Мы задёрнули шторы, заперли двери, расселись и сконцентрировались. Я настолько привык к этой операции, что выполнил её почти автоматически. Первый шаг подобен тому, что я делаю, когда хочу заснуть: полный отказ от мыслей об окружающем мире, забвение собственного тела. Через несколько секунд я уже погружался в тьму своего разума. Следующий этап требовал некоторой практики: здесь приходится освобождаться от обыденной физической личности, в то время как интеллектуальная часть должна оставаться всецело бодрствующей и продолжать опускаться в этот мир снов и воспоминаний.
В известном смысле это погружение сходно со случаем, когда вы видите кошмар, и говорите себе: "Ведь это всего лишь сон. На самом деле я сплю в своей кровати. Я должен проснуться." Здесь присутствует ваше "дневное" "я", но оно сбито с толку собственным миром фантасмагоний. Вскоре я обнаружил, что могу погружаться сквозь слой снов, оставаясь в полном сознании — что довольно сложно, ведь люди обычно используют своё тело в качестве отражателя сознания. Этот слой снов в разуме — странный, тихий мир, здесь чувствуешь себя, словно плаваешь глубоко в море. Для начинающего этот этап может оказаться самой опасной частью эксперимента. Тело служит якорем разума. В одном из своих стихотворений Йейтс[120] благодарит Бога за то, что "у него есть тело со всей его глупостью", которое избавляет его от ночных кошмаров. Тело — огромный вес для наших мыслей, и оно не даёт им расплыться во все стороны. Это почти как быть на Луне, веся всего лишь несколько фунтов: стоит сделать обыкновенный шаг, и тебя понесёт словно воздушный шарик. Также и мысли, освободившись от тяжести тела, получают поистине дьявольскую энергию. И если мыслитель окажется отвратительной личностью, его мысли немедленно превратятся в ужасающих демонов. Если он не поймёт, что эти демоны — его собственные мысли, и без него они не могут существовать, то может удариться в панику и сделать всё в десять раз хуже — как если бы пилот, выполняющий крутое пике, не осознавал, что он бессознательно давит вперёд на рычаг управления.
Мягко пробиваясь вниз сквозь свои сны и воспоминания, я старался не обращать на них внимания и оставаться безучастным. Если я вдруг совершу ошибку и отвлекусь на что-нибудь, то этот сон или воспоминание немедленно расширится и превратится в целую вселенную. И вот тому пример. Неожиданно я почувствовал запах табака "Джинджер Том", который курил мой дедушка. Я уже давно не вспоминал его, так что замешкался, и моё внимание сосредоточилось на запахе. Тут же появились и сам дедушка, и сад позади его коттеджа в Линкольншире. По сути я и был в этом саду, воссозданном до таких мельчайших подробностей, что, случись это при других обстоятельствах, я был бы абсолютно убеждён в его реальности. Я сделал усилие и решительно отбросил всё это, и в следующий момент снова погружался в тёплую тьму.
Эта тьма полна жизни, которая вовсе не отражает жизнь тела. Она, подобно электричеству, кишит повсюду во вселенной. Нижние участки разума относятся к "детской комнате" — здесь царит чрезвычайно живое чувство теплоты и невинности, это бестелесный мир детей.
Ниже "детской комнаты" простирается пустота, подобная пустоте межзвёздного пространства — практически "ничто". Это особенно опасный участок, где можно легко сбиться с пути. Во всех своих ранних экспериментах я всегда здесь засыпал и просыпался лишь многими часами позже. Здесь чувству индивидуальности, или даже самого существования, отразиться не от чего, и стоит ослабить внимание хоть на миг, как нить сознания сразу же теряется.
Дальше заходить я не мог. Даже тогда мне приходилось периодически подниматься к "детскому" участку, чтобы сконцентрировать своё внимание.
