— Вас уже ждут. Тот поросенок и Самец. После чего торопливо удалился. Влк не понял, что он сказал, да и не очень-то пытался. Он был целиком поглощен происшедшим, и его душа возликовала: Vonasek est mort, vive le Docteur![86]
Еще через минуту пани Люция Тахеци напрочь забыла старательно вызубренный спич; тщетно напрягала она память и в конце концов была рада, что сумела выкарабкаться не осрамившись.
— Желаем вам, — скомкала она концовку, — долгого, успешного и скорого здоровья!
Она сгорала от любопытства, кто та экстравагантная дама позади Влка? Романтический наряд и светлые волосы позволяли отнести ее к тем женщинам, которые с юных лет стараются выглядеть более зрелыми, подчеркивая свой пылкий темперамент. Но удовлетворить жгучее любопытства было просто невозможно, так как Влк, пожав руку стоявшему в одиночестве Альберту, принялся беседовать поочередно то с одной, то с другой семьей. Его спутница, которую он всякий раз представлял так невнятно, что пани Люция не могла ничего разобрать, одаривала каждого ученика и его родителей очаровательной улыбкой, а потом держалась в сторонке, не говоря ни слова. На самом же деле все это время она незаметно наблюдала за.
Лизинкой. Больше всего Маркета была довольна тем, что она привела себя в порядок и принарядилась, а главное, что в свое время приняла предложение Влка: только теперь она по достоинству оценила его великодушие. Взглянув на нежную прелесть Лизинки, подпорченную пока что одной-единственной, насколько ей известно, и притом тщательно скрытой колотой ранкой, она невольно удивилась, как это Влк до сих пор — да какое там! с такой страстью, будто впервые! — мог спать и с ней, с Маркетой. Девушка так ей понравилась, что она с трудом подавила желание подойти и притронуться к этому — Маркете даже почудилось дуновение раскаленного эфира — материализованному сиянию. А ведь я смогу, восхищенно представила она, причесывать ее! И даже (она дала простор своей фантазии) купать ее — она вспомнила просторную, заполненную водой ванну, в которой (было время!) они с Бедржихом развлекались чаще, чем на ложе, — и сама с ней купаться! А что, если, и тут она впервые с того дня, когда ее атаковала «кавалерия», улыбнулась, я и впрямь — римский отрок?.. Первым делом Влк наскоро переговорил с Гусами. Окрыленный успехом, он наобещал им, что замолвит словечко перед комиссией и парня проэкзаменуют повторно. Гус-старший в свою очередь обязался заниматься с малым все лето, а если он не сдаст переэкзаменовку, то, согласился отец, ничего не остается, кроме как устроить сына — идея Влка понравилась ему из-за названия должности — кафилером. Прощаясь, Влк почтительно назвал Гуса-старшего кузеном, и старик был так польщен, что не мог сдержать слез.
Разговор с матерью близнецов и их отцами — формальным и настоящим — состоял из сплошных комплиментов. Влк хвалил ребят, а семья — школу. При этом он услышал то, что и ожидал: оба отца — и судья, и прокурор — только-только пошли на повышение и предполагали, что с началом их работы на новом месте значительно возрастет число смертных приговоров. С какой стати, сказал судья — а прокурор кивнул, — такая крупная область должна ждать, пока кто-то в центре любезно выкроит для нее время? И почему бы, спросил прокурор — а судья согласился, — ей не заиметь собственных исполнителей, которые знают местные традиции и чтут обычаи? В употребленной им форме множественного числа сквозил намек на близнецов. Страха лишиться куска хлеба Влк не испытывал — он испытывал удовлетворение, ведь прежде всего он педагог.
Беседа с Казиками получилась самой что ни на есть задушевной. Франтишек не провалился, но и не блеснул, так что обсуждать было в общем-то нечего, тем более что отец заранее подобрал для него в своей тюрьме местечко библиотекаря: раз в неделю совершать обход камер, собирать книги, перетасовывать их и снова раздавать; учет примитивный — одна штука на голову. Отныне, когда бы Влк ни прибыл на Акцию, подручный всегда будет тут как тут. Это натолкнуло Влка на мысль для начала размещать подобным образом и будущих выпускников, пока экспорт не наберет обороты. Как повелось на «точках», они рассказали друг другу парочку анекдотов — соленых (Казик-отец) и приличных (Влк), пани Казикова пригласила Влка с супругой пожаловать на тюремный бал, и они расстались самым дружеским образом.
