Тип скрылся в тумане, а Егорыч подскочил на кровати, очумело озираясь по сторонам. Он готов был поклясться, что не спал, но и явью это назвать нельзя. В голове опять заухал тяжелый молот, стуча по вискам и затылку. Старик потёр занемевшую ногу, встал, хромая подошел к окну и отдернул занавеску. Во дворе в песочнице играли и шумели дети, а с верхнего пятого этажа что-то громко кричала своему внуку баба Лиза. Егорыч погрозил ей кулаком и прокричал, предлагая заткнуться… Сверху к крикам бабы Лизы прибавились ещё и возмущенные вопли её соседки Натальи Матвеевны. Егорыч в сердцах плюнул и захлопнул окно.
*****
— Должен сказать Прометей, выбор ты сделал не лучший! — титану в голосе Дэйва почудился оттенок сожаления. — А то ведь получается, что мою дипломную работу могут счесть тщательно отрежиссированной. Это, знаете ли, чревато попаданием не в корифеи, а скорее наоборот. Надо было тебе брать того попа, все ж, божий человек… Ну да ладно, давай смотреть…
*****
Егорыч сидел на лавочке и размышлял о своём видении. Вроде как сон и не сон одновременно. Говорят же "допился до зелёных чёртиков", вот, наверное, и у него было что-то подобное. А может и впрямь он уже готовится "концы отдать", как сказал тот со свиным носом? Надо бы прекратить глотать дешёвое, отдающее резиной, вино и дрянную водку, Егорыч и сам это понимал, но прекратить это не мог — кроме пьяных воспоминаний у него уже ничего не осталось.
Все четыре года войны Петр Егорович Фролов прошёл от Москвы до Берлина разведчиком на передовой. И за эти годы приучился пить водку, самогонку и неразведённый спирт, а ведь ему к концу войны едва стукнуло двадцать пять. Егорыч вздрогнул, как всегда при воспоминаниях о войне. Молодое пополнение прибывшее на линию фронта практически всё полегло в первом же бою. Взятие Днепра, земли не было видно, потому что шли по трупам своих. Из роты Фролова выжил он один, и его тогда даже не ранило. После боя нашли цистерну со спиртом, которую вовремя не доставили для раздачи фронтовых "ста грамм", и вместе с остальными выжившими в днепровской мясорубке, Егорыч упал насмерть-пьяный прямо около этой цистерны. Пропаганда голосила: "Немецко-фашистские захватчики бегут уже при виде наших доблестных войск!". Да, немецкие союзники, румыны, сдавались толпами, а вот элитные эсесовские части дрались до последнего. Кто видел поле боя между эсесовцами и штрафниками, официальным сообщениям больше не верил. Берлин. Гитлеровцы поставили под ружьё всех, кто мог держать оружие. Взвод Егорыча не мог пройти по улице, как было велено командованием, так как из подвала разрушенного дома по всему, что двигалось, долбил крупнокалиберный пулемёт. Рядовой Фролов через развалины соседнего трехэтажного дома обошёл пулеметную точку, ворвался внутрь и всадил длинную очередь в спины двух немцев. Один сразу уткнулся лицом в землю, а второй… Егорыч на всю жизнь запомнил огромные глаза, худую шею и струйку крови, стекавшую с губ тринадцатилетнего мальчишки, который сползал по стене, оставляя на ней клочки одежды и мяса. "Это ж война, не мы его, так он бы нас…" сказал ему вечером лейтенант, разливая по стаканам спирт. Война давно закончилась, но взгляд невидящих глаз этого парнишки преследовал Фролова всю жизнь.