В течение всего этого времени наши мозги оставались в телепатическом контакте. Это вовсе не значит, что мы всемером плыли бок о бок, нет, каждый был одинок, в контакте находился именно мозг — и в случае необходимости мы могли помочь друг другу на расстоянии с помощью своего рода "дистанционного управления". Если бы я заснул, когда задержался в дедушкином саду, остальные могли бы разбудить меня. Или если бы один из нас подвергся нападению, мы бы все немедленно "проснулись" и объединились для отражения атаки. Но на этой глубине вы были предоставлены только самому себе.
Благодаря своей связи с Холкрофтом я узнал, что он всё ещё опускается. Я пришёл в полный восторг. На такой глубине я стал практически невесомым, и моё сознание было подобно воздушному пузырю, стремившемуся на поверхность. Я знал, что для погружения ниже требовалась некоторая сноровка, но её приобретение требовало определенного количества исследований, практики, и совершенно невозможно опускаться дальше, если вы только и можете, что сохранять своё сознание. Холкрофт, очевидно, уже обладал таким мастерством.
В этих регионах разума практически нет чувства времени — оно идёт и в то же время нет, если вам это что-то объясняет. Поскольку нет тела, чувствующего его, в вас появляется какое-то безразличие к его ходу. Я мог сказать, что поблизости от меня Паразитов не было, поэтому я просто ждал, бдительно "всматриваясь" во тьму. Вскоре я услышал, что Холкрофт возвращается. Я мягко поплыл наверх, через сны и воспоминания, и примерно через час после начала нашего эксперимента вернулся в состояние физического сознания. Холкрофт всё ещё был без сознания. Прошло десять минут, прежде чем он открыл глаза. Он был бледен, но дышал ровно.
Он спокойно взглянул на нас, и мы поняли, что ему сказать нам нечего:
— Не понимаю. Дальше вниз почти ничего нет. Я чуть не поверил, что они все убрались.
— Ты видел их?
— Нет. Раз или два у меня появлялось чувство, что они где-то рядом, но очень малым числом.
У нас у всех было такое же впечатление. Всё казалось обнадёживающим, однако мы не чувствовали себя счастливыми.
В полдень, впервые за три дня, мы обратились к телевизионным новостям, и тогда поняли, что делали Паразиты всё это время. Мы узнали об Обафеме Гвамбе, убившего президента Объединённых Государств Африки Нкумбулу и совершившего государственный переворот, сделавший его хозяином Кейптауна и Адена. Процитировали отрывок из радио-обращения Гвамбе, сделанного им после переворота. Мы переглянулись. Нас крайне встревожило, что этот человек явственно был под контролем Паразитов разума. Теперь мы знали о них достаточно, чтобы понимать, что их недооценка была самой опасной ошибкой.
Мы немедленно раскусили их замысел — по сути он был тот же самый, которому они столь успешно следовали в течение двух веков: постоянно заставлять человечество вести войны. Два века люди прилагали все усилия, чтобы развить состояние своего сознания до более значительного, и два века Паразиты давали им другие поводы, куда отвлечь свои мысли.
Мы сидели и говорили до поздней ночи. Такое развитие событий явно требовало нашего немедленного вмешательства — но какого? У нас у всех было дурное предчувствие. Лишь в три ночи мы разошлись по кроватям. Но уже в пять нас разбудил Холкрофт и сказал:
— Они что-то затевают, я чувствую это. Думаю, нам лучше убраться отсюда.
— Куда? — На вопрос ответил Райх:
— В Вашингтон. Нам нужно поговорить с президентом.
— Что это даст?
— Не знаю. Но мне кажется, что мы лишь попусту тратим время, рассиживаясь здесь.
Причин для задержки не было. Хотя до рассвета оставался ещё целый час, мы тут же направились к вертолёту, предоставленному в наше распоряжение правительством Соединённых Штатов. Под аккомпанемент первых солнечных лучей перед нами предстали прямые и длинные вашингтонские авеню. Мы аккуратно приземлились на улице рядом с Белым Домом. Из ворот резиденции с поднятым атомным бластером тут же выбежал часовой. Он был ещё молод, и нам не составило труда убедить его, что ему лучше сходить за старшим офицером, а мы тем временем переместили наш вертолёт на лужайку Белого Дома. Это было одно из приятнейших преимуществ наших сил: перед нами рушились все обычные бюрократические барьеры.