— Сломи шею! — шепнула Маркета перед последней остановкой, и Влк в который уже раз мысленно поблагодарил ее за то, что она оставалась верной союзницей в самых скользких ситуациях, когда без ее поддержки ему пришлось бы туго.
Пани Люция была взвинчена до предела: собирая семью в кучку — отец топтался рядом, а дочь она подозвала кивком головы, — она обнаружила, что куда-то задевался муж. Оба помещения оказались преобразованными в большой зал, он легко просматривался, и доктор Тахеци вскоре нашелся: он сидел в кресле газовой камеры, наблюдая из этого своеобразного убежища за всем происходящим, словно в немом кино, и размышлял. Это не помешало ему разглядеть знаки, подаваемые тестем, и подоспеть к своим как раз вовремя.
— Вам, мадам, — сказал Влк пани Люции, церемонно поцеловав ей руку, — я хотел бы сегодня принести множество благодарностей, но начну с благодарности за вашу речь, которая так меня взвол… Ах, — он с виноватым видом остановился на полуслове, — я не представил вам… впрочем нет, если уж соблюдать правила хорошего тона, то надо сказать: я не представил вас, — он слегка развернулся в сторону Маркеты, и сердце у него, как неделю назад за границей в отеле, забилось где-то у самого горла, ибо наступил момент истины, тем более рискованной, что она основывалась на лжи, пусть даже лжи во спасение; когда он во вторник ночью на Лизинке, а утром — на Маркете окончательно осознал, что не может жить ни без той, ни без другой, он напряг все свои умственные способности, и теперь ему предстояло узнать, правильно ли он ответил на ключевой вопрос: какой женщине уступят часть своих прав на него новая жена и новая теща, — моей матери.
— Влкова, — сказала Маркета Влкова, обнажая прекрасные зубы — ей никогда не было нужды обращаться к стоматологу. — Друзья называют меня Маркетой, и я уверена, — говорила она, обращаясь к пани Люции и с элегантной небрежностью подавая руку для поцелуя ее отцу и мужу, — мы станем друзьями, ведь нас связывают столь дорогие нам обеим существа!
Пани Люция мгновенно поняла, что ошиблась: романтический наряд, цвет волос, удачно скрывающий седину, зубы, явно вставленные где-нибудь за границей, — все это недвусмысленно изобличало стремление пожилой дамы изо всех сил молодиться, обманывая беспощадный возраст. Растроганная своей догадкой, она шагнула к Маркете и, просияв, обняла ее. Она коснулась плоской груди — так эта псевдо-Гарбо, в сущности, ехидство сменилось умилением, старушка. Надо бы стать ее наперсницей, решила она — вот путь к нему.
У Влка отлегло от сердца. Он проник в последний бастион семьи Тахеци, и теперь все решит единоборство мужчины с мужчиной. Уверенный, что Маркета прикроет его с тыла и обезоружит мамашу, он намеревался одолеть папашу.