С фронта Егорыч привёз в родной Пятикамск только чемодан медалей, хотя более ушлые его сослуживцы не гнушались пограбить немцев, а также обобрать мертвецов, как чужих, так и своих. Он устроился токарем на завод, поселился в общежитии и потянулись гражданские будни, выполненные как по шаблону: день — работа, вечер — водка, ночь — сон, работа, водка, сон… Он понимал, что не дело делает, но затянул зеленый змий… пять лет послевоенной жизни просто вычеркнуты…
На его счастье повстречалась ему Дуся. Вытянула из болота, тормошила, сама пошла учиться в вечернюю школу и его с собой потащила. Он начал ходить в кино, на танцы, даже в театр несколько раз ходили. Потом Егорыч по настоянию Дуси подал заявление в школу милиции. Его приняли, как же фронтовик, рабочий человек, характеристики с места работы самые положительные. Опять же, если и выпивает иногда, так это значит наш, а не вражина. Дуся устроилась в эту же школу мыть полы. После школы Фролов стал участковым и за годы работы на своём участке навидался всякого: и пьяных дебоширов и хулиганов и просто тунеядцев. Детей семье Фроловых бог так и не дал, то ли сказалось ранение Егорыча в пах, когда он задерживал убийцу трёх человек, то ли Дуся не смогла, потому что ещё во время войны на стройке сильно простыла. Но несмотря на это жили они душа в душу.
Через двадцать пять лет безупречной службы Егорыч вышел в отставку в чине старшины и ещё десять лет работал ВОХРовцем на местной тарной базе. Дуся к тому времени уже сильно и долго болела, но когда однажды утром Егорыч обнаружил её бездыханной, у него земля ушла из-под ног. Время похорон и первые месяцы жизни вдовцом Егорыч даже толком и не помнит — всё в тумане горя и безысходности. А потом Егорыч, не выдерживая одиночества, начал пить. Сначала понемногу и с кем-нибудь из друзей, потом много и в одиночку, а потом докатился и до посиделок с местными бомжами и алкашами в заброшенном здании завода.
Постепенно Егорыч превратился в неопрятного, озлобленного человека, практически не общающегося с внешним миром. Из всех знакомых с ним продолжали поддерживать контакты только друг детства Сергей Никонов да его жена Наташа, живущие в соседнем доме. Был раньше у Егорыча ещё один близкий друг — Пашка, всю войну вместе прошли, в милиции три десятка лет, и ни одной царапины. А умер он от сердечного приступа в очереди за водкой ещё в 87-м. Вернее, уже не в самой очереди, а в больнице, на руках у Егорыча, когда, казалось, уже всё позади…
А потом начались эксперименты над советской страной: карточки, инфляция, обмены денег, МММ, дефолты… Появилось много такого, чего Егорыч не помнил со времён войны: беспризорные дети, голод, вши… Могучая некогда держава сначала пала на колени, а затем рассыпалась в прах. Впрочем, Егорыч ничего не знал о том, что творилось сейчас, возможно что-то и улучшилось, но на образе жизни конкретно взятого пенсионера, то бишь его самого, это никак не сказывалось. Телевизора у него уже давно не было, радио он не слушал и в лучшие времена, а соседские бабки, которые ежедневно собирались на лавочке и их было слышно из его квартиры, тараторили только о своих внуках да сплетничали о соседях. С другой стороны Егорычу уже было глубоко наплевать на то, куда катится страна, о чём думают люди. Он с утра "заправлялся" (если было чем), закуривал свою самокрутку и… всё.
Вспомнив о самокрутке Егорыч полез в карман и достал кисет, подаренный ему Дусей много лет назад. Дело было в том, что курил Егорыч исключительно махорку. А так как её фабрично не фасовали, то приходилось самому скручивать "цигарки", чему он более чем за шестьдесят лет курения, научился замечательно. Вот и сейчас Егорыч приготовился высыпать пригоршню душистой махорки на бумагу, но только недоуменно покрутил головой. Заготовок, которые делал из газет, в кармане не было. Он поискал в другом кармане — тоже нет. Может, забыл дома? Егорыч кряхтя поднялся и тут заметил стопку квадратных бумажек на краю лавочки. И как это они оказались там? Машинально, наверное, положил… Егорыч насыпал на бумажку махорки, скрутил её в трубочку, лизнул языком, чтобы не рассыпалось, и поморщился. Горечь какая-то во рту. Ну да ладно, небось с похмелья.