Мы вручили офицеру послание для президента и отправились поискать, где в столь ранний час можно выпить кофе. Думаю, случайные прохожие принимали нашу группу из одиннадцати человек за какую-нибудь делегацию бизнесменов. Мы нашли большой зеркальный ресторан и заняли два столика с видом на улицу. Когда мы сели, я заглянул в разум Эбнера. Он почувствовал это и улыбнулся мне, сказав:
— Смешно. Мне следовало бы думать об опасности, перед которой стоит человечество и мой родной город — я родился в Вашингтоне, — но я лишь испытываю презрение ко всем этим людям, идущим по улице. Все они спят. Мне даже кажется, что то, что с ними случится, не имеет особого значения... — Райх с улыбкой заметил:
— Не забывай, что неделю назад ты был одним из них.
Я позвонил в Белый Дом и узнал, что мы приглашены на завтрак с президентом в девять часов. Пробираясь назад сквозь толпы спешащих на работу людей, мы неожиданно почувствовали, как дрогнул тротуар. Мы переглянулись, и Эбнер спросил:
— Землетрясение?
— Нет. Взрыв. — ответил Райх.
Мы ускорили шаг и в 8.45 вернулись в Белый Дом. Я спросил офицера, вышедшего встретить нас, слышал ли он что-нибудь о взрыве. Он покачал головой: "О каком взрыве?"
Через двадцать минут, лишь только рассевшись за завтраком, мы обо всём узнали. Президента вызвали, когда же он вернулся, то был бледен, голос его дрожал. Он заявил: "Господа, полчаса назад взрывом уничтожена База 91." Мы все молчали, но нам всем в голову пришла одна и та же мысль: сколько ещё пройдёт времени, прежде чем Паразиты настигнут нас?
Райх и Холкрофт написали подробный отчёт о нашей беседе с президентом, так что здесь я лишь ограничусь кратким обзором произошедшего. Мы увидели, что президент находится на грани нервного срыва, и успокоили его при помощи метода, который мы теперь применяли так часто. Мелвилл не был решительным человеком. Для мирного времени он со своей великолепной административной хваткой был превосходным президентом, но справиться с мировым кризисом он не был способен. Мы обнаружили, что он был настолько потрясён новостью, что совершенно забыл позвонить в Штаб Армии и приказать привести в действие полную систему обороны США. Мы убедили его исправить эту ошибку и были рады узнать, что новый радар на высокоскоростных частицах может гарантировать перехват любой атомной ракеты, движущейся со скоростью мили в секунду.
Мелвиллу очень хотелось надеяться, что взрыв на Базе 91 произошёл из-за какого-нибудь несчастного случая — возможно, со строящейся там ракетой для полёта на Марс (её энергоблок содержал в себе достаточно мощи, чтобы уничтожить половину штата Нью-Йорк). Мы жёстко сказали ему, что это невозможно. Взрыв был делом Паразитов, и в качестве своего орудия они наверняка использовали Гвамбе. Президент сказал, что, в таком случае, Америка находится в состоянии полномасштабной ядерной войны с Африкой, но мы возразили, что в этом нет необходимости. Целью взрыва было наше убийство, но этот замысел провалился благодаря случайности и предчувствию Холкрофтом опасности. Второй такой возможности у Гвамбе не будет. Поэтому пока Мелвилл мог бы притвориться, что взрыв произошёл из-за строящейся ракеты. Нам же представлялось крайне важным только одно дело: собрать как можно большее количество интеллектуалов, способных уяснить всю проблему Паразитов разума, и создать из них нечто вроде армии. Если мы сможем заполучить достаточно людей, владеющих телекинезом, то нам удастся подавить бунт Гвамбе прежде, чем он широко распространится. Тем временем, нам надо было подыскать место, где мы смогли бы работать без всяких помех.
