Тянулись дни…
Как-то вечером, в конце рабочего дня, Марчук велел солдатам заправить ему автомобиль.
У Марчука был трехсотый «Мерседес» светло-салатового цвета.
Наливая в бензобак бензин из канистры, Дробышев сказал Вдовцову:
– Хорошо ему на халявном бензине ездить.
На что Вдовцов заметил:
– Был бы ты начальником склада ГСМ, ты бы тоже на халявном бензине ездил бы.
– А «Мерин» откуда?
– До Говерловска Марчук в Германии служил. Оттуда и «Мерин». Марчук вообще мужик нормальный.
– А я разве плохо о нем говорю?
Возвращаясь с аэродрома в казарму, сослуживцы коротали дорогу в нехитрых своих солдатских разговорах.
Вопрос коснулся службы в армии.
– А я вот прямо скажу, – широко шагая, говорил Вдовцов. – Я от армии не косил и не бегал. Я ещё в школе настраивался сюда идти. И батёк меня всегда учил: «Ты, сын, должен отслужить в армии. В этом ничего зазорного нету. Ты должен отдать долг Родине!» Я спрашивал его о дедовщине. Он рассказывал, что и в его время, когда он служил, всякое было. Он говорил: «Говна везде хватает, но и хорошие люди есть везде!» И тогда, в начале семидесятых, были несправедливости, и тогда кто посильнее пытался прижать того, кто послабее. Так было всегда. Как там Дарвин говорил? Выживают сильнейшие.
Вербин промолчал.
– А я скажу честно, врать не буду. Я не хотел идти в армию, – признался Дробышев. – Думал, а хрен там делать? Два года на ветер. Сейчас, конечно, всё совсем по-другому воспринимаю. Армия, безусловно, многое дала. Она меняет человека. Она, прежде всего, даёт взглянуть на себя другими глазами, делает человека взрослее. В армии мы находимся сами по себе. Всё больше и больше начинаешь понимать, что надо во всём рассчитывать только на собственные силы.
– А я всегда привык рассчитывать на собственные силы. Меня этому батёк с детства учил. И сдачи он меня учил давать всегда. Никто не сможет лучше всего за себя постоять, только ты сам. Рассчитывай только на самого себя, и тогда всё будет пучком.
– Всё это так, – согласился Дробышев. – Но два года… как не крути, это много. Это слишком много. Я считаю, для того чтобы у человека сложилось впечатление об армии, достаточно одного года службы. Ведь служат же год те, кто имеет высшее образование! И ничего. Нормально. Я считаю, что надо сокращать срок срочной службы до года.
– Помню, читал в какой-то газете, – поддержал беседу до этого молчавший Вербин, – что некоторые в Правительстве об этом и поговаривают. Украине нужна профессиональная армия.
– Всё это пока только одни разговоры. Никто срок службы сокращать не будет, – с убеждением сказал Вдовцов. – Вот нашим дедам повезло. Они уходят полуторагодичниками. А я вот переживаю, как бы нашему призыву опять срок службы до двух лет не подняли.
– Не поднимут, – уверенно сказал Дробышев. – Какой им хрен было нашим дедам до полтора года сокращать?
– Да их, этих депутатов, хрен разберёшь, – возмущался Вдовцов. – Сидят там, в Верховной Раде… Говно в ступе толкут: реформы, реформы… Что току от этих реформ? Разве народ от этого лучше стал жить?
– Нашему брату везде несладко, – вздохнул Вербин.
– Жизнь сейчас скотская пошла. Вот, помню, летом выборы были, – говорил Вдовцов. – Решали за кого голосовать – за Кравчука или Кучму. Я помню, накануне выборов в увал ходил. Иду по городу. Навстречу дедок какой-то чешет. Спрашивает: «Ты, сынку, за кого голосоваты будешь?» Я кажу: «Нэ знаю ще». А вин мэни: «Голосуй за Кучму, цей за народ!» Я про себя думаю: «За кого не голосуй, всё равно получишь… рубль! Что тот вор, что этот. Кравчук – это предатель. Он Союз вместе с Ельциным и Шушкевичем развалил, а Кучма… на одну его морду взгляни… колхозник. 9 классов образования… Ладно, я безграмотный. Но ведь я в политику не лезу. А этот прёт. Куда ты прёшь, дура?