— Пан профессор, — неожиданно вылез инженер Александр, собиравшийся с духом еще со вчерашнего дня, когда дочь, к его изумлению и радости, вручила ему послание Влка с пригласительным билетом, — я бы позволил себе, — продолжал он, осторожно вытаскивая из старенького чемоданчика для инструментов, который весь вечер стерег, как святыню, пухлый пакет, — вручить вам маленький, но редкостный сувенир в знак благодарности за то, что вы сделали для моей внучки больше, чем иной, — добавил он с презрением, не стараясь скрыть, кого имеет в виду, — родственник. Спасибо вам. Спасибо! Пока недоумевающий Влк разворачивал нарядную упаковку, лихорадочно соображая, как реагировать на такой поворот событий, доктор Тахеци готов был не хуже пророка предсказать, что именно он увидит. Но у него все равно перехватило дыхание, когда после шестнадцатилетнего перерыва он вновь узрел сокровище, за которое пошел бы на любые жертвы. И вот оно вновь ускользает от него, как фата-моргана: изданная Штурцем в Лейпциге "Вольфенбюттельская рукопись", более известная под названием Etymologicum Gudlanum. Его лицо пошло пятнами, а взгляд метнулся к двери. Он едва сдержался, чтобы не вырвать фолиант — который для тестя, да и для Влка в лучшем случае представлял определенную материальную, может быть, даже валютную ценность, а вот ему, ему он был необходим как воздух, как кровь — и удрать со своим трофеем хоть в пустыню, потому что с ним он даже в пустыне не соскучился бы до самой смерти… Но тут он вспомнил, сколько крепких решеток отделяет его от внешнего мира, и понурил голову.
Инженеру Александру хотелось обязательно отблагодарить человека, которого он высоко ценил за верность духу классического образования, о чем свидетельствовала надпись на приглашении, точь-в-точь такая же, как на плакатике, который полвека назад повесил для маленького Бедржиха его отец, учитель латыни: NON SCHOLAE "не для школы", SED VITAE "но для жизни" — DISCIMUS! "Мы учимся!" Кроме того, он горел желанием исправить единственный в своей жизни неблаговидный поступок: он не сдержал слово, данное доктору Тахеци, ибо этот человек не сумел (вот доказательство, что классическое образование — это еще отнюдь не все!) по достоинству оценить его дочь; преподнося Штурца в дар, он снимал с себя подозрение, что тогда оставил его у себя из жадности; конечно, он прекрасно понимал, что своим поступком лишний раз унизит бездарного зятя.
Влк еще в пятницу по протекции Доктора посетил Центр вычислительной техники; за табличкой с невинным названием скрывался полицейский банк информации. Досье семьи Тахеци содержало массу полезных сведений; воспользовавшись ими, он неожиданно получил возможность сделать прекрасный ход (он и мечтать не мог об этом!). Жизнь полна курьезов, и сейчас предстояло обидеть дарителя, но выбирать не приходилось: приоритеты были слишком очевидны.
— Я, — произнес он подчеркнуто почтительно, — глубоко вам признателен и польщен вашим вниманием ко мне. Но сегодня мне предстоит похитить у вас другое, -
Влк с непринужденным видом шагнул вперед, в сторону Лизинки и положил ей руку на плечо — жест, вполне естественный для педагога, довольного успехом ученицы, — сокровище, поэтому вы не сможете не одобрить мой поступок, вызванный искренним уважением к вам, пан, — продолжал он с наигранной искренностью, заглядывая в массивные золотые очки, которые в столь знаменательный день инженер Александр надел вместо повседневных, в тонкой оправе, — инженер, если передам это особе, несравненно более компетентной, а именно вашему уважаемому, — закончил он, протягивая книгу пану Тахеци, — зятю.
На фоне шума тишина обретает особый оттенок — все равно что кусок чистой стены в пустой золоченой раме. Вокруг звенели голоса, смех родителей и ребят. А здесь, в эпицентре событий, казалось, кто-то перекачивает кровь из зятя в тестя. Первый побледнел как мел, второй покраснел как помидор. Инженер Александр готов был взорваться, но Влк сумел это предотвратить. Поймав ободряющий взгляд Маркеты, он слегка притянул к себе Лизинку (жест вполне дружеский). Потом отстранился от нее и наконец-то выполнил давно задуманное сальто-мортале.
— Впрочем, — сказал он, — уважаемая пани, пан инженер и пан доктор, ваша радость от сегодняшнего успеха Лизинки не должна оставаться единственной. Может, было бы уместнее сообщить вам это в домашней обстановке или в шикарном ресторане, но я думаю, что нет лучшего места для заключения договоров, чем победное поле брани. Поэтому позволю себе объявить прямо здесь: я люблю, — сказал Влк с восхищением, но негромко, чтобы не привлекать внимания публики к их компании, на первый взгляд всего лишь дружески беседующей в двух шагах от Шимсы, который от движения нагретого воздуха повернулся, так что могло показаться, будто он подслушивает.