Старик дрожащими руками зажег спичку и прикурил. Едва только пламя коснулось конца самокрутки, как бумага зашипела, вся пошла красными искрами и через несколько секунд Егорыч тупо глядел на остаток самокрутки в пальцах и на рассыпавшуюся по штанам махорку. Самокрутки как не бывало! Запоздало вскрикнув, старик бросил остаток самокрутки и вскочил. Наверное, он так бы ничего и не понял, если бы совсем рядом в кустах не раздалось хихиканье, сначала сдавленное, а потом совсем уже неприкрытое до неприличности. За кустами прятались несколько мальчишек, которые только что не катались по земле от восторга. Ещё бы: им удалось подшутить над стариком, который их всё время гонял и шпынял по поводу и без.
— Ах вы, мерзавцы! Я вас! — Егорыч погрозил палкой и сделал шаг в сторону кустов.
Точно стая вспугнутых воробьёв, мальчишки сорвались с места и хохоча во всё горло умчались, выкрикивая на бегу что-то вроде "а здорово селитра зашипела". Старик достал листок газетной бумаги, предназначенный для самокруток, понюхал его, затем лизнул. Опять горечь. Ну ясно, эти пакостники вымочили бумагу в селитре, высушили её, а затем, выбрав момент, подменили ему заготовки.
Егорыч выбросил испорченные листки, взял в почтовом ящике принесённую бесплатную газету (идти домой не хотелось), всё-таки сделал самокрутку и закурил. Посидев на лавочке с полчаса, он совсем уже собрался идти домой, но опять заныла нога. Егорыч поморщился и потёр ногу. Плохо быть старым, с невесёлой усмешкой подумал он, но быть старым и больным хуже вдвойне. Вот когда был молодой… носился без устали, как вон те мальчишки.
Подумал про них Егорыч по той причине, что мальчишки (возможно даже те же самые, что только что подшутили над ним) весёлой гурьбой неслись по асфальту, как раз мимо лавочки, на которой он сидел. "Побежали к пятому дому, там яму копают!" предложил кто-то из них, и вся ватага дружно побежала через двор в арку. А за ними плелся и пытался их догнать худенький мальчишка. При каждом его движении голова так качалась из стороны в сторону, что казалось будто она оторвётся, да и сами движения ребёнка больше напоминали ходьбу сломанной куклы, а не человека. Он кричал на бегу "Подождите меня, я с вами!", но на него никто не обращал внимания. Никогда он не догонит своих сверстников, подумал Егорыч, потому что ноги мальчишки, изуродованные полиомиелитом, не были способны не то что догнать кого-либо, но даже просто ровно двигаться. Он бешено работал костылями, перекидывая вперёд то своё искорёженное тело, то костыли, но ватага мальчишек уже скрылась в арке соседнего дома. Серёжка (Егорыч даже вспомнил как зовут маленького инвалида) с трудом доковылял до лавочки, на которой расположился старик, в изнеможении рухнул на неё и вдруг навзрыд заплакал. Слёзы оставляли грязные дорожки на его щеках, худенькие плечи вздрагивали. Егорычу стало не по себе. Плохо быть старым и больным, но быть инвалидом с детства… Он привстал с лавочки, подсел поближе к мальчишке и погладил его по вихрастой макушке. Слов в общем то не было, чего уж тут скажешь. Комок подкатил старику к горлу, и единственное, что он прошамкал, было неуверенное "Ну перестань…" Сережка вскинул голову и отдёрнулся в сторону.
— Не надо меня жалеть! Слышите, не надо! Я всё равно буду бегать, так же, как и все… — на последних словах он опять сорвался в плач.
