— Николай Константинович, второй батальон залёг. Голову не дают поднять.
— Давайте сигнал на отход. И сообщите артиллеристам.
Полковник Демин с досады ударил биноклем в подтаявший снег. Проклятый ДОТ сидит на высотке, и пулемётным огнём прижимает бойцов к земле. И второй там же, неподалёку, прикрывают друг другу задницу. Братья Диоскуры, мать их Пенелопа. Уже появились первые потери — одно отделение, преследуя разбегающуюся охрану аэродрома, вышло к этой чёртовой горке и попало под прицельную очередь. Четверых сразу наповал, двое раненых. Один тяжело.
Медленно тянулось время. Слишком медленно. Кажется, отползли, оставив на склоне ещё две неподвижных фигуры.
— Ракету!
Рявкнули пушки, и вершина расцвела чёрно-красными букетами взрывов. Вторая попытка. Две полевых трёхдюймовки с тремя десятками снарядов на ствол — и около полутора метров железобетона. После прошлого обстрела только поднялись — и сразу под ответный огонь.
Сзади кто-то постукал по сапогу и полковник обернулся. Есаул Хванской, белея свежей повязкой на голове, морщился и осторожно прикладывал ладонь к затылку. На руке оставались пятна проступающей сквозь бинты крови.
— Уже на самом бруствере зацепило, — пояснил он. — Ерунда.
— Пленных допросили, Дмитрий Иванович?
— Да, — казак мрачно усмехнулся. — Там только один по-русски мог разговаривать. Остальным не повезло.
— Что говорит?
— В ДОТе не литовцы, те бы давно сдались. Или убежали при первых же снарядах. Там немцы — инструкторы и охрана какого-то важного чина из Германии, прилетевшего сегодня утром.
Вот зараза, хуже не придумаешь. Эти, в отличие от местных, воевать умеют. И сидит теперь гадская высотка костью в горле — и взять не получается, и за спиной оставить нельзя. С неё простреливается взлётная полоса и цистерны с горючим. Почему только не подожгли до сих пор? Видимо оставили в качестве последнего привета.
Что делать-то? И ведь, чёрт, придётся штурмовать, потому что посыльный от Антона Ивановича сообщил — в Минске готовы к вылету самолёты с добровольцами. Ждут захвата аэродрома. Да вот он, наш уже, а толку? Гансы никому не дадут приземлиться.
— У князя был, Дмитрий Иванович?
Хванской подполз ближе и устроился рядом, вытащив из кармана папиросную коробку. Полковник, не выносивший запаха трофейного табака, недовольно покосился, но промолчал.
— Был я у него. Матерится Алишер, как революционный матрос перед расстрелом. С загибами и коленцами. И мне досталось, и Вам.
— Этот может. А что, довелось матросов послушать?
— Угу, — кивнул есаул, и папироса сломалась в нервно дрогнувших пальцах. — Только не я, а они меня к стенке ставили. В Новороссийске при эвакуации. Совсем немного я на причал не успел, на костылях шёл, а тут они…
— Не знал.
— Я и не рассказывал никому. Башаров только и знает — это его батарейцы выручили, когда нас штыками добивали. Меня вот успели спасти, да ещё прапора одного. Его потом в Крыму убило, — Хванской достал новую папиросу. — Так с артиллеристами до Врангеля и добрался. Сам, правда не помню, без сознания был всё время, но князь говорил, что на лодке с рыбаками.
Новая серия разрывов, и Дёмин опять поглядел в бинокль.
— Есть! Прямое попадание в амбразуру!
— Вижу, Николай Константинович. Только рано радуетесь — в прошлый раз то же самое было, чётко засветили. Может быть у них броневые заслонки? Нет, вряд ли. Скорее всего, отнорков наделали, как в лисьей норе. Отстреляются по нам, а с первым снарядом — под бетонный колпак. Сидят себе сейчас, кофей пьют. Или шнапс.
— Это они могут, — кивнул полковник. — Время как раз обеденное.