– Выходит, ты за коммунистов? – уточнил Дробышев.
– Нет. От коммунистов толку нету. Не умеют они управлять государством. Тому пример – Горбачев, Ельцин, Кравчук… развалили Союз. А какое государство было!
– Это всё Америка виновата, – заметил Вербин.
– Да это и ёжику ясно, что без Америки тут дело не обошлось! – с убеждением говорил Вдовцов. – Но один хрен: коммунисты – козлы. Незалэжники – тоже. Украина не может быть нэзалежной. Один хрен … всё равно от кого-то зависеть она будет… От Польши, Литвы, от Америки… В конце концов мы от России зависим. Газ – её, нефть – её. Вот отрубит Россия нам газ, что тогда делать будем?
– Россия нам газ не отрубит, – сказал Вербин. – Тут большие деньжищи замешаны.
– Я наоборот хотел бы, чтоб Россия отрезала Украине газ, – запальчиво и зло сказал Дробышев. – Пусть рагули на собственной шкуре нэзалэжнисть почувствуют.
– Рагули-то почувствуют, но и ты тоже, – заметил Вдовцов.
– А мне похрен! У меня дед с бабкой в России живут. В Центральном Черноземье.
– У меня тоже в Сибири родственники есть. Только мне с Александрии нет никакого желания куда-либо уезжать. Это моя Родина, и я её ни на что не сменяю! – горячо сказал Вдовцов.
– А мне Кировоград не нравиться. Скучный город. Вот Киев – это сила, – поделился мнением Вербин. – В Киеве все деньги.
– Ну, ты сравнил хрен с пальцем. Киев – это столица! Колыбель Руси! Мы с отцом, когда в Киев заезжаем, всякий раз в Киево-Печерскую Лаву идём. Там знаешь, какая святость! Там столько угодников Божиих!
– А я в Бога не верю, – вызывающе сказал Дробышев.
– Ну и зря!
– Бога нет.
– А ты докажи? – насмешливо потребовал Вдовцов.
– Ты докажи, что он есть?
– Доказать я не смогу. Тут сердцем прочувствовать надо. Верить надо сердцем.
– А я не верю.
– Твои проблемы.
– Ну и что… тебе твой Бог помогает? – язвительно спросил Дробышев.
– Да помогает. Когда мне трудно, я помолюсь Богу, и мне всегда легче становиться, – говорил Вдовцов.
– Вот ты его попроси, чтоб он нам срок службы до года скостил.
– А может, это не входит в планы Бога? Может, Ему угодно, чтоб мы два года служили? Чтоб из тебя за эти два года Армия всю дурь из твоей головы выбила.
– Во мне дури столько, что её и за десять лет не выбьешь.
– С тобой спросить, только нервы трепать, – безнадежно махнул рукой Вдовцов.
– С тобой то же.
Оставшийся отрезок дороги шли молча. Каждый думал о своём…
Дробышева возмущало во Вдовцове лицемерие: «Если он так верит в Бога, то почему бензин ворует?» Впрочем, в лицо он этого не высказывал. Не хотелось портить отношения.
Приближался Новый Год.
Отгремела присяга молодых. В БАТО появились первые «шнэксы».
Первый «шнэкс», появившийся в батальоне, достался 1 ТР.
Звали его Осецкий Юрий. Был он родом из Житомира. Полноватый, стриженный наголо, он носился по батальону в поисках сигарет.
– У тебя не будет?
– А у тебя не будет? – спрашивал он у солдат.
Осецкий ещё не знал, кто есть кто, и не научился отличать «дедов» от остальных солдат.
– Закурить не будет? – спросил он у проходящего мимо младшего сержанта Штырба.
– Я дывлюсь, ты обуревший шнэкс! – сказал Штырба беззлобно. Он был в хорошем расположении духа.
Штырба достал из пачки две сигареты, дал Осецкому.
– На майбутне. Я твий дид. Николы у дедив цигарок нэ спрашивай.
Осецкий, благодарно взглянув в глаза Штырбе, сказал:
– Я всё понял. Большое спасибо.
Дробышев познакомился с Осецким в наряде по столовой.
В РМО в этот момент не хватало людей. Комари лежал в санчасти. Иван Вдовцов уехал в краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам – у него заболела мать.
