Тем более что по невежеству своему эти дети начального века, включая первосвященников, и не знают, что они на самом деле творят. Все, кроме одного человека, имя которому было - книжник Анна.
Про книжника Анну любой бы сказал, что это настоящий фарисей. Фарисейство его проявлялось во всем - в том, как он трактовал законы, изложенные в святых книгах, в ,том, как он чтил субботу, а главное - в требованиях соблюдать нравственные установки и законы, хотя всем было известно, что сам книжник их частенько нарушал.
Кто приготовил харотсех с мясом черного барашка?
Кто скандально прославился тем, что окрестился троеперственно при входе в храм, хотя делать этого было никак нельзя никому, а уж тем более такому человеку, как книжник? Знал ведь, что нет такого жеста!
Злые языки даже договаривались до того, что по субботним дням книжник занимается блудом. Блудом? В шаббат? За одно это книжника можно было вывести за крепостную стену и побить камнями у Навозных ворот. Если ты этим делом в субботу занимаешься, делай это тайно, чтобы других не соблазнять. Нет, бить надо было таких камнями, и крепко бить!
Но этому препятствовали два обстоятельства. Во-первых, не пойман и, как говорится, - не вор. А во-вторых, не у каждого в заступниках ходил сам Каиафа. Про любого, у кого в заступниках ходил Каиафа, можно было сказать, что этот человек ходит в любимчиках Иеговы вроде патриарха Иакова. Счастье, как известно, не в здоровье, а в вольной борьбе.
Каиафа сидел высоко и смотрел далеко. Не последним человеком был в Синедрионе.
Но тут еще надо было внимательно посмотреть, кто и кому покровительствовал. Дело в том, что сам Каиафа был зятем Анны. Тут надо сказать, что Иван Акимович Волко-драло был человеком, умудренным жизнью, а в Иерусалиме он появился аккурат, когда помер первосвященник Ханан сын Сифа. Деньги у Ивана Акимовича после разбойных пустынных странствий были, а пыль в глаза пускать он умел не хуже любого самума, что ж удивительного в том, что уже через год Иван Акимович занял место рядом с вдовой первосвященника, а еще через год пользовался авторитетом покойного, как своим.
Думал ли Иван Акимович, что тяготивший когда-то пятый пункт государственной анкеты принесет ему когда-нибудь покой? Ни в коем случае! Этот самый пятый пункт казался ему похожим на родимое пятно - в целом не беспокоит, но в особой красоты к внешности не добавляет. Разного рода кампании, вроде образования автономной области с центром в Биробиджане или борьбы с космополитами, Иван Акимович пережил без особого труда, чему немало способствовала окружавшая его ленивая и равнодушная сельская глубинка, а вот сейчас, оказавшись в далеком прошлом, Иван Акимович купил накладные пейсы, а рассудительность и острый ум не покидали его никогда.
С авторитетом заслуженного предшественника Ивану Акимовичу протолкнуть на вожделенный пост зятя было сравнительно простым делом. Каиафа понимал, кому и чем он обязан, а потому всегда шел навстречу всем начинаниям тестя, тем более что тесть показал себя человеком разумным и рассудительным, а Талмуд и другие священные книги мог цитировать наизусть. Хорошей памятью он с детства отличался, а тут еще к тому и обстоятельства подталкивали.
Поэтому когда Иван Акимович узнал в проповеднике своего бывшего первого секретаря, участь Ивана Митрофановича Пригоды была решена. Нет, мстительность была несвойственна бывшему председателю исполкома Бузулуцкого района. И мелко мстить Пригоде он, конечно, не собирался, хотя и были у него на то самые веские основания.
Негодование прокуратора он воспринял удивительно равнодушно.
- Садись, - кивнул Анна. - Будь попроще, и люди к тебе потянутся.
- Ваня, опомнись! - простонал прокуратор. - Ты с ума сошел? Как у тебя только мысль такая появилась - Ивана Митрофановича на кресте распять? Или ты не православный?
