— Возвращаюсь в стойло.
В этот момент зазвонил телефон. Обычно, когда кто-то был в кабинете, Берни сводил телефонный разговор к минимуму. Но на этот раз он разговаривал минут десять, строчка за строчкой обсуждая статью о некой стареющей звезде мюзик-холла, всегда готовой поймать свою утраченную юность в постели.
— Ну посмотри, ради Бога, — кричал он. — Это совсем не то, чего я хочу!
Положив трубку, Берни как будто был удивлен, что я еще сижу перед ним.
— О чем это мы говорили?.. Значит, ты хочешь вернуться? — он задумчиво посмотрел в окно.
— В принципе это возможно, — заключил он. — Но в настоящий момент…
Я почувствовал, как подо мной задрожал стул. Я сел прямо и схватился за стол Берни, чтобы не упасть.
— Ты хочешь сказать, что уволил меня?
— Уволил? Ты сам ушел, если мне не изменяет память.
— Но ты не принимал мою отставку всерьез, ты предлагал мне месячный отпуск, помнишь? Теперь я поправился и вернулся.
— Минутку, Сагар. Ты думаешь, газета сама собой, и ты можешь приходить и уходить, когда захочешь? Я несу определенную ответственность. Есть босс, который держит все бразды правления, и есть совет директоров, которые только и ждут, когда я совершу промах. И еще одно. Ты, кажется, совсем забыл: этот клочок бумаги во что бы то ни стало должен выходить каждый вторник. Думаешь, легко делать газету с этими примадоннами? Они только и могут, что выдавать верхнее «си», когда ничего лучшего нет. Или взять твою историю с юным наркоманом из Перпиньяка. Ты исчезаешь на десять дней, а потом у тебя хватает духу заявить, что это был всего лишь предлог для получения отпуска. А если каждый начнет так себя вести? Хороши мы будем. Мало того, — голос Берни поднялся до визга, — ты бросил меня без предупреждения. А теперь, ощутив нехватку месячного чека, возвращаешься и ожидаешь, что все будет по-прежнему. Мне очень жаль, старина. Но, во-первых, я уже взял кое-кого на твое место, а во-вторых…
Он не стал продолжать, что «во-вторых», а мне не особенно хотелось знать.
— Значит, это тот тип с бородой? — спросил я.
— Какой тип?
— Мой преемник — тот тип с бородой?
— Допустим.
— А что «во-вторых?»
Он сопел, как старая собака, свернувшаяся у огня. В тишине можно было слышать нестройный гул машин с улицы. Берни тщательно выбивал трубку, которая никогда не покидала стола и которую, насколько я помнил, он никогда не курил.
— Послушай, Сагар, ты мне всегда нравился, ты многое сделал здесь, но… Как тебе сказать? Я не думаю, что ты идеально подходишь для такой работы. Нет, не думаю.
— Что ты имеешь в виду?
— Видишь ли, журналистика — это больше, чем работа. Это призвание, это священнодейство.
— О Андре, избавь меня от этого.
— Это не девушка, которую можно бросить, а потом снова приласкать, это жена.
— Я восхищен твоим тактом… — Как и все, он знал причину моей временной депрессии. — Какого дьявола ты тогда просил меня остаться?
— Я думал, ты перешагнешь через это.
— Я же перешагнул, черт подери!
— Не кричи. Ты уйдешь при первой возможности, потому что ты не настоящий профессионал.
— Спасибо, — сказал я, вставая. Затем он сделал нечто, совершенно для него необычное: он встал и проводил меня до двери.
— Как только появится свободное место, дам тебе знать. Обещаю: можешь на меня положиться.
— Все будет хорошо, — сказала Ким вечером за обедом. У нее было радостное весеннее настроение. Она опять стала моей Ким из Антиба, глаза ее сияли, как прежде. Я не мог припомнить, когда в последний раз видел ее такой. Она рассказывала мне свои новости: о войне между макси и мини, о реакции американской публики и политике мистера Фэргайлда, о том, что ей сказал по телефону лондонский корреспондент, и о ее идее, которая понравилась Лурье. Она говорила о костюме, который заказала у Унгаро — там все невероятно дорого, но, я уверена, тебе понравится, — и о Сильвии, своей ассистентке, которая собиралась выйти замуж и попалась на взятке за квартиру. Под конец Ким перешла к главному.
— Мы устроимся. Моего заработка нам хватит, чтобы питаться и платить за квартиру.
— Более-менее. Но есть еще подоходный налог, твоя одежда, страховка, телефон, машина, техники, рестораны, отпуска — все излишества, которые стоят уйму денег. И скоро наступит Рождество, а я еще буду без работы.
— Почему бы тебе не написать что-нибудь самому?
— Я давно отказался от этой затеи.
— Может попробовать кино? У тебя богатое воображение.
— У тебя тоже.
— Ну, не волнуйся! И не делай такое лицо. Давай-ка сходим куда-нибудь выпить. Тебя нужно немного расшевелить.
Она пошла к шкафу выбирать платье. Внезапно ее лицо исказилось от боли.
— Ой! — вскрикнула она.
— Что случилось?
— Ничего, надо принять аспирин.
Она приложила ладонь ко лбу, пошла в ванную, бросила в стакан с водой две таблетки и, поморщившись, проглотила их.
— Голова как в тисках.
— Тогда давай не пойдем.
— Нет-нет, сейчас все пройдет.
Ким посмотрела на себя в зеркало. У нее было очень бледное лицо, по краям рта обозначились две складки. Она пошатнулась, ухватилась за край ванны и вдруг у меня на глазах упала в обморок.
Электроэнцефалограмма. В тот день 29 ноября именно это магическое слово должно было все прояснить, так заверял меня Декамп. Линотимия — ничего страшного. Он знал по меньшей мере 300 человек, с которыми это случается регулярно. Человек падает в обморок без каких-либо видимых причин. Раньше таким людям давали нюхательные соли, теперь используют электростимуляцию и т. д. (Кардиологические исследования ничего не дали, и теперь электроэнцефалограмма — я не смог произнести это слово менее чем в 3 приема — должна была наконец вывести нас на путь истинный).
Поэтому мы оказались у Кхункеля, гения и как будто главного специалиста в этой области, приехавшего 12 лет назад из Венгрии. Ким была опутана бесчисленными проводами, соединенными с записывающей аппаратурой. Две молодые сестры настраивали приборы и обсуждали фильм Трюффо. Сам Кхункель, как мне сказали, прибудет позже, чтобы проанализировать записи.
Процедура начиналась. Многочисленные маленькие иголочки принялись чертить зигзаги по медленно двигавшейся широкой бумажной ленте.