Штырба старшина тоже отпустил домой. Каптёрщик пообещал привезти пять банок нитроэмали, лак и обои. Нытик занимался ремонтом у себя дома, и ему сейчас всё это было очень кстати.
На утреннем разводе капитан Иголка подошёл к командиру части.
– Товарищ подполковник, мои сегодня в наряд по столовой заступают. У нас людей не хватает. Мне б пару человек.
Самовалов позвал начальника штаба БАТО.
Подошёл майор Белобородов.
– Да, товарищ подполковник.
– Выдели в РМО трёх солдат.
– Никак не могу. У самого людей катастрофически не хватает. Весь личный состав аэродромной роты задействован на чистке взлётки. Вторая транспортная тоже полным составом будет задействована на аэродроме.
– Ну а первая?
– Из неё я могу только одно молодого выделить. Остальные нужны.
– Ладно, днём дашь одного, – согласился Самовалов, – а вечером, как твои вернуться с аэродрома, выделишь ещё троих.
В помощь РМО прислали молодого «шнэкса» из 1 ТР.
– Вешайся, сука! – с ненавистью сказал ему Найда, заступавший старшим наряда.
Найде нравилось чувствовать себя командиром и «дедом» одновременно. У него чесались кулаки, но он не знал, за что зацепить Осецкого. Без повода бить не хотелось.
Вечером «повод» всё же нашёлся. Найде не понравилось, как молодой чистил картошку.
– Почему так медленно? Чисть быстрее!
Осецкий старался, как мог. Он чистил гораздо быстрее остальных. Но Найде непременно хотелось его ударить. И он сделал это. Подойдя к Осецкому, нагнул ему голову и ударил ладонью, плашмя, по шее.
Лицо Юрия передёрнулось от боли.
За вечер он несколько раз «отхватил» от Найды. В столовую на «шнэкса» из санчасти прибегал смотреть рядовой Комари.
– Шнэкс, грудь к осмотру! – крикнул он.
Осецкий вытянувшись в струнку, сдвинув каблуки, руки по швам, по-военному, сухо и четко ответил:
– Фанера трёхслойная, грудь бронебойного, образца тысяча девятьсот семьдесят шестого года выпуска, к осмотру готова!
Комари ударил его в центр груди.
Осецкий пошатнулся, у него померкло в глазах, с гримасой боли он выдавил:
– Отдачи нет, откат нормальный, гильза упала в ящик.
– Молодец. Ну-ка, лося.
Осецкий, скрестив на лбу руки ладонями наружу, угнул голову. Комари кулаком всадил ему в руки.
– А теперь музыкального лося.
Получив ещё один удар, Осецкий, вымученно улыбнувшись, запел:
– От улыбки станет всем светлей. И слону, и даже маленькой улитке…
Тонкие губы Комари расплылись в довольной улыбке.
– Это тебе, шнэкс, чтоб жизнь мёдом не казалась. Привыкай к суровым армейским будням. То, что попал к нам в часть, не жалей, но горя хапнешь!
Напутствие к началу службы было оптимистическим. Юрий помрачнел.
…Прошло несколько дней. В батальоне уже в каждой роте были свои «шнэксы».
Как-то раз Осецкий в коридоре, показав Дробышеву синюю от побоев грудь, глотая слёзы, злобно сказал:
– Деды, суки, совсем замучили! Житья никакого нет! Если так будет дальше продолжаться, я либо угощу кого-нибудь из них по башке табуреткой, либо сбегу отсюда.
– Юрок, я тебя, вполне, понимаю, – дружески положив ему руку на плечо, сказал Дробышев. – Но надо держаться. Что толку бежать? Ты про Зону слышал?
– Слыхал.
– Он тоже сбежал. Итог, какой знаешь?
– Какой?
– Сейчас в СИЗО сидит. Ему три года светит – за дезертирство. Бегать от армии надо было на гражданке. Попал сюда – терпи. А проломить дедам башку – дело нехитрое. Но тут либо самому за это поплатиться жизнью можно, либо в тюрьму сесть. Оно тебе надо? В молодые-то годы?
– Я сам это понимаю. Но, понимаешь, житья никакого нет.
– Слушай, давай я попробую перебазарить со Штырбой. Может, он поговорит с твоими дедами.
