Отец и сын сидели во внутреннем дворике позади клиники, под красным, вздыхающим на ветру японским кленом. Над забором, покрытым абстрактной росписью, виднелись небоскребы Сан-Франциско. Слышался щебет птичек, а воздух, пропитанный слегка обжигающим минеральным привкусом моря, напоминал Ясону, как далеко он находится от дома.
К левой передней лапе отца ремешком был прикреплен телефон с двумя большими кнопками. Чтобы позвать на помощь в более или менее экстренных ситуациях, он мог подбородком нажать на кнопку. Отец сидел на скамейке рядом с Ясоном, поджав под себя задние лапы и высоко подняв голову, чтобы по возможности смотреть Ясону в глаза.
— Так или иначе мне надо было что-то делать с коленями, — сказал он. — Прежде в них была прямо-таки простреливающая боль. Артрит. Теперь они как новенькие. Я опробовал лапы нынче утром, перед твоим приходом. Уже многие годы я не мог так бегать. А когда находишься так близко к земле, кажется, что мчишься со скоростью сто миль в час.
Ясон перевел эту цифру в километры и понял, что отец преувеличил.
— А как насчет… ну, не знаю, ресторанов? Музеев? Кино?
— После того как они разберутся с моей головой, у меня будут уже другие интересы. А вот кормить обещают по высшему разряду. Музеи — дерьмо, я сроду туда не ходил. Что касается фильмов, то просто подожду, когда их начнут показывать на портативном компьютере. Тогда свернусь клубком рядом с хозяином и буду под них посапывать.
— Конечно, кино станет для тебя черно-белым.
— Хе-хе.
Ясон не упоминал, даже думать не хотел о других переменах, которые повлечет за собой финальная операция, — переменах в чувствах отца, в его личности. После этой черепно-мозговой процедуры разум человека настолько приблизится к собачьему, насколько это позволяет современная медицина. Возможно, он будет счастлив, но Ноем Кармилком больше не будет.
Отец, похоже, догадался, что мысли сына пошли в нежелательном направлении.
— Расскажи мне о своей работе, — попросил он.
— Я работаю в «Bionergy», — ответил Ясон. — Гражданский инженер. Мы переоборудуем старую кливлендскую газовую систему в биогазовую, это значит, что приходится раскапывать много улиц, а потом заново их прокладывать.
— Забавно. Я был некоторое время гражданским инженером, пока не нанялся в «Romatek».
— Серьезно?
— Серьезно.
— Я шел по твоим стопам и даже не знал об этом.
— Мы думали, ты станешь художником. Твоя мама так гордилась твоими рисунками всяких сараев и коз.
— Надо же. Я уже много лет не делал ни одного наброска. Они разглядывали роспись на стене и оба вспоминали покрытый его рисунками холодильник.
— Хочешь, я тебя нарисую? Отец Ясона задумчиво кивнул.
— Да. Пожалуй.
В клинике нашлись блокнот и угольный карандаш. Отец и сын устроились под кленом. Ясон прислонился к забору и начал рисовать. Ной сидел, поджав под себя задние лапы и вытянув передние.
— Ты похож на сфинкса, — сказал Ясон.
— Хм.
— Можешь разговаривать, если хочешь, — я пока не рисую твой рот.
— Мне нечего сказать.
Карандаш Ясона помедлил, затем продолжил работу.
— Вчера вечером я прочел газету, которую нашел в ресторане. «Вой». Ты ее знаешь?
Полный заголовок был такой: «Вой. Газета сообщества поменявших биологический вид». В ней было полно сердитых статей, адресованных местным политикам, о которых Ясон никогда не слышал, и объявлений об услугах, в которых он ничего не понимал и не собирался понимать.
— Я узнал о разных причинах, заставляющих людей изменять свой биологический вид. Одни говорят, что родились не в том теле. Другие считают, что человечество вредит планете. Кое-кто видит в этом театральное действо. В тебе я ни одной из этих причин не нахожу.
— Я же тебе сказал, что просто хочу, чтобы обо мне заботились. Это вроде ухода на пенсию.
Набросок в блокноте становился мрачным, черным.
— Не думаю, что дело в этом. Я смотрю на тебя и вижу человека с амбициями, сильного, напористого. Ты не стал бы заниматься всеми этими биржевыми операциями, если бы был типом, который в пятьдесят восемь лет мечтает о пенсии.
Угольный стержень сломался в руке у Ясона, и он швырнул его остатки в сторону.
— Проклятие, папа, как ты можешь отвергать свою человеческую природу?
Отец Ясона подпрыгнул на всех четырех лапах и занял оборонительную позицию.
— Конституция гласит, что я имею право изменить свое тело и разум так, как мне этого захочется. Думаю, сюда относится и право не отвечать на подобные вопросы.
Он с минуту не отводил взгляда от Ясона, собираясь еще что-то сказать, потом поджал губы и рысью пустился прочь.
В руках у Ясона остался незаконченный набросок сфинкса с отцовским лицом.
На следующий день он просидел три часа в приемной клиники. Наконец доктор Стейг вышел и сказал, что ему жаль, но убедить отца увидеться с Ясоном оказалось совершенно невозможно.
В обеденный перерыв Ясон бродил в толпе по улицам Сан-Франциско. Весенний воздух был чистым и бодрящим, люди спешили. То тут, то там он видел перья, шерсть, чешую. Официант, который принес ему сэндвич, был полузмеей с глазами-щелками и мелькавшим во рту раздвоенным языком.
Ясон так удивился, что забыл оставить чаевые.
После обеда он подошел к дверям клиники. Долго ждал в приемной, но, когда из лифта вышли две женщины с одинаковыми мордами сиамских кошек, Ясон стрелой метнулся между ними и, не обращая внимания на их оскорбленный визг, ударил по кнопке «закрытие двери». Лифт поехал, он вцепился в поручни, вжался в угол и попытался успокоить дыхание. Той же ночью в 12:30 он приземлился в Кливленде.
Люди в касках, товарищи по работе, вручили ему открытку с выражением соболезнования. Он принял их сочувствие, но в подробности вдаваться не стал. Одна из женщин отвела его в сторону и спросила, как долго протянет отец.
— Доктор сказал, пять недель.
Шли дни. Иногда Ясон обнаруживал, что сидит в кабине экскаватора, уставившись на свои руки и не имея понятия о том, как долго там находится.
Он ни с кем не делился. В голову лезли дурацкие мысли, что он превратится в объект для шуточек типа: «Хорошо, что это не твоя мать, а то ты стал бы сукиным сыном!». Любимой закуской для него теперь был противоязвенный препарат.
Домик, который они с Марией когда-то купили, строя глупые надежды, стал ему в тягость. Питался он в ресторанах, в тех районах, где никого не знал. Однажды ему в руки попала газета местных перерожденцев. Это было тощенькое издание, выходившее два раза в месяц, с такими же гневными статьями в адрес местных политиков и объявлениями об услугах, о которых ему не хотелось ничего знать.
Спустя четыре недели, в понедельник вечером, ему позвонили из Сан-Франциско.
— Ясон, это я, твой папа. Не вешай трубку.