— Лизинку, а Лизинка — меня, поэтому, дорогие родители, и, — обратился он к инженеру Александру, которого хотел задобрить, — дедушка, и тебя, дорогая, — обратился он к Маркете, намекая ей, что его чувство останется неизменным, даже если изменятся внешние формы, — мамочка, просим вас ответить нам «да»! Вновь воцарилась пронзительная тишина. Тесть начал стремительно бледнеть, а зять — медленно розоветь, словно кто-то перегонял кровь в обратном направлении. Наконец подала голос пани Люция:
— Но это как-то… — сказала она, вмиг позабыв, что минутой раньше мечтала оказаться в объятиях Влка — взгляд страстно влюбленной женщины сменился взглядом растерянной матери, и она увидела мужчину, хотя и хорошо сохранившегося, но все-таки, мягко говоря, в летах, а может, мелькнуло у нее внезапное подозрение, и постарше, чем ее собственный отец, — это как-то не…
— Да что вы, — ответила ей радостно Маркета Влкова, вживаясь в роль матери, готовой пойти на любые жертвы во имя счастья сына, которое стало бы и ее счастьем, — это правда, милая Люция… можно мне, — с жаром спросила она, покрепче обняв пани Тахеци, поскольку та уже успела слегка отстраниться, — вас так называть? Бедржих признался мне некоторое время назад, но не хотел, чтобы Лизинка отвлекалась перед экзаменами, и настаивал прежде всего на вашем согласии. Ах, — вздохнула она так натурально, что на контактные линзы набежали слезы, — дети, дети! Не успеешь их вырастить, как они вылетают из гнезда, но c'est, — перешла она, как просил Влк, на французский, чтобы эмоционально, но в то же время ненавязчиво подчеркнуть, сколь ценится в их семье образованность, — la vie, и мы обе можем пожелать им счастливого полета, n'est pas, ma cherie?[87]
— Но вообще-то… — подал голос инженер Александр, поменявший золотые очки на простые, с такими же диоптриями, но почему-то именно эти очки неизменно обнажали ему истинную сущность вещей и подноготную любого человека: он увидел мужчину, достаточно интеллигентного, но, как теперь открылось ему, беспринципного, мягко говоря, нахала, что тот и доказал беспардонной выходкой с подарком, — он еще и за посредничество сдерет, с него станется! — вообще-то мы не можем…
— Нет-нет, — прервала его Маркета Влкова с некоторой горячностью, ведь, учитывая решение Влка: "Либо обе, либо ни одной!", сейчас решалась не только судьба Лизинки, но и ее судьба, — милый… как мне тебя, — доверительно обратилась она к инженеру Александру в отчаянной надежде, что это шокирует его сильнее, чем сватовство Влка, — называть?
— Александр… — ответил и впрямь шокированный инженер.
— Ну так вот, милый, — продолжала Маркета, не подозревая, что это не имя, а фамилия, — Александр, именно мы с тобой не можем, не имеем права отказывать, не правда ли? Чем ближе человек к закату жизни, тем больше его радует каждый проблеск, — прибавила она мужественно, указывая на Лизинку, которую Влк в это время крепко прижимал к себе — жест истинного любовника, — любви!
Не успела она усмирить инженера, как принялась качать головой пани Люция Тахеци — сперва почти незаметно и, по-видимому, неосознанно, а потом все более явственно и, следовательно, осмысленно. Шестым чувством женщины (Маркета) и шестым чувством исполнителя (Влк) оба уловили, что дело швах. Так оно и было.