При упоминании о еде офицеры переглянулись, и дружное рычание голодных желудков ненадолго заглушило грохот близких трехдюймовок. В победном шествии по Литве как-то не озаботились приобретением полевых кухонь, хотя не раз попадались, брошенные разбегающимся противником. Некоторые даже с горячей кашей и супом. Нет, от трофейных харчей брезгливо воротили нос, предпочитая пообедать в ближайшем ресторане или трактирчике. Удивительная страна — численность населения не намного превышало количество разного рода заведений. И магазинчики на каждом углу, где продавалось всё, вплоть до контрабандных кондомов, но трудно было найти самый обычный хлеб. Может быть, лавочники его прятали, опасаясь вместо денег получить расписки с отсрочкой платежа на три года? Вот и приходилось набирать сухой паёк шпротами и солёным сыром. Да, странные люди. В ресторанах такой проблемы не было. Стоило усталому офицеру сесть за столик и положить автомат на крахмальную скатерть, как тут же возникал официант. Или как тут по-местному, шестёркас? Да не обеднеют же буржуи, тут все соглашались с большевиками, с пары-тройки кружек пива? Недурственного, надо заметить. Лучше него в этих местах варят разве что в Лиде, что под Гродно.
Но там сейчас поляки. Ну, ничего, — лиха беда начало. За три неполных дня почти весь север страны был захвачен. Правда, было приказано считать что освобождён. А с южной стороны вот-вот должны были перейти через границу три отдельных роты, составившие костяк антиполького восстания литовского народа. Никто не знал, что это за роты, и многие вспоминали своих товарищей по эмиграции, незадолго до того исчезнувших из Парижа по невыясненным причинам. Некоторое склонялись к мысли о возможном участии в деле остатков Последней Эскадры из Бизерты, но их домыслы отклонялись как смехотворные.
Только полковник Дёмин не гадал и не предполагал. Он знал точно. Ещё вчера был получен приказ — по занятии аэродрома подготовить его к принятию добровольцев и выйти на соединение с заброшенными в польский Вильно советскими пограничниками, выполняющими операцию «Красный реванш». Были даны точные инструкции, приметы красного командира и его псевдоним — Макс Имушкин.
Артиллерийский обстрел закончился, видно батарея князя Башарова выпустила последние снаряды, и роты опять начали подниматься. Короткими перебежками, прячась за осевшими сугробами, порой залегая в ближайших воронках, бойцы пошли вперёд, стреляя на ходу в сторону молчавшего ДОТа.
— Пару пулемётов бы на фланги поставить, — мечтательно произнёс есаул, поднимаясь в полный рост. — Прикрыть ребят хоть немного.
Дёмин тоже поднялся с земли и зло сплюнул в сторону.
— Не травите душу, Дмитрий Иванович. Знаю что нужны, только нет их. Сука, как на прогулку собрались.
— Да кто же знал? — возразил Хванской. — Литовцы драпали не сопротивляясь, даже танки побросали. Дерьмовые, правда.
— Что мне эти танки? Где они? Я и распорядился их сжечь. Предлагал же генерал Архангельский пару «Максимов» прихватить. Из тех, что у местного ополчения отобрали. Нет, отказался. Не захотелось лишних десять пудов с собой таскать.
— Будет вам на себя наговаривать, Николай Константинович. Против таких укреплений даже пушки не всегда помогают.
Будто в подтверждение этих слов амбразуры ожили, и Хванской еле успел повалить рванувшегося к ним полковника.
— Вы что себе позволяете, есаул? — крикнул Дёмин, тяжело переворачиваясь набок.
— Не пущу, понял? — зашипел в лицо есаул, переходя на «ты». — Не твоё это дело, на пулемёты в атаку ходить.
— Там же мои…
— И мои тоже, и сам я уже там, — Хванской подтянул за ремень валяющийся рядом автомат, встал и побежал вверх по склону к залёгшим ротам.
