классом. Единую форму одежды придумал Альберт: раз уж по соображениям секретности они не могут состоять в молодежной организации, пусть хотя бы своим внешним видом покажут, что поддерживают ее принципы. Истинную причину староста утаил: мешковатые рубашки массового пошива создавали впечатление, будто физические изъяны есть у всех поголовно.
В целом Влк остался удовлетворен внешним видом ребят, а вот шансы на их успех были весьма сомнительны. Результаты контрольных работ, которые они писали в субботу, обходя по кругу уже опустевшие здания специализированных училищ, где их поджидали «нинсоты», резко отличались. К примеру, оценку «отлично» по всем четырем предметам получил только Альберт. Табель «середнячков» выглядел пестро:
Ученик Анатомия Психология Литература Ин. яз.
Казик Франт 5 4 3 2.
Краль Павел 2 3 4 5.
Краль Петр 2 3 4 5.
Тахеци Лиз. 3 3 3 3.
Шимон Гус схватил три пары, а «нинсот» из МУЧИЛа вообще отказался его аттестовать. Хотя Гус знает, писалось в характеристике, все органы тела, но использует для их обозначения выражения, больше подходящие для живодера или палача; «нинсот» определил это как вульгарные манеры. Влк, естественно, мог сегодня поддержать Шимона, ведь все решала отметка по профилирующему предмету. Однако верх взяли чувство справедливости и трезвое соображение, что училищу куда меньше вреда принесет ученик, который провалится на выпускных экзаменах, чем ученик, который после его окончания провалит все дело, а вообще пусть решают судьба и комиссия.
Казик, предполагал он, выедет на своей сообразительности. Отметки близнецов свидетельствовали о том, что они использовали старый трюк, при помощи которого, очевидно, одолели и девятилетку: он догадывался, что три наилучших результата принадлежат Павлу — или Петру? В любом случае он знал, что один из них соображает получше — а вот отметку по анатомии, в которой хромали оба, получил второй из них. Но поскольку им все равно предстояло работать в паре, сегодня он был бы даже рад, если экзамен за обоих сдаст тот, кто потолковее; однако, заметив, что проборы у них на разные стороны, Влк терялся в догадках, как им удастся все провернуть. Но это были мелочи. По-настоящему серьезно он беспокоился за Лизинку.
Если не смотреть на нее глазами любовника — ему открывались в ней новые и новые достоинства — и отогнать воспоминания об их «склещенных» телах, все больше и больше распалявшие его мечты и желания, то следовало признать, что как ученица она далеко не безупречна. Робость мешала ей проявлять интеллект, который чувствовался и в ее утонченных чертах, и в грациозных манерах, и даже в самых что ни на есть прозаических действиях, таких как зевок или сморкание… Ей бы смекалку Казика, вздыхал Влк, и стала бы доктором наук! Вообще-то он подозревал, что за коллекцией троек скрывается некое благоволение «нинсотов» — это его раздражало больше всего, — которые, видимо, не прочь были попробовать ее на зубок, хотя во рту давно носили протезы, а дома имели дочерей такого же возраста.
Все воскресенье он боролся с искушением пойти против правил и заранее дать ей вопросы. Лицемер! — кричал внутри него любовник на педагога. Семя-то ты ей давать можешь?! Педагога же останавливало, что тогда придется отказаться от традиции вытягивать билеты. А ведь хотелось бы продемонстрировать училище во всем блеске! В конце концов выход — благодаря Доктору — был найден. Поэтому теперь, когда к нему вернулся былой оптимизм, он подмигнул своей возлюбленной, желая подбодрить ее, а всем им от души пожелал: — Чтоб вам шею сломать!
Зазвенели ключи, заскрежетала решетка. Влк вышел в коридор — все шло точно по расписанию — встретить начальника тюрьмы, сопровождавшего обоих членов комиссии. Доктор не стал пожимать протянутую руку, вежливо указав Влку на шествующего рядом с ним мужчину средних лет с густыми курчавыми волосами черного цвета. Он выглядел так, словно только что вышел от первоклассного портного и парикмахера. Впечатление портили только покрасневшее, как при высокой температуре, лицо да черная ленточка в нагрудном кармане поверх щегольского носового платочка.
— Влк, — недоумевая, представился Влк.
— Да ведь мы знакомы, Бедя, — сказал гость.