Сколько бы ни была пани Люция Тахеци наслышана о шустрых девицах, которые выскакивают за киношных и яхт-клубных старикашек, да еще успевают наградить их ребенком, она не могла представить себе, что ее Лизинка вступит в подобный союз с человеком, пусть даже столь достойным, каким представлялся ей Влк. Она и теперь отдавала ему должное и была готова петь дифирамбы, да хоть стихи о нем сложить, но именно в несомненных его достоинствах и зарыта — уж себе-то можно признаться! — собака. Ниточка, привязывавшая ее к Влку, тонкая и прочная, словно паутинка, брала начало в прихожей их квартиры, где он преподнес ей букет алых роз. Теперь ее сердце захлестнула волна зависти к собственной дочери, ей захотелось оказаться на ее месте. Сильнее любых доводов холодного рассудка, объясняющих нежелание пани Люции брать его в зятья, было горячее желание взять его в любовники. Оно-то в конечном счете и придало ей решимости открыть огонь по Влку, причем из орудий главного калибра! Но и без военной хитрости тут не обойтись, а уж в таких делах она изрядная мастерица.
Если она и была в чем-то уверена, так это в позиции, которую займет доктор Тахеци. Хотя он за все эти годы — теперь их минуло почти семнадцать — не принял ни одного серьезного решения — впрочем, этого и не требовалось! — пани Люция, не желая прослыть ни неблагодарной гусыней, ни тем более ревнивой дурочкой, задумала сделать в этом сражении изощренный маневр: выставить на передовую мужа.
— Эмиль, — воззвала она голосом античной героини, как бы возлагая на него всю полноту роковой ответственности, — тебе решать!
Вот уже пятьдесят с лишним часов, считая с момента субботнего сообщения о том, что Лизинка едва не стала жертвой сексуального маньяка, доктор Тахеци пребывал в состоянии внутреннего оцепенения. Ему не понадобилось ни принуждать себя к привычному душевному стриптизу, ни призывать на помощь излюбленного демона уничижительной самокритики; в ночь на воскресенье, которую он опять провел в ванной, не подозревая, что его жена, как профессиональная авантюристка, дважды проскальзывала мимо (первый раз изнывая по ласкам, второй — насытившись ими), он трезво просчитал, какую ценность представляет для человечества и какую для своих близких. Если в отношении первого он еще мог утверждать, что пролил свет знания во тьму, окружающую таинственное происхождение русского "мягкого знака", то в отношении второго вырисовывался ноль. За все эти годы — теперь их минуло почти семнадцать — он ничего не сделал для счастья любимой жены и уж подавно не подготовил к жизни обожаемую дочь. В полном одиночестве в замкнутом пространстве ванной он впервые почувствовал, а в замкнутом пространстве газовой камеры до конца осознал, что спасительных пяти минут уже не осталось, что часы пробили, фигурально говоря, ровно двенадцать, а значит, жизнь протянула к его дочери свои безжалостные когти — и вот появился человек, который позаботится о дочери лучше него. Этот человек за один-единственный год так подготовил ее — доктор Тахеци размышлял об этом, глядя сквозь застекленное окошко на фонарь, — что она своей нежной ручкой разделалась с жестоким извращенцем; этот человек произнес пару слов — и мираж Штурцовой книги материализовался в его, доктора Тахеци, руках, а тесть и пикнуть не посмел. Доктор Тахеци не был наивен и не питал иллюзий, что Влк расщедрился из симпатии к нему. Он припомнил, сколько безусловных, казалось бы, для самого себя табу нарушил, сколько крутых препятствий преодолел — например, когда пришлось договариваться о зале для празднования своего бракосочетания или составлять меню, — и все из любви к своей Люции; поэтому он понимал, что и Влк оказывает ему услугу исключительно из любви к его Лизинке. Еще более отчетливо он осознал, что если в критическую минуту поддержит этот союз, то и сам в конечном счете сможет воспользоваться его плодами — ему будет что положить к ногам своей жены. При взгляде на безмолвного Шимсу ему словно послышался звук колокола, и он воочию представил себе всех тех, по ком он звонит: кондукторов, которые в очередной раз откажутся давать ему сдачу с сотни; продавцов, которые снова подсунут ему манку вместо мака; официантов, которые осмелятся приносить запеченную гусиную кровь вместо гусиной печенки, а главное — всех этих Оскаров, которые на протяжении всех этих — теперь уже почти семнадцати лет — пытаются покуситься на святую верность Люции. Они прошли у него перед глазами — все вместе и каждый в отдельности, обработанные разными способами, но одинаково безукоризненно — как Шимса. Ему достаточно будет просто указать на них пальцем своим людям, своей семье — она разом возносилась из убогости, в которую