Минут через двадцать он вернулся, тяжело дыша и пригибаясь под свист пуль.
— Ещё шестерых…. Начали окапываться.
— Жалко. А я тут прохлаждаюсь.
— Ваше место сзади, Николай Константинович. И ещё… извините, не сдержался.
— Да ладно, Дима, оставим официальность. Не первый год вместе. К чему раскланиваться?
— Не скажите, командир полка, как никак.
Полковник в ответ только хмыкнул:
— Угу, полководец. Ни штаба, ни тыла. Даже адъютанта нет. И вообще — я же военный инженер. Моё дело мосты строить. Выбрали командовать, как старшего по званию.
— Кто же знал, что всё вот так обернётся? Вроде как в Москву с Антоном Ивановичем ехали. Зачем нам штабы нужны были?
Подоспевший посыльный отвлёк и не дал ответить:
— Ваше превосходительство, на батарею прибыл генерал. Вас просит подойти.
— Хорошо, идём. А генерал какой? Деникин?
— Никак нет. Тот, который большевик. И собака с ним.
— Будь он неладен, — проворчал Хванской, отряхивая грязь с мокрых колен. — Его только не хватало. Будет тут всякая сволочь краснопузая нас воевать учить.
— Не любите Вы их, Дмитрий Иванович, — заметил Дёмин.
— А за что любить, простите? Я уж не говорю про сожжённые и разграбленные имения — дело благое, и сам бы участие принял. Тем более ни у Вас ни у меня их и не было никогда. Дело в другом…. Вот скажите мне, чем это прославился генерал Архангельский? С кем воевал? Когда, на каких фронтах? Неизвестно? А сейчас надует щёки важно, и потребует взять ДОТ через пять минут. Пошёл он к чёртовой матери, такой главнокомандующий.
— Но Антон Иванович прислушивается к его мнению.
— Ну и что? А я Советам не подчиняюсь. Что он предложит нового? Залить амбразуры бензином и поджечь? До них ещё доползти нужно. Сколько уже народу положили?
Вспомнив о потерях, полковник потемнел лицом и стиснул зубы.
— Вы идите вперёд, Дмитрий Иванович. Я чуть позже, пока к разговору подготовлюсь. Мандражирую что-то.
Есаул понимающе улыбнулся и снял с пояса обтянутую брезентом фляжку.
— Не желаете для храбрости?
— Коньяк?
— Спирт.
— Давайте. Да идите с Богом, догоню, — Дёмин подождал пока Хванской не повернётся, и перекрестил уходящего в спину. — Извини, Дмитрий Иванович, но там лежат, в первую очередь, мои люди.
Оставшись один, он открутил пробку у фляги и собрался, было, отхлебнуть. Потом резко остановился, вспомнив что-то. Достал из нагрудного кармана плотный бумажный пакет, и, открыв его, бережно развернул платочек с кружевами по краям и едва заметными инициалами в уголке.
Резкий выдох…несколько торопливых глотков…и приложил к губам тонкий батист, вдыхая едва уловимый и почти забытый аромат.
— И ты прости…
Николай Константинович с треском разорвал памятный платок на узкие полосы, расстегнул полевую сумку на боку, достал две гранаты и связал их между собой. Ещё раз посмотрел вслед есаулу, вздохнул, перекрестился, и неторопливо пошёл в обратную сторону.
Ещё не доходя до артиллеристов, есаул услышал дружный хохот и голос генерала Архангельского:
— …И говорит он Олегу: — «В Торе написано, что на ворота захваченных городов полагается прибивать свой щит» А князь ему отвечает: — «Так гвоздей нет» А Мойша: — «Так у меня купи»
Батарейцы жизнерадостно заржали, вызвав недовольство генеральского такса, который, прячась за пустыми снарядными ящиками, в этот момент пытался зубами раскусить уворованную банку со шпротами. Изрядно помятые консервы сопротивлялись, но было видно — борьба неравная, и идёт с явным перевесом в сторону мощных челюстей.