— Да, конечно… — сказал Влк, как всегда в таких случаях; он не понимал только, почему не может припомнить обладателя столь впечатляющей гривы.
— Тебе могу сказать, — засмеялся тот. — Парик! Тут Влк уловил запах духов.
— Ольда, — оторопел он. — А я думал…
— Режимы, — сказал бывший прокурор, — приходят и уходят, а палач пребывает вовеки. Ты мне руки должен целовать — останься учителем, махал бы сейчас лопатой третий срок!
Влк был изумлен, что бывший прокурор — а кто он сейчас? Ведь ему на пенсию давно пора! — выглядит гораздо лучше, чем тогда в трамвае — судья.
— Я недавно встретил… — сказал он, еще не придя в себя от удивления, но тут же поправился: — Встретил года три назад…
— Вилика! — договорил за него бывший прокурор. — Он едва не лопнул от смеха, когда рассказывал в лицах, как ты чуть было не дал ему на сигареты!
Влк укоризненно посмотрел на Доктора, который лишь виновато улыбнулся.
— Да, — признался он, — знаю, знаю. Но я ведь не заставлял вас заключать пари. Я только хотел укрепить вашу веру в будущее, не разглашая государственную тайну.
— Точно так! — сказал прокурор. — Будущее уже пришло, и мы вместе с ним. A propos: Вилик просил передать свои извинения. Как назло, сегодня он обслуживает этих, ну, борцов за права человека, так что ему надо успеть получить инструкции, сколько и чего им выдать: хорошо, если только галстук, это еще цвето… Ладно, потом как-нибудь поговорим!
— А что Мирда? — спросил Влк.
Такой реакции он не ожидал: у бывшего прокурора тотчас побежали по щекам слезы, оставляя тоненькие бороздки; румянец оказался не следствием высокой температуры, а обычным макияжем; из-под пудры стали видны следы пластических операций.
— Коллега адвокат умер, — вполголоса пояснил Доктор.
Влк понял значение черной ленточки. За облезшим фасадом проступило лицо старика, и Влк поразился, а ведь они, оказывается, ровесники. Боже, подумал он, какое опустошение несет смерть любимого существа. Он представил себе, каково было бы ему потерять Маркету или Лизинку, и содрогнулся.
— Дурацкая простата, — проговорил бывший прокурор, — и все планы, все мечты насмарку!
Он вытащил платочек, вытер щеки и отрешенно уставился на красные пятна от румян. Даже Влку передалась эта печаль, словно на его глазах угасло пламя костра, у которого они некогда провели ночь в задушевной беседе.
— А что ты теперь, собственно… — спросил Влк, чтобы уйти от тягостной темы, — как мне тебя, собственно…
— Как меня называть? — резко прервал его прокурор, высморкав в платочек свое горе. — Да хоть Нестором! Где у вас тут уборная? Надо себя в порядок привести.
Когда за ним закрылась дверь туалета, Доктор прошептал оторопевшему Влку, чтобы не расслышал начальник тюрьмы, с любопытством глазевший по сторонам:
— Это он загнул. Всего лишь заместитель. Но с ним надо поосторожнее, сейчас он еще строже, чем был раньше, эмоциональной защищенности недостает!
— Готов! — объявил ученик; не спуская с них ясных глаз, он безукоризненно вытянулся по стойке «смирно» — выправку портил только его.
53.
горб — перед столом комиссии, дожидаясь, пока к нему подойдет Доктор со шляпой в руках. Было четверть двенадцатого, и они с Лизинкой оставались последними. Сначала пошли сдавать «середнячки», чтобы избежать неожиданностей, — то есть Казик оба Краля. Какое-то время Влк колебался, не поставить ли Кралей в разные тройки, чтобы в случае чего они успели сменить проборы, но склонился к тому, что после перерыва должно сдавать трио Шимон — Альберт — Лизинка. На то у него были веские причины.