- Садись, я сказал, - вздохнул книжник. - Забодал ты меня своими вопросами. Ну, во-первых, настоящий еврей и православие несовместимы. А во-вторых, ты сам спокойно подумай: не можем мы его не распять!
- Как это? - привстал Понтий Пилат. - Ты думай, что говоришь, Ваня!
- Я-то думаю, - рассудительно сказал книжник. - А вот ты, Федя, этой работой себя не очень-то утруждаешь. Я, конечно, понимаю, по большому счету ты и там был, и здесь обретаешься при военных чинах. Но ведь голова человеку дана не только для того, чтобы фуражку носить!
- Да какие уж тут фуражки! - только и вымолвил прокуратор, вытирая пот с выбритого загорелого черепа.
- В том-то и дело, дорогой ты мой, - назидательно сказал книжник. - Вот ты финтишь, все пытаешься выгородить нашего страдальца, орешь на каждом углу "Се человек!". Да я и сам понимаю, какой он человек, наш Иван Митрофанович. Потому-то и на крест он должен в обязательном порядке попасть.
- За что? - быком вскинулся прокуратор.
- Да не за что, а почему! - сухо отрезал книжник. - Ты здраво прикинь, что получится, если мы его не распнем! Ты же не зятек мой, тебе ведь растолковывать не надо, это для него я целую сказку придумал, как первосвященники из-за проповедей нашего первого секретаря насиженных мест и прежнего дохода лишатся. А дело-то куда серьезнее! Ты что, друг ситный, хочешь человечество христианства лишить?
Прокуратор снова вытер пот. Что-то похожее на тонкую мысль мелькнуло в ясных глазах прокуратора, и он весь обратился во внимание.
Глава тринадцатая,
в которой арестованного пытаются всячески подбодрить
Думаете, сладко сидеть в камере?
Ошибаетесь, люди добрые. Если считаете, что со спокойной душой отсидите десяток суток в камере смертников, вы глубоко ошибаетесь. Не верите? Ваше дело. Но проверить все это очень несложно. Достаточно запереть за собой окованную железом дверь, сесть на тюремную шконку, печально осмотреть парашу и сказать себе: "Здесь я буду жить долгие тридцать лет. Дайте цветной телевизор или, на худой конец, собеседника!"
А не дадут.
Вот тогда-то и повернется к тебе черное лицо тюремного досуга. Но у нас ведь еще все достаточно цивилизованно, адвокаты приходят, порой прокуроры в камеры заходят, здоровьем подследственных интересуются. Свидания с родственниками дают. А что говорить о римских, а тем более иудейских тюрьмах, да еще на заре цивилизации? Грязь, вонь и крысы шныряют. Об адвокатах только мечтать приходится, а вот прокуроров да прокураторов, как всегда, на всех хватает.
Камера, в которую посадили Иксуса Креста, была обычной для того времени маленькая вонючая каморка. Рядом имелось еще несколько таких же тесных каморок. У дверей одной из них толпились женщины. В этой камере сидел Варрава, и каждой женщине хотелось хоть глазком взглянуть на сексуального маньяка. Купцы да ремесленники так были увлечены своей работой, что на своих законных половинок ночное внимание обращали лишь изредка. Разумеется, женщин это не устраивало. Поэтому охотниц посмотреть на легендарного разбойника, который ради женщин жертвовал интересами своей основной работы, не убывало.
В камеру, где сидел Иксус Крест, лишь изредка заглядывали из любопытства.
- Это все Ванька Волкодрало, - стонал Иксус в своем узилище. - Ну, Иван Акимыч! Это он мне простить не может, что я его одно время в Егланский район не отпустил! Вот и мстит, сволочь!