Егорыч опять погладил мальчика по голове. Если бы он мог ему помочь… Если бы тот бред, который ему не то приснился, не то привиделся, оказался бы хоть немного правдой…
И тут, словно кто-то подслушал его мысли, у Егорыча появилось чувство, будто на нижнюю часть живота ему положили что-то большое и холодное. Причем положили не снаружи, а внутри. Рука старика, гладившая мальчика по голове, задрожала. Но не так, как дрожат руки после беспробудной пьянки и не так, как после тяжелой физической работы. Эта дрожь была особенная, как будто какая то сила пыталась вырваться из Егорыча наружу через его правую руку. Он быстро отдёрнул руку от мальчика и уставился на свою руку. Постепенно дрожь затихла и в низу живота чувство холода тоже начало исчезать. Егорыч глубоко вздохнул, пытаясь унять бешеное сердцебиение. Это что же получается! Выходит свинорылый ему не привиделся? И сказав, что Егорыч сможет сделать здоровым любого человека, он не соврал? Егорыч, атеист до мозга костей, никогда не верил россказням про чудеса исцеления и прочую дребедень. Но то чувство присутствия в себе некой силы, чуждой человеку, если и не поколебало его извечное неверие в подобные истории, то во всяком случае подтверждало, что он ещё не допился до белой горячки, и ему ничего не пригрезилось. Тем временем мальчик рукавом рубашки вытер щёки, размазав при этом грязные полосы по лицу, поднялся, опёрся на костыли и собрался идти. У Егорыча в голове мелькнуло "сейчас или никогда"! В конце концов, ведь никто и не узнает, ЧТО он пытался сделать…
— Серёжа, подожди! — Егорыч с кряканьем поднялся с лавочки, но не оттого, что болела нога, а чтобы скрыть смущение. — Постой!
С этими словами он взял мальчика за плечо. Серёжа молча ждал продолжения. "Ну где же ЭТО?" — в панике подумал Егорыч. Да, вот "оно" начало появляться: опять стало холодно в нижней части живота, опять появилась дрожь в руках. "Что же мне надо сказать? Или может говорить ничего не надо? А-а, будь что будет! Хочу…"
Додумать свою мысль Егорыч не успел. Та неведомая сила, пребывавшая в нём и рвавшаяся наружу, холодной волной прошла по всему телу старика и через его руку влилась в мальчика. На какое-то мгновенье Егорычу показалось, что через него кто-то заглянул в мальчика. Егорычу показалось будто фигурка мальчишки вспыхнула, а потом светящееся марево, окутывающее худенькую фигурку, ушло в землю и исчезло, оставив за собой грязное серо-зелёное пятно. Старик моргнул — пятно исчезло. Поразмыслить по поводу пятна Егорыч не успел, потому что мальчик вдруг скрючился, уронил костыли и упал на пыльную траву. Опешивший Егорыч бросился его поднимать, но тут сверху раздался пронзительный вопль вездесущей бабы Лизы.
— Ах ты старый ирод! Да что же ты делаешь! Совсем озверел — мальчонку-инвалида бьёт! Марья Фоминична, да отгоните же этого старого дурака, он же совсем мальчишку убьёт!
От такой несправедливости у Егорыча просто отнялся дар речи. Он молча передал трясущегося мальчишку на руки подоспевшей Марье Фоминичне, смотревшей на старика с презрением и негодованием, и побрёл к себе домой. Присутствия этой неведомой силы в себе он больше не ощущал, вместо благодарности получил ругань и угрозы… Оскорблённый в лучших своих чувствах, Егорыч зашёл в аптеку, купил два пузырька боярышника и через час был беспробудно пьян.
*****
Да-а, ну что ж, с почином, так сказать. — Дэйв ухмыльнулся, сделал пасс рукой, изображение в шаре погасло, а сам шар с шипением исчез. — Извини, но меня ждут дела, а к тебе скоро должны придти… Точнее, прилететь. А с твоим, гм… визитёром, встречаться у меня нет ни малейшего желания.
С этими словами, гадко усмехнувшись, Дэйв быстро удалился. Шуршание камешков, устилавших дно пещеры, указывало путь, куда удалился Дэйв, а потом снова установилась извечная вязкая молочная тишина.