Из шляпы Доктора, содержимое которой бывший прокурор обстоятельно проверил как полномочный председатель комиссии, Франтишек Казик вытащил два разноцветных бумажных шарика: посовещавшись в пятницу, Доктор с Влком на белых бумажках написали вопросы по «Клаке», на розовых — по «Совке». В беленьком билете Казику достался трудный вопрос — "Характеристика средневековых наказаний". Как и предполагал Влк, Казик, не моргнув глазом, прыгнул в воду и поплыл, не заботясь о стиле плавания — лишь бы не утонуть, — по закону подлости именно на этот вопрос у него не было шпаргалки. Он правильно отметил, что смертная казнь в те времена могла быть назначена за любое преступление, поэтому ее воспитательная функция зависела исключительно от нюансов: уголовникам — «вешалка» или колесо, диссидентам (еретикам) — отсечение головы, в отдельных случаях — четвертование; в качестве наказания за дамские, как он выразился, шалости в равной мере годились и вода, и земля; и, наконец, ведьмы и педерасты корчились на костре. Если бы он только знал, что этой последней фразой сам под собой разжег костер!
К счастью, бывший прокурор не пожелал уронить себя в глазах Влка; он ледяным тоном велел парню продолжать. Тут Франтишеку уже не помогло переливание из пустого в порожнее: он с трудом припомнил, что при обработке землей, случалось, применяли трубочки для дыхания и питья, чтобы погребенный протянул еще пару дней. Пришлось Доктору, как-то незаметно принявшему на себя функции старшего экзаменатора, напомнить ему, что, например, уличенных в супружеской измене in flagranti[60] любовников сажали на кол, а фальшивомонетчиков варили в масле на медленном огне.
На розовом билете у Франтишека значилось «Газ», и он в целом довольно сносно описал порядок действий — от проверки герметичности камеры и заполнения резервуаров серной кислотой и кристаллами цианистого калия вплоть до поворота вентиля: кислота и яд одновременно поступают в сосуд под креслом, а выделяющиеся при их реакции пары поднимаются вверх в виде тумана; достигнув носа, они вызывают длительные рефлекторные конвульсии, однако клиент, видимо, их уже не ощущает.
— А сте… — подсказал Доктор, когда Франтишек умолк.
— А степень готовности, — не понял Франтишек, — полная!
— А стетоскоп? — закончил фразу Доктор.
С досады хлопнув себя по щеке, Франтишек с запозданием принялся сыпать подробностями: как укрепить стетоскоп на груди клиента и как подсоединить его к слуховоду, идущему в помещение, где находится врач, — иного способа официально констатировать смерть у него нет. Ошибка настолько выбила его из колеи, что описание заключительной фазы он начал прямо с разгерметизации камеры.
— И степень готовности, — передразнил его Доктор, — у вас и у понятых — полная!
За то, что он забыл сказать о включении вытяжки, председатель предложил поставить ему двойку. Хотя Влк считал, что это чересчур, он приберег возражения для более серьезных случаев.
С четким пробором на правой стороне вышел отвечать Павел Краль — ему достались история гильотины и электрокуция. Он говорил медленно, с паузами, однако произвел на комиссию более выгодное впечатление, чем Франтишек. Павел взял мелок и изобразил на доске принцип действия "Diele",[61] — первого устройства для отрубания головы, применявшегося в Германии уже в раннем средневековье. Оно не отличалось простотой, столь характерной для его правнучки (смотри алтарные изображения в Падуе и Барселоне), поэтому по доске с острой гранью, заменявшей нож, исполнителю иной раз довольно долго приходилось колотить молотом, прежде чем голова отделялась от туловища. Это привело к появлению итальянской — Павел набросал вторую схему — манайи, увековеченной Лукасом Кранахом, где по деревянным направляющим падает топор, привязанный к веревке; при необходимости удар можно тут же повторить. Эти механизмы, заметил Павел, наверняка были известны врачу Гильйотену, когда тот вознамерился одарить Революцию равенством в казни. Решение технических вопросов взял на себя немецкий механик Шмидт, часто бывавший в доме мэтра Шарля Сансона, — они любили разыгрывать дуэты Глюка. Впервые машину опробовали 21 апреля 1792 года, и честь участвовать в премьере, как ни странно, выпала революционеру — что не помешало ему, добавил Павел, отложив мелок, быть в то же время грабителем — по имени Пеллетье.
Он умолк. Только Влк заметил, что Павел нервничает: он не переставая потирал пальцы левой руки, хотя мелом была испачкана правая.
— А что, — спросил Доктор невинным тоном, — вы знаете о машине для отсечения головы под названием «Луизетта», которую запустили в эксплуатацию в тот же день?