Сев в углу, он бессильно прижал к груди охапку соломы. Да за что на крест?! Ну, жил, ну, проповедовал светлые истины! Жить ведь надо было! А что он умел? Средняя школа, первым секретарем ВЛКСМ потрудился немного, потом с возрастом в райком выдвинули. Сначала, конечно, в инструкторах походил, потом идеологией рулить доверили. Что он знал, кроме диалектического материализма? Нет, ну Ванька, сволочь первостатейная! Подсидел-таки! И где? Где подсидел-то? Ну нельзя же так. Совесть надо иметь. Ведь в одинаковом же положении, вроде как в тылу у рабовладельцев... Тут, понимаешь, партизанский отряд создавать надо, за справедливость биться, а этот подлец Волкодрало вроде как в полицаи записался! В таких вот бедах человек проверяется, а не на берегу Бузулуцка в День советской торговли!
Скрипнула решетка. На пол камеры легла большая угловатая тень. Иксус испуганно забился в угол, но, вглядевшись, с облегчением вздохнул. Слава богу, это был прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Да какой, к черту, Понтий! Родной человек это был. Во всей Иудее роднее его сейчас не нашлось бы. Потому как стоял на пороге хмурый и озабоченный Федор Борисович Дыряев, бывший милицейский начальник Бузулуцкого района, волею случая облеченный властью и здесь. Бритая голова его потно поблескивала.
- Феденька! - Митрофан Николаевич Пригода подбежал к Дыряеву, как к спасителю своему. И плевать ему было, что вошел этот спаситель в роскошном гимасии с орнаментом по подолу и не менее роскошном плаще. - Молить за тебя стану! Не погуби, Борисыч! Наветы все! Происки Волкодрало! Он, он, сволочь, народ против меня восстановил! Он местных подуськивает!
Понтий Пилат с видимой брезгливостью отстранился. Боялся, что затравленный и насмерть перепуганный узник измажет грязными руками его белоснежный гимасии.
- Ты, Митрофан Николаевич, успокойся, - сказал он, встав посреди узилища и с заметной опаской поглядывая на дверь. - Сделаю все, что могу. Но и ты меня должен понять, мне здесь тоже несладко. Настучат на меня Вителию, и прости-прощай Малая Азия, пошлют в Намибию когортой командовать. Чем я тогда тебе помогу?
- Что же делать, Феденька? - всплеснул руками Иксус.
- Раньше надо было думать! - мрачно сказал Пилат, раскачиваясь с пятки на носок и заложив руки за спину. - Ишь... Царь Иудейский! Нельзя же так! Думать надо было! Не в пустыне отшельником жил, люди же кругом были! Гордыня тебя обуяла, Митрофан Николаевич!
Душно стало в узилище.
Иксус печально поник головой, потом торопливо встал с колен и приблизился к прокуратору.
- Врут, Феденька! - лихорадочно зашептал он, срываясь на крик. - Не было этого... Никогда я себя царем не называл! Ты же знаешь, я старый партиец, с семьдесят первого в партии... Мне ли поддерживать идею самодержавия! Сам знаешь, мы с тобой понятия демократического централизма с молоком матери всосали!
Он схватился за пухлую руку прокуратора, пальцы которой были унизаны драгоценными перстнями.
- Веришь?
Прокуратор шумно и недовольно вздохнул. Суетливость товарища заметно раздражала прокуратора. Да и само товарищество, надо прямо сказать, тяготило.
- А свидетелей куда девать? - хмуро спросил он. - И этот... Иуда, он, брат, тебя по полной программе закладывает! Чешет, как по Евангелию!
- Феденька, выручай! - задрожал нижней челюстью бывший первый секретарь, а ныне самозванец. - Не дай пропасть за чужую зависть! Сволочь он, сволочь, он из общей кассы лепты воровал, ночью на дорогах путников грабил, а я его, подлеца, жалел все, не знал, чем мне эта жалость обернется!
Пилат махнул рукой.
- Сказал же, что чем могу, помогу! - Он обвел глазами камеру и нерешительно добавил: - Но ты особо не надейся, Митрофан. Сам знаешь, надейся на худшее, чтобы лучшее было как подарок.
Пригода отшатнулся. Взгляд его с душевной болью устремился на прокуратора. Затравленным зверьком смотрел на прокуратора старый партийный товарищ.