– Сделай доброе дело, Серёг. Век не забуду.
Дробышев выполнил свою просьбу, и Штырба в тот же вечер зашёл в гости к земляку из 1 ТР. Юрий в этот момент ползал по-пластунски под койками, собирая шинелью пыль. На солдацком жарнгоне это называлось «сдавать права на вождение автомобилем».
– Ну-ка, Осецкий, ходы сюда? – окликнул его Штырба.
Юрий подорвался, подбежал.
– Розстебнысь! Покажи груди.
Осецкий послушно расстегнул поговицы кителя и нижнего белья. Действительно, Дробышев сказал правду: у Осецкого вся грудь распухла и представляла огромный почерневший синяк.
– Вы шо з розуму зийшлы? А колы завтра стройовый смотр? – закричал Штырба на земляков. Он уговаривал сослуживцев из соседней роты попридержать свой гнев, но младший сержант Соломенко, «молодой дед», пересевший после Лебедько на дежурный тягач, сказал:
– Cтепан, цен нэ твоэ дило. Осецкий мий стажёр. И я шо хочу, то с ным и роблю! Ты за своим шнэксом дывысь. Вин в тэбэ у клуби цилыми днямы спыть.
Соломенко был прав…
Рядовой Зазуляк, попавший неделю назад в РМО из Новоград-Волынской учебки, был назначен киномехаником. Эта должность считалась у солдат одной из самых «козырных». О ней мечтали Вербин, Арбузов и Дробышев. Но никто из них не имел специального образования. А Зазуляк окончил училище культпросветработника.
Целыми днями он находился в клубе, подчиняясь непосредственно начальнику клуба. В обязанности солдата-киномеханика входило также функции почтальона. Поскольку в лётной дивизии не было своего почтового отделения, Зазуляку выдали постоянную увольнительную записку, в которой было отражено, что рядовой Зазуляк имеет право беспрепятственного выхода в город с передвижением по определённому маршруту. Он ходил на почту к соседям, пограничникам, но при желании мог легко уклониться с маршрута и зайти в соседние микрорайоны. Пропадая целыми днями в клубе, Зазуляк очень быстро настроил против себя всю роту, и его постоянно за это били «деды». Особенно старался Найда и Комари. Штырба же никогда его трогал, только орал на него.
– Зазуляк, и звидки ты такий тормоз взявси?
Дробышеву он тоже не понравился. Особенно после того, как он из-за Зазуляка влетел с уборкой. По неписанной, сложившейся солдатской традиции, в Армии за уборку всегда отвечал самый младший призыв. То есть «шнэксы». Хоть Зазуляк и был единственным «шнэксом» в роте, ему никто не помогал.
Он первым с криком дневального: «Подъём!» подрывался с койки, прыгал на пол, стремительно одевался, хватался за метлу и начинал «шуршать».
Молодые «черепа» – Арбузов, Вдовцов, Вербин и Дробышев – оставались в койках. Им так не хотелось расставаться со сном! Утренний солдатский сон необычайно сладок!
Зато, как волнующе приятна мысль, что ты уже не самый младший призыв, что в роте есть свой постоянный уборщик.
Понятное дело, как Зазуляк ни старался, в одиночку с уборкой он никогда не успевал.
Однажды утром, в двадцать минут седьмого, в кубрик зашёл ротный.
– Это ещё что за безобразие! – заорал Иголка, увидев лежащую в койках роту.
Солдаты подорвались.
Иголка, заметив Зазуляка, стоявшего с метлой посередине кубрика, уточнил по списку убирающих. Сегодня выпадал день Дробышева.
– Дробышев, это ещё что такое? Что постарел? Что дедом стал? Или тебя уборка не касается? Два наряда вне очереди.
– Есть два наряда! – недовольно ответил Дробышев,выпятив грудь колесом.
…Зазуляк каждый день отхватывал от «дедов». Найда и Комари, по очереди, зажимая Зазуляка в углу, то и дело били его кулаками.
За «шнэксом» в РМО постепенно закрепилось «погоняло» Тормоз.
В батальоне Зазуляк был вторым Тормозом. Первым был Стёпка, тот самый, который лежал в санчасти. Его после «карантина» кинули в 1 ТР, и он вместе с Осецким ходил постоянно битым.