ее ввергли три поколения филологов, вверх — над мукомолами, еще выше — над инженерами, к таким людям, как Влк, сконцентрировавшим в себе — он мог не осознавать этого до конца, но уже не смел в этом — усомниться — высшие достижения творческой человеческой мысли. "Это существо, — всплыла в его памяти великолепная цитата из де Местра, — исключительное, которому в семье человеческой предназначена особая роль… Уберите, — слышалось ему продолжение, — из мира этого непостижимого разумом работника — в тот же миг порядок сменится хаосом, троны рухнут, общество исчезнет…" И когда рефреном, словно замыкая роковой круг, прозвучал настойчивый призыв его жены, впервые потребовавшей от него принять окончательное решение, доктор Тахеци взял на себя эту ответственность. Он подошел к дочери и ее избраннику, обнял их за плечи (для верности не расставаясь со Штурцем), словно желая сомкнуть в кольцо их чувства, и растроганно прижал обоих к себе, при этом его подбородок уткнулся в макушку Лизинки, а подбородок Влка — в его макушку.
— Будьте счастливы, — только и сказал он.
Гром аплодисментов был адресован не ему, а Доктору, появившемуся в дверях «Какакласса»; за ним следовал Карличек, который делал знаки за его спиной, чтобы привлечь внимание к гостю. Влк понимал, что благодаря неожиданному маневру отца их с Лизинкой корабль на какой-то сантиметр разминулся с двумя торпедами, и ему хотелось решить исход боя прежде, чем мать и дед перезарядят орудия.
— Спасибо, благодарю вас, мои дорогие! — обратился он к ним. — Один момент!
И он устремился навстречу Доктору, не выпуская Лизинкиной руки и увлекая ее за собой. Даже сейчас он не забывал об основном правиле, которое сам же внушал на уроках "Подготовки к повешению": ни в коем случае не прерывать Акцию, пока клиент не будет готов!
— Доктор! — сказал он взволнованно. — Спасибо, благодарю! Мы завершаем учебный год в торжественной обстановке, но ни ребята, ни родители, ни я просто не можем — и потому мы позволили себе ненадолго оторвать вас от бесконечно важных дел! — расстаться без напутствия человека, который вывел на орбиту истории наше, — прибавил Влк как раз в тот момент, когда они с Лизинкой, изящно подхватившей Доктора под руку, подвели его к почетному месту во главе стола, — училище!
Под мальчишеское "урра-а-а!", умело организованное Альбертом, в потолок выстрелила пробка шампанского, которое по сигналу Влка откупорил Карличек. Влк заметил, что пани Люция тянет руку — растерявшись, она повела себя, как гимназистка; в эту руку Маркета находчиво вставила первый же бокал, наполненный игристым напитком. Но вложить в эту руку белый флаг мог только сам Влк.
— Завершается, — начал он, по преподавательской привычке не обращаясь ни к кому конкретно, но все разговоры немедленно смолкли, — первый и уникальный учебный курс. Ничего подобного доселе не было, нам не с кого было брать пример, поэтому наш курс можно считать экспериментальным. Тем не менее он дал серьезную подготовку к жизни вам, первым ученикам, и стал суровой проверкой для вас, их родителей, ибо и вы сдавали выпускной экзамен, экзамен на гражданскую, — продолжал он, выразительно взглянув на пани Тахеци, — зрелость. Благодаря вам те, кто придут после вас, а я могу с гордостью сообщить, что желающие буквально лезут во все, — продолжал он, укоризненно взглянув на Маркету, — щели! Так вот, все они смогут избежать топтания на месте и ошибок, этих вечных спутников всего нового. Это не означает, что мы будем год за годом шагать по проторенной дороге. Нет! Я и мои, — продолжал он, глядя с доверием на Альберта с Карличеком, — сотрудники приложим все свое умение, чтобы ПУПИК на пути к вершинам использовал все новые и новые скрытые резервы нашей профессии, сочетал славные традиции с самой передовой, — продолжал он, стараясь вернуть расположение инженера Александра, — техникой, и я, пользуясь случаем, могу с радостью сообщить, что в стенах нашего училища создано устройство, впервые механизирующее самый распространенный вид обработки, и вскоре оно избавит от тяжелого труда всех исполнителей, -
Влк хлопнул в ладоши, и Карличек выкатил из-за газовой камеры нечто продолговатое на роликах, прикрытое брезентом, — в мире. В пятницу оно было наконец запатентовано, и теперь я могу впервые, -
Влк хлопнул еще раз, и Карличек расчехлил белый стол с темно-красной столешницей, который до сего дня был заперт в «волчарне», — представить его на суд общественности и сообщить, что в честь авторов он назван, -
Влк с тревогой взглянул на Лизинку — для нее он подготовил этот сюрприз в награду за успешно сданные экзамены и как прелюдию ко всем подаркам, которыми завалит ее в благодарность за сына.
