, я все понял правильно. Да кто ты такой, подшучивать надо мной?
— Что же ты не доложил по инстанциям, как положено? И даже в журнале дежурного ни единой отметки не сделал! Нехорошо! — упрекаю я Петю.
— Победителей не судят! — ухмыляется он, нагло подмигивая и нахально закидывая руки за голову.
— Еще как судят! Завтра же напишешь объяснительную на имя начальника Управления. По журналам соседних «вэцэ» мы выясним, сколько «Эллипс» простоял по твоей милости, и предложим возместить ущерб!
Руки Пеночкина медленно сползают на колени, лицо вытягивается. Еще раньше с лица слетает игривая улыбка — словно фуражка с головы дуэлянта, сбитая метким выстрелом.
— Ладно, не злись. Сам виноват. Прикатил из столицы на роскошном авто, с какими-то особыми полномочиями, и начал тут выставляться перед провинциалами. Конечно, нам тоже хочется показать, что и мы не лаптем щи хлебаем. Нормальная защитная реакция… Я — честное слово! — не могу пока ничего тебе объяснить. И по каким причинам не могу — тоже не хочу говорить. Я все понял, «Невод» должен быть, кровь из носу, запущен в заданный срок, и ничего с этим не поделаешь. Придется отложить мою задачку до лучших времен… Давай лучше чайку отопьем, а? У меня есть полпачки китайского с жасмином…
— Спасибо, не хочется. Я лучше поеду в гостиницу да отосплюсь. Собачья работа… Так ты уверен, что сбоев больше не будет?
— Абсолютно. Если где и будет отказ, то не из-за ошибки в протоколе обмена!
— Ну ладно. Тогда я пошел. Извини, но третья бессонная ночь подряд… Еле на ногах стою!
На этот раз мы прощаемся гораздо холоднее, чем накануне. Вот уже не думал, что Пеночкин так завистлив…
Я медленно еду по ночным улицам в сторону центра. Свет фар выхватывает из темноты то обшарпанный газетный киоск, то безумные глаза кошки, которая гуляет сама по себе. Плавная музыка, плавное движение машины… Хорошо. Я люблю эти минуты, когда трудная работа закончена и можно немного расслабиться. М-да… Петя Пеночкин… Задал ты нам хлопот. И это оскорбительное недоверие… А ведь объяснительную тебе писать все равно придется. С подробным изложением сделанной ошибки. «Невод» — это тебе не бреденек, лягушек в пруду пугать. В его ячейках ни одной темной клеточки быть не должно. Придумал что-то толковое — получишь и патент, и премию. Я не злопамятен. Ну, а ежели виноват — вот вам счет! Тоже получишь все, что полагается.
В гостинице, сняв пиджак и скинув туфли, я включаю в розетку «Спутник» и подключаю к нему второго «стукача». Посмотрим, посмотрим, что там за ошибка была и как Петя ее устранил. Если он работал на своем терминале, конечно, а не уходил куда подальше.
В дисплейный класс, например. Чувствительность приборчика мизерная, зато избирательность отличная. Но иначе бы он не смог работать при таком уровне помех.
Чтобы лечь спать со спокойной совестью, я должен убедиться: все, что сказал Пеночкин, соответствует действительности. Вот это, наверное, и есть профессионализм. Когда не упускается ни единая возможность. И когда никому не веришь на слово, даже бывшему однокурснику. Не потому, что в каждом подозреваешь вирусогена. Просто в порядке защиты от возможного непрофессионализма коллег.
Наконец, на жидкокристаллическом дисплее начинают появляться цифры, словно написанные рукой виртуозного каллиграфа:
98.01.42.01.16.90.09.14.84.87.92.76.76.52.66.75.92.54.84.14.40.04.16.34.32.52.26.91.96.14.41.12.10.01.18.46.94. 63.52.61.
Я ошалело смотрю на дисплей. Ничего себе корректировка протоколов обмена! То-то я удивился, что ему так быстро удалось справиться. Больше всего это похоже на шифровку. «Сезам, закройся. Верблюд идет на восток. Али-баба». Или: «Инспектор Полиномов становится опасным. Ликвидировать немедленно. Крёстный».
А дальше — пустые строчки. Одна, другая… десятая… Проклятие! Пеночкин все-таки догадался, что я не рядовой инспектор и не любопытства ради кручусь возле его «Нестора». Что он сделал? Перешел в дисплейный класс? Снял «стукача» с задней стенки, а перед самым моим приходом поставил на место? Нет, нет… Я ведь вернулся неожиданно для него. Недаром он так задергался. Тогда почему дисплей пуст? Сорок первая, сорок вторая…
М-да. На чем-то я прокололся. И самое скверное — не понимаю, на чем. Да еще и так глупо засветился в конце… Понадеялся на «стукача», решил, что уже шах и мат. Восемьдесят шестая, восемьдесят седьмая…
Теоретически все было сделано правильно. Я «ушел» и развязал Пете руки — только для того, разумеется, чтобы тщательно пронаблюдать, что он станет ими делать.