На звук шагов Архангельский обернулся:
— А, Дмитрий Иванович, здравствуйте. Полковник задерживается?
— Здравия желаю, — поздоровался Хванской и пояснил: — Николай Константинович сейчас подойдёт.
И уже отвлёкся на капитана Башарова:
— Что у нас со снарядами, Алишер?
— Хорошо с ними, Дима, — ответил артиллерист, спокойно сидевший и куривший на лафете. — Вот без них плохо, кончились.
— Совсем?
— Ага, — подтвердил князь. — Вовсе и окончательно.
— Подвезти нельзя? — есаул покрутил головой по сторонам, пытаясь обнаружить генеральское авто. Неужели не мог бросить на заднее сиденье пару ящиков? Про собаку же не забыл, собака.
Машины нигде не было. Неужели верхом?
С высотки опять бешено застучали немецкие пулемёты, и разнёсшееся было «ура» утонуло в треске очередей. Башаров подскочил с лафета и пригнулся к прицелу.
— Наши опять поднимались, — пояснил он. — Кто-то почти до самой амбразуры дошёл.
— Разрешите? — Архангельский взял у одного из офицеров бинокль. — Действительно, метров двадцать осталось. Постойте-ка…кажется к нам посыльный бежит.
— Ваше Высокопревосходительство, товарищ генерал-майор, — издалека ещё начал кричать запыхавшийся солдат, один из немногих рядовых в офицерских ротах. — Товарищ генерал, полковник Дёмин убит?
— Когда?
— Только что. Подполз с гранатами до самого ДОТа, приподнялся для броска, тут его и срезало. Мы на выручку пошли… Но что смогли под таким огнём?
— Не вытащили? — уточнил генерал.
— Куда там? По любому шевелению лупят.
— Может живой ещё?
— Вряд ли, с двадцати-то метров.
— Всё равно нужно попытаться.
— Да мы….
— Я и не упрекаю. Вы сделали всё что могли. Теперь моя очередь.
— Но, Ваше Высокопревосходительство…,- попытался возразить Хванской.
И был остановлен начальственным окриком:
— Вы мне указывать будете, господин есаул?
Таксу, рванувшемуся за хозяином, тоже досталось. Он молча выслушал матерный приказ оставаться на месте, обиженно поджал хвост, грустно повесил уши, забился в щель между ящиками и притих. Потому никто и не заметил, как он выбрался с обратной стороны и потрусил вслед спешащему генералу, стараясь маскироваться на редких проталинах.
А Архангельский уже полз по-пластунски на высоту, пробираясь от окопчика к окопчику, которые успела вырыть живучая пехота.
Сто метров до ДОТа. Немецкие пулемётчики заметили движение внизу и начали стрелять. Две пули ударили в лужицу перед самым лицом, больно хлестнув по щекам ледяным крошевом.
Пятьдесят метров. Уже хорошо виден полковник. Кажется не жилец — шинель на спине топорщится тёмными клочьями, и вокруг головы расплылось красное пятно.
Тридцать метров. Вот этот бугорок даёт небольшую мёртвую зону, в которой Дёмин готовился к последнему рывку. Видны отпечатки его локтей и кружевные обрывки какой-то тряпки с пятнами крови. Был ранен? Скорее всего, в левую ногу. Дальше видно, что начал её волочить за собой и потянулся кровавый след.
Гавриил подобрался вплотную и тяжело вздохнул — убит. Теперь осторожно взять за воротник и тянуть. Что за шум сзади? Кажется, отвлекают внимание на себя. Хорошо, молодцы, и знают же все, что для красного генерала рискуют. Ну…ещё чуть-чуть… Что же ты такой тяжёлый, Константиныч? Помнишь, двадцать, нет, девятнадцать лет назад? Это же твой взвод успел навести переправу…. Как ту речку звали? Неважно…. Мы отступали, а ты успел…. А я не смог. Извини, Константиныч. Меня не узнал…. А подаренная тогда сумка сохранилась. Её с убитого немецкого полковника сняли. А теперь они — тебя….