— ВЛТАВА, или, — сдержанно процитировал Влк оригинальную формулу Доктора — тот счел безнравственным, чтобы имя Шимсы попало в учебники, и, напротив, нравственным, чтобы изобретение Шимсы унаследовала его жертва, а значит, и ее будущий супруг. Это настолько тронуло Влка, что он собирался предложить Доктору третью часть прибылей.
— ВЛк-ТАхеци-Вешательный-Аппарат, который своими размерами и дизайном подходит и для, — с серьезной миной сострил Влк, — космических кораблей. А теперь вернемся из космоса к земным делам. Хочу вместе с нашей милой Лизинкой Тахеци, которая сегодня стала первой в мире палачкой, буквально, — произнося эту остроту, Влк посерьезнел еще больше, — грудью отстояв эту честь — ибо пресса сообщила, что в Сингапуре в подобное заведение готовится поступать двадцатилетняя Анита Чжуан, — хочу поделиться с вами радостью, которую нам подарили ее и мои родные, благословив нашу, -
Влку пришлось повысить голос, потому что стоявшая неподалеку Маркета уже аплодировала, подавая пример остальным, — помолвку.
После того как было объявлено название машины, поднялся шум. Он нарастал и наконец перерос прямо-таки в рев; аплодисменты Маркеты выпустили на волю словно сдерживаемые шлюзами чувства, и разразилась подлинная овация. За исключением двоих присутствующих, все отставили бокалы, чтобы звонкими ударами ладоней разогнать застоявшуюся кровь, а когда щеки разгорелись румянцем, раздался колокольный звон сдвигаемых бокалов — полных, но мгновенно осушенных до дна и вновь наполнившихся, — Карличеку пришлось потрудиться. Даже теперь осторожный Влк не позволил себе расслабиться. Он неудержимо стремился к своей стратегической цели, чтобы опередить коварный контрудар. Разомкнув круг восторженно приветствовавших его людей, он подошел к тем двоим, которые — единственные из всех — хранили молчание. Сначала он схватил руку пана инженера Александра и встряхнул ее так энергично, что показалось, будто пан инженер отвечает на рукопожатие. Потом наклонился к пани Люции и поцеловал ее так умело, что показалось — это она целует его; впрочем, она и в самом деле ответила на поцелуй. Он хотел в зародыше ликвидировать любую возможную неудачу, поэтому вовремя оторвался от нее и смачно, как это принято у государственных деятелей, поцеловал в губы доктора Тахеци, после чего наскоро чокнулся с Доктором, взглядом давая ему понять, что сегодня в порядке исключения пришлось отдать предпочтение личным делам. Доктор понял.
— Теперь я ваш… — прошептал Влк с благодарностью, прежде чем выпить за него, — должник!
Раздалось пение — Альберт затянул, и ребята подхватили гимн: будущий ассистент Влка, а в скором времени, несомненно, и доцент, втайне проводил репетиции с начала июня, причем слова частично сочинил сам, вдохновленный поэтическим творчеством своего профессора.
Gaudeamus igitur.