Значительная часть утра ушла у нас на зарядку президента мужеством и энергией для достойной встречи кризиса. Мелвиллу пришлось выступить по телевидению и заявить, что он считает взрыв результатом несчастного случая. (Взрыв уничтожил всё на площади радиусом тридцать миль — неудивительно, что мы почувствовали его в Вашингтоне.) Это подействовало очень успокаивающе на американцев. Затем была тщательно проверена вся система обороны страны; Гвамбе направили секретное послание, в котором его предупреждали, что в случае повторения взрывов будут приняты незамедлительные ответные меры. Мы решили, что будет лучше объявить о том, что мы живы — всё равно сохранить это в тайне от Паразитов было практически невозможно, к тому же весть о нашей гибели могла вызвать повсеместное отчаяние, ведь теперь миллионы людей рассчитывали на наше руководство.
Когда мы сели за ранний ленч, за столом царила атмосфера глубокого уныния. Победа казалось невозможной. Наша единственная надежда была вовлечь в наш круг "посвящённых" ещё около ста человек, а затем попытаться уничтожить Гвамбе теми же методами, что мы использовали против Жоржа Рибо. Однако, по всей вероятности мы находились под постоянным наблюдением Паразитов, и ничто не могло им помешать взять под контроль других политических лидеров, как они это сделали с Гвамбе. Ведь они могли даже завладеть разумом Мелвилла! Было бессмысленно и думать о том, чтобы посвятить его в наши тайны — как и девяносто пять процентов человечества, он никогда не сможет понять всю суть проблемы. Мы находились в постоянной опасности. Даже если бы мы просто прогуливались по улице, Паразиты могли бы захватить какого-нибудь водителя и бросить его машину на нас, как ракету. Или прохожего с атомным пистолетом, который быстро бы разделался с нами.
И тут Райх сказал:
— Жаль, что мы просто не можем переселиться на другую планету и основать новую расу.
Он вовсе не собирался выдвигать своё предложение на серьёзное обсуждение. Мы знали, что ни одна планета солнечной системы не была пригодной для жизни, да и в любом случае на Земле не существовало ракеты, способной перенести людей даже на пятьдесят миллионов миль к Марсу.
И тем не менее... Почему это не могло быть разрешением вопроса нашей безопасности? Ведь у Америки было несколько ракет, которые могли доставить на Луну пятьсот человек. Кроме того, ещё были три орбитальные станции. Пока мы оставались на Земле, мы подвергались постоянной опасности со стороны Паразитов, а если мы будем одни в открытом космосе, она просто исчезнет.
Да, определённо это был выход. Сразу после ленча Райх, Флейшман и я отправились к президенту и объяснили ему наш замысел. Если Паразитам удастся уничтожить нас, Земля погибнет — в прямом или переносном смысле. Выиграв битву, Паразиты будут безжалостно уничтожать любого, кто попытается заново открыть наш секрет. Лучшим выходом для Земли было бы, если бы мы, в количестве пятидесяти человек, сели на лунную ракету и провели следующие несколько недель на одной из станций, или же курсировали между Землёй и Луной. За это время мы могли бы стать достаточно сильными, чтобы бросить вызов Паразитам. А если нет, то мы бы разделились на группы, каждая из которых затем обучала бы в космосе ещё по пятьдесят человек. В конце концов, мы бы создали армию, способную захватить целую страну.
Один историк предположил, что мы "взяли контроль" над президентом Мелвиллом, как Паразиты над Гвамбе, и заставляли его выполнять все наши требования. Такие действия, конечно же, в кризисной обстановке были бы вполне позволительны, но в этом не было никакой необходимости: Мелвилл всегда был рад следовать нашим предложениям — так запугал его этот кризис.
Как я уже сказал, Ремизов и Спенсфильд снабдили нас списком около десяти человек, которые могли бы быть допущены в наш круг. Пока мы обучили только половину этих людей, и, кроме того, у Холкрофта, Эбнера и остальных также были свои предложения по кандидатурам. В итоге мы уже к началу вечера переговорили с тридцатью, и все они согласились присоединиться к нам. Военно-воздушные силы США помогли нам, доставив этих людей в Вашингтон, и к восьми следующего утра наша группа увеличилась до тридцати девяти человек. Нас могло бы быть и сорок один, но самолёт, доставлявший двух психологов из Лос-Анджелеса, разбился над Великим Каньоном. Мы так и не выяснили причину катастрофы, но догадаться о ней, думаю, несложно.