*****
Из дома Егорыч смог выбраться только на третий день. Да и то по необходимости. С трудом он вспомнил, что вчера приходила почтальонша, приносила ему пенсию и сказала что-то о замене медицинских "полюсов". По правде сказать, этот полис раньше был Егорычу без надобности, так как после смерти Дуси он ни разу не обращался в поликлинику, но почти год назад его "прихватило". Сунулся Егорыч в местную 35 больницу, что была через забор от его дома, а там его отослали, полиса говорят нету, иди, получай! А без полиса за деньги — милости просим! Пришлось ему идти в местный филиал медицинского фонда. Ему сделали квадратный розовый полис на удивление быстро, прямо при нём, и торжествующий Егорыч гордо заявился в 35 больницу со своим розовым пропуском. А теперь его "полюс" не действует, вроде бы так сказала почтальонша, и надо один сдать, другой получить. И вроде бы даже денег за это не берут…
Егорыч не спеша собрался (спешить он не мог просто физически, даже если бы желал) нацепил потёртую орденскую планку на лоснящийся с пятнами пиджак и вышел на улицу. Дождавшись троллейбуса, он вскарабкался по ступенькам, обругав при этом водителя. Несмотря на то, что время было совсем не "пиковое", в салоне все сидячие места были заняты. Настроение Егорыча совсем испортилось. Бубня чуть громче, чем вполголоса, о "шляющихся без дела", он прошел в середину салона и там увидел объект, на котором мог сорвать своё плохое настроение. Объектом этим был парень, сидевший на кресле, над которым было написано "Места для инвалидов, детей и лиц преклонного возраста". Он оживленно разговаривал с женщиной, стоявшей рядом. При этом он вольготно вытянул одну ногу вперед чуть ли не в середину троллейбуса.
— Безобразие какое! Молодёжь стариков ни во что не ставит! — громко заявил Егорыч в пространство, демонстративно встав рядом с сидящим парнем. — Совсем уже обнаглели! Мы в своё время всегда уступали места в автобусах пожилым!
При этом Егорыч как-то подзабыл, что в "его время" автобусов в маленьком Пятикамске практически не было, да и сам город можно было пройти из конца в конец за два часа. Парень искоса посмотрел на Егорыча, но с места не встал и продолжал негромко разговаривать с женщиной. Егорыч почувствовал, что наливается злобой.
— Сидит и делает вид что ничего не слышит! А ветеран должен стоять!
Позади Егорыча кто-то встал, предлагая ему сесть. Но Егорыча уже "заклинило".
— Ах ты сопляк! Вот, значит, какова благодарность за то, что я кровь проливал на войне! Не то что тебя, даже твоих родителей ещё на свете не было, когда я воевал! И меня не спрашивали, хочу я этого или нет! Я воевал за светлое будущее. Твоё вот, будущее! А теперь мне места в автобусе нет!
Парень наклонился вперед, явно собираясь встать, но тут в монолог старика вмешалась женщина, стоявшая рядом, и сказала, что этот парень тоже ветеран войны. Афганской.
— Афганской, мафганской! — Егорыча аж затрясло от ненависти. — Поразвелось всяких ветеранов! Да вы посмотрите на него — сидит бугай! Да на нем пахать надо, а он — ветеран!
Парень сжал челюсти так, что побелели скулы. Он встал с места, при этом отодвинув руку женщины, пытавшейся усадить его обратно, и сказал:
— Дед, меня ведь тоже не спросив отправили в Афган. Садись, не кипятись, а то помрёшь раньше времени.
Когда парень вставал, одна брючина немного задралась, и взору Егорыча предстал не только ботинок, но и алюминиевая трубка, идущая от ботинка вверх. Егорыч почувствовал себя так, словно его окунули в ледяную прорубь — злость испарилась, оставив место лишь горькому стыду. Сидевший парень оказался инвалидом. Женщина развернулась к Егорычу и запинаясь от переполнявших её чувств выпалила:
— Вы! Вы! Кичитесь своим участием в войне. А он, к вашему сведению, орден в Афганистане получил и обе ноги потерял! И не кричит об этом на каждом углу.