И он действительно затеял какую-то возню. И приступ с «Эллипсом» имел место, к тому же вне расписания, и какие-то числа попали на мой дисплей. А потом, как и замышлялось, я поймал Пеночкина «на горячем». По всем канонам он должен был запаниковать и наделать глупостей. Которые должен был аккуратненько зафиксировать «стукач». И у него ведь действительно руки тряслись. А вот насчет глупостей… Где же они? Кассета на исходе, а экран чист. Неужели приборчик отказал? Да нет, он бы просигнализировал о неисправности…
Вот оно!
Я подскакиваю на стуле и впиваюсь глазами в экран. 42.83.17.61.21.84.60.11.62.90.00.89.58.62.38.53.19.46.90.45.73.36.63.28.27.11.33.10.00.19.27.21.53.43.61.25.21.46.
А дальше — опять пустые строчки. Дождавшись конца микрокассеты, я смотрю на часы. Да, в это время я уже стоял за спиной у Пеночкина. Именно эти цифры он и нажимал поспешно на клавиатуре. И это — вся полученная мною информации? После чего я «засветился», а Петя сказал, что приступов больше не будет?
Я вскакиваю со стула и начинаю ходить по диагонали комнаты. Три метра туда, три обратно…
В том, что у Пеночкина рыльце в пушку, — сомнений больше нет. Но это — единственный результат, полученный нами за двое суток работы. Если не считать трех шифрограмм, очень коротких и потому практически недешифруемых. А что происходит в «Эллипсе» во время приступов? Куда сбрасывалась информация, пока мой «стукач» ловил пустоту на дисплее Пеночкина? Вряд ли теперь мы это узнаем. Вирусоген затаился, предварительно уничтожив следы. Ищи теперь ветра в поле…
Я ложусь ничком на кровать, не раздевшись и даже не сбросив тапочек. Так что будем делать, рыцарь печального образа? Дракон исчез, надев шапку-невидимку и оставив после себя только смрадное воспоминание.
Работать я буду, вот что. Это — самое надежное средство от неудач. Работать, пока или не свалюсь замертво, или не рассею злые чары.
Рывком соскочив с кровати, я бросаюсь к чемодану и достаю из него предмет ненависти администраторов всех гостиниц — кипятильничек. И пару аэрофлотовских пакетиков растворимого кофе. Приходится нарушать. Но кто бы помог мне взбодриться в четвертом часу утра? Разве что Элли… Прекрасная Дама, не пожелавшая отереть кровь и пот с чела поверженного рыцаря. Что делать… Они благосклонны лишь к победителям…
Прихлебывая ароматную густо-коричневую жидкость, я пересчитываю цифры в сообщениях. В первом их 76, во втором 78, в третьем тоже 76. Четные числа. Логично предположить, что каждым двум цифрам соответствует одна буква. Или какой-то другой символ. Тогда букв в сообщениях соответственно 38, 39 и 38.
Странно, что в двух сообщениях одинаковые количества букв. Вероятность такого совпадения невелика. Если только…
Сравнив цифры в первом и третьем сообщениях, я чуть не падаю со стула. Это называется — вышибли из седла. Только-только я на него вскарабкался…
Значит, шифровок было всего лишь две. Но первую Петя зачем-то повторил дважды. И количество знаков, имеющихся в моем распоряжении — на треть меньше…
Я смотрю на шесть строк с цифрами, и какое-то новое смутное чувство возникает во мне. Не то тревоги, не то радости… А вернее, оба чувства одновременно. Хотя так и не бывает.
Итого в двух, как выяснилось, сообщениях 77 знаков. Включая пробел между словами. Не густо…
Сделав большой глоток оставшегося кофе, я откидываюсь на спинку стула. В памяти вдруг всплывает: квартира с высокими потолками в доме на центральной улице маленького городка, с одной стороны у него 4, с другой 5 этажей; две смешливые девчонки, две закадычные подружки, живущие в нашем подъезде… Да-да, о них, хоть они и были девчонками, вполне можно было так сказать: закадычные. Исключение, которое проверяет правило. Никогда они не ссорились, не ябедничали и, что совсем уж невероятно, ни в чем друг дружке не завидовали. Я с ними, как говорится, «водился». Было нам тогда лет по 12–13. Мы как раз прочли «Пляшущих человечков» и начали обмениваться шифрованными записками. Разгадывать их, не зная ключа, — увлекательнейшее занятие! И, как мне тогда казалось, чрезвычайно серьезное. Наверное, потому, что в этих девочек я был по уши влюблен. Вначале в одну, потом в другую. Вторая, правда, так никогда и не узнала об этом…
Мне вдруг неудержимо хочется курить. Делать этого нельзя, я на два часа утрачу свою уникальную способность засыпать в любое заданное время, и все-таки я открываю пачку «Мальборо».
Так вот откуда это горько-сладкое чувство… Первая любовь. Ни разу больше это чувство не повторялось. Ни когда за своей будущей женой ухаживал, ни когда диссертацию защитил, ни даже когда сын родился. Все было прекрасно, я бывал на седьмом небе от счастья, но — совсем по-другому. Не повторялась больше щемящая радость. Только — телячья…