Архангельский всё пятился, стараясь скорее добраться до непростреливаемого участка, и вдруг остановился. В руке Дёмина так и осталась связка из двух гранат, судорожно сжатая в последнем движении. Гавриил Родионович осторожно отпустил шинель, потянулся, пытаясь достать, и чуть привстал над пригорком.
Пули ударили в грудь и плечо, опрокинув навзничь.
— Надо же… доигрался… а от ядра больнее.
Такс вжался в снег, спрятавшись за лежащим неподвижно офицером, и стучал зубами от страха. Холодный ужас заставлял подниматься короткую шерсть на загривке и делал ноги мягкими и непослушными. Большой Серый Камень громко лаял, огрызался стаями летающих ос, свистящих над головой. И уже убил Большого, от которого всегда так вкусно пахло колбасой и коньяком. Где же хозяин? Почему так долго? Нельзя близко подходить к страшному Камню.
Куда ты пополз? Загрызут…. Не слышит…. Нужно самому ближе.
В собачьем горле собралось рычание, но наружу вышло лишь визгливым поскуливанием. Он перебрался через убитого и пополз. Вот он, хозяин. Тащит Большого. Ты что, не видишь? Осторожно! У него в руке громкая смерть!
Хозяин, ты почему упал? Ты что? Ты почему лежишь? Нужно бежать, бежать, бежать. Подальше от злого камня.
Не молчи! Почему не погладишь? Не молчи! Вот он я — самый красивый и смелый. Я же пришёл к тебе. Не будешь ругаться? Почему ты смотришь в небо? Там нет меня. Не молчи. Я залижу твои раны. Мы завтра пойдём играть? Не молчи. Кровь…. Везде кровь. Вставай, нам нужно бежать. Хозяин, не молчи. Почему так много крови? Ты не можешь умереть…. Не смотри в небо. Там нет меня. Я же пришёл к тебе. Я в чём-то виноват? Где твоя рука? Ты только погладь, а кровь я вылижу. Ты не можешь умереть. А как же я? Хозяин, не молчи. Ты устал? Хорошо, отдохни, а я посторожу. Я сам загрызу твою смерть. Смерть? Где она? Хозяин, ты только подожди, не уходи без меня.
Такс рванул из руки полковника Дёмина связку, разрывая ещё тёплые пальцы, и бросился к вершине.
Суки-суки-суки-суки! Я буду вас грызть. Что так громко стучит внутри, мешая бежать? Суки! У меня ваша смерть. Суки! Хозяин, ты не думай — я храбрый. А ты меня похвалишь? И мы пойдём гулять? Суки! Это вы виноваты, что хозяин молчит и смотрит в небо. Суки! Я принёс вам смерть. Это ты посылаешь летающих ос? Глотку порву!
Глухой взрыв выплеснулся из бойниц и выбросил наружу покорёженный пулемёт.
Есаул Хванской плохо запомнил дальнейшее. Только метнувшуюся к амбразуре тень, вспышку внутри, и собственный крик:
— Пленных не брать!
Он первым прыгнул внутрь, в упор разнёс голову оглушённому пулемётчику, и пинком открыл покорёженную дверь в следующее помещение. Вроде бы потом была стрельба, кого-то дорезали ножами.
В памяти всплывал стоящий на коленях немец в морской форме и его голос:
— Я капитан первого ранга Канарис!
Хванской ударил прикладом в лицо и бросил через плечо:
— Добейте каналью.
Кажется, подпёрли бревном двери второго укрепления и заливали в отдушины бензин. Есаул прикурил папиросу и бросил горящую спичку туда же. Крики снизу не помешали расслышать:
— Дмитрий Иванович, а генерал-то, похоже, живой. Почти живой.
— Срочно врача! И радируйте в Минск, пусть самолёты вылетают. И Деникину сообщите.