Парню тут же кто-то уступил место, но он сказал, что через одну будет выходить и лучше он постоит. Так он и стоял, опираясь на палочку (Егорыч почему-то сначала её вообще не увидел). Егорыч стоял рядом с освободившимся сидением и ловил на себе неодобрительные взгляды пассажиров. Сесть он так и не решился. "А ведь я же могу излечить его!" — мелькнуло в голове старика. Ведь излечил же он мальчишку! Хотя, неизвестно на самом деле, выздоровел тот или нет. Но был же тот внеземной холод… Егорыч решился. Он подошел к парню, положил ему руку на плечо и мысленно возжелал, чтобы неизвестная сила помогла ему вернуть ноги инвалиду. Но ни холода в теле, ни даже отдалённого намека на присутствие чего-то потустороннего Егорыч в себе не ощутил. Так они и стояли примерно с минуту: парень молча смотрел на старика, Егорыч так же молча смотрел на парня. С некоторым запозданием Егорыч вспомнил, что свинорылый говорил о сроке "раз в неделю". Неделя с момента применения "силы" на мальчишке ещё не прошла. Поняв, что больше ничего не случится, Егорыч опустил руку, пробормотал "Прости, сынок" и вышел на остановке, совсем ему не нужной. Троллейбус уехал, на душе у Егорыча было погано. Он решил, что медицинский полис получит позже, поэтому направил свои стопы в ближайшую рюмочную…
*****
Спустя два дня Егорыч всё-таки добрался до филиала медицинского фонда, где выдавались полисы. Он оглядел пустой коридор, попытался заглянуть в разные двери, но большинство из них оказались запертыми. Наконец, за одной из них он обнаружил пожилую женщину.
Женщина, раскладывающая на компьютере пасьянс, доверительно сообщила ему, что теперь они уже заняты чем-то другим (очень важным), а полисы выдает страховая компания, при чём не та, "что раньше", а другая, потому как произошло деление города на районы влияния между страховыми компаниями. Адрес, где теперь надо было получать медицинский полис, соответственно, был другим. Егорыч вообще ни про какие страховые компании не слышал. Более того, даже не знал, что одна из них уже работает, вернее, не работает… Совсем запутался! Он очумело повертел головой.
— Идите, идите, Вам там всё сделают. Вот адресок, туда и езжайте. Такими как вы теперь они занимаются, — от женщины исходил смешанный аромат дешевых духов и слабого перегара.
Помещение, где выдавались новые полисы, было забито народом, что называется "под завязку". Студенты, подростки, старики и просто безработные разных возрастов плотной массой стояли в очереди к закрытой железной двери, из которой периодически появлялась нервная девчушка и выкрикивала фамилии тех, кому надо было получать готовые полисы. Егорыч оценил длину очереди метров в двадцать пять, притом, что ширина её равнялась ширине коридора, в коем эта очередь располагалась. По краткой прикидке получалось, что стоять ему тут в аккурат до завтрашнего вечера. Вдруг Егорыч заметил надпись на одной из дверей, в которой говорилось о быстрой выдаче медицинских полисов. С превеликим трудом протолкавшись сквозь толпу Егорыч открыл дверь, попал в очередной коридор и, сунувшись в первую попавшуюся дверь, спросил о полисе. Сидевшие в кабинете женщины сначала не отреагировали на его вопрос, потом кто-то из них спросил "Работающий?" Вопрос был задан тоном следователя на допросе, Егорыч прошамкал: "пенсионер". Низенькая, полная и грудастая женщина встала, подошла к Егорычу и опять спросила "Работающий?", да так громко, будто он был глухой. Старик недоумённо поднял брови — вроде бы он ответил, может, она сама не слышит. Тогда он погромче рявкнул в ответ: "Пенсионер я! И ветеран войны!" Презрительно возведя очи горе, она махнула рукой куда-то в сторону и сказала:
— Идите туда, где толпа. Мы "одуванчиков" не обслуживаем.