Президент договорился, что мы сможем покинуть Землю на следующий день, с космодрома в Аннаполисе. Тем временем, мы преподали двадцати восьми нашим новым ученикам ускоренный курс феноменологии. Выяснилось, что практика делает нас совершенными в этом плане, во всяком случае, очень близкими к этому. Возможно, нам помогла и кризисная ситуация. (Она произвела разительные перемены в Флеминге, Филипсе, Лифе и Эбнере.) И прежде чем закончился день, один из наших новичков смог добиться слабого эффекта ПК на сигаретном пепле.
Однако нас не оставляло чувство тревоги. Это было крайне неприятное ощущение — чувство, что нам угрожают одновременно снаружи и изнутри. Против какого-то определённого врага мы бы чувствовали себя уверенно, но было очень неприятно осознавать, что Паразиты могут использовать против нас любого из нескольких миллиардов. Это производило чувство безнадёжности, всё равно что искать иголку в стоге сена. Также я должен признать, что мы тщательно контролировали президента в течение всего нашего пребывания в Вашингтоне — иначе Паразитам было бы очень легко захватить его мозговые центры.
Тем временем, успехи Гвамбе в Африке были поразительными. Когда ООН обнародовала предупреждение ему, он просто использовал его в пропагандистских целях: белые пытаются запугать чёрных. И скорость, с которой его бунт распространялся, ясно показывала, что Паразиты сделали Африку ареной массового ментального вторжения. Без всякого согласования со своими войсками, негритянские генералы заявляли о своей верности Гвамбе. У него ушло всего лишь три дня, чтобы стать реальным хозяином Объединённых Государств Африки.
Всю ночь перед нашим отлётом я пролежал в раздумьях. Мне давно стало ясно, что теперь для сна мне нужно лишь несколько часов; а если бы я проспал слишком много, то мои ментальные силы и самоконтроль сознания ослабли бы. И теперь я чувствовал, что должен серьёзно взяться за проблему, терзавшую меня столь долго. Мне казалось, что я упустил нечто важное.
Я смутно чувствовал это с той самой ночи, когда Паразиты уничтожили всех, кроме нас пятерых. С тех пор мы как будто совершенно бездействовали — о да, мы выиграли несколько незначительных сражений с ними, но у меня было чувство, что наша главная победа была всё-таки упущена. Всё это казалось ещё более странным, поскольку с той памятной ночи Паразиты, казалось, оставили нас в покое.
Животные являются почти машинами: они живут по своим рефлексам и привычкам. Это также во многом относится и к людям; но мы, в отличие от животных, обладаем сознанием, которое по существу означает свободу от привычек и способность создавать нечто новое и оригинальное. И теперь меня раздражало чувство, что то, что я упустил, и было одной из тех тысяч привычек, которые мы всё ещё воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Я боролся за полный контроль над своим сознанием, но не мог разглядеть чего-то укоренившегося, препятствовавшего этому.
Я попытаюсь выразиться яснее. Тревожившее меня было связано с тем самым гигантским приливом жизненной энергии, с помощью которой я разгромил Паразитов. Несмотря на все мои усилия уловить источник этой энергии, он до сих пор ускользал от меня. Многие люди знают, что внезапно возникшая чрезвычайная ситуация пробуждает в них такие внутренние силы, о которых они и не догадывались. Например, война может превратить ипохондрика в настоящего героя. Это происходит потому, что жизнь большинства людей управляется подсознательными силами, о которых они не знают. Но я-то знал о них. Я мог погрузиться в свой разум, как инженер в машинное отделение корабля — но, тем не менее, я не мог достигнуть этого источника настоящей внутренней энергии. Почему? Ведь битва с Паразитами дала мне возможность вызвать эту гигантскую энергию. В моих неудачах достичь корня жизненных сил было что-то неразумное.