Человеческий квадрат и его диагонали
Канун Рождества. Николая Реброва вез эстонец за четыре фунта рису и фунт сахару. Был мороз. - Но, ти-ти! - пискливо покрикивал эстонец на шершавую клячонку. - Я тебе - ти!
Что за неудача. Ни двоюродного брата, ни Павла Федосеича юноша не застал: куда-то уехали на праздник в гости. Он направился пешком к сестре Марии. Теплое, нежное чувство к ней ускоряло его шаги, и путь показался ему коротким. Вот они белые палаты из-за темных остроконечных елей. А вот и с голубыми ставнями белый одноэтажный милый дом. Сердце его дрогнуло. Сестра Мария! Нет, это не она. Это какая-то старуха сидит на приступках в согбенной позе.
- А, здравствуйте, - сделал юноша под козырек. - Вы как здесь?
Помещица Проскурякова вздрогнула, выпрямила спину и наскоро отерла красные от слез глаза.
- Коля, вы?
- Я. Но почему вы-то здесь, Надежда Осиповна? И как будто плачете... Не случилось ли что?
- Нет, нет, ничего... Я очень счастлива, - поспешно воскликнула старуха, но лицо ее на мгновенье исполосовалось отчаянием и вновь приняло приветливо-беспечный вид. Она сильно постарела, обмотанная той же клетчатой шалью голова ее тряслась. Заячий короткий душегрей и острые колени, обтянутые черной потрепанной юбчонкой.
- Будьте добры, садитесь... Я очень очень счастлива, - заговорила она надтреснуто и фальшиво. - Вы не можете себе представить, сколько мы перенесли лишений и какой заботой окружил меня мой муж.
- А, кстати, где же он, ваш Дмитрий Панфилыч?
Юноша заметил, как концы ее губ в миг опустились, она попробовала весело улыбнуться, но получилась болезненно плаксивая гримаса и голова пуще затряслась.
- Ах, вы про Митю? Они сейчас придут... Они пошли прогуляться.
- Кто они?..
За стеною тяжелые, как гири, каблуки, и в открывшуюся дверь высунулась длинноволосая седая голова с дымящейся в морщинистом рту трубкой.
- Ага! Знакомый!.. Троф резать приходиль? - проговорил Ян тонким голосом и, шагнув, взял Николая Реброва за плечо. - Пойдем в дом... Здесь мороз... Как это... картофлю кушать будешь... картул... Кофей пить...
- А где сестра Мария?..
- Пойдем, пойдем... - Он ласково обнял юношу и повлек в дверь.
Тот недоуменно взглянул чрез плечо на старуху-помещицу, хотел ее тоже пригласить с собою, но Ян уже захлопнул дверь.
Вот она кисейная, белая с темным распятием комната. Вот изразцовая печь и знакомый широколобый кот на ней. И как-то по-родному все глянуло со стен и из углов. И сразу глаз нашел чужое: огромный сундук и чемодан. Впрочем, нет. Где же это он видал?
- Хи-хи-хи... - закатился, защурился старик и стал шептать в самое ухо юноше: - Про дочку? У-у-у... После праздник пулмад, как это... свадьба...
- Что вы, Ян? Неужели? - юноша даже откачнулся, внезапный холод передернул его плечи. - Сестра Мария? За кого же она? Что вы?
- Тсс... - пригрозил старик и, прищелкнув языком, таинственно, как заговорщик, зашептал: - Митри, мыйзник... помещик... ваш, русак... Старуху видал? Старуха толковал - жена... Митри толковал - любовня... Гони к свиньям!.. Не надо!.. Давай молодой... Давай Мария. А ты, - ткнул он юношу в грудь согнутым пальцем, - ты есть глюп, очень дурака. Ват саламмабапса... Бараний голофф...
- Почему?..
- Э-э... Дуррака... Баран... Святой девка упускайль... Он... как это... он плакал без тебя...
- Кто?
- Девка плакал, Мария... Много ваши руськи женились, оставался здесь. А ты зевал. Куррат... Мал тебе дом был? Плохой хозяйство? - Старик говорил, как брюзжал, не вынимая из зубов трубки. Те же синие короткие шаровары, те же полосатые с отворотами чулки плавно двигались по комнате, а старые жилистые руки вынимали из резного шкафа посуду, сахар, хлеб.
Николай Ребров вдруг сорвался с места и выбежал на улицу: по дубовой аллее, развенчанной вьюгами, шла дочь старика.
- Сестра Мария! - протянул он ей обе руки.
Но та крепко и страстно обняла его и поцеловала в щеку. Она была обольстительно свежа. От нее пахло вьюжным снегом и черемухой.
- Знакомьтесь, - сказала она. - Это мой будущий... Ну... Это мой жених...
- Мы знакомы... Здравствуйте, Дмитрий Панфилыч...
Муж старухи, насвистывая веселую, небрежно и молча подал широкую, как лопата, руку. Старуха все еще сидела на приступках. Она надвинула на лицо шаль и отвернулась. Мимо нее прошли, как мимо пустоты. И вместе со скрипом затворившейся двери, раздался ее глухой, тягучий стон.
Пили кофе. Николай Ребров и Дмитрий Панфилыч, как коршун с ястребенком, исподлобья перестреливались взглядами. Сестра Мария придвинула им свинину.
- Мой старик. Мой грех... как это... свин... да, да, свинь кушать. Завтра, - говорил Ян, - мой сегодня картул кушать надо. Мари! Хапупийм...
Сестра Мария подала ему кислое молоко. Голубые глаза ее смущенно опущены и золотая брошь на полной груди подымалась и тонула, как в волне челнок.
- Завтра праздник, - жирно чавкая, сказал Дмитрий Панфилыч. - У нас весело о празднике: посиделки, песни, плясы. Потом ряженые.
- У нас танцы, - сказала сестра Мария; и не своим не веселым голосом сказала Мария печально: - Лабаяла-вальц, вирумаге, полька. Говорят, спектакль будут ставить. Да, да.
- Где? - спросил Николай - Сестра Мария, где?
- Что? В народный дом... Только холедный, для летний игр, - она прятала от юноши глаза, вздыхала.
Разговор не клеился. Николаю было тяжело. У него накипало и против сестры Марии, и против Дмитрия Панфилыча.
- Сестра Мария мне спасла жизнь, - проговорил он тихо и вяло. - Может быть, напрасно...
- Что вы! Милый мой Коля, - и как в тот раз, она стала гладить его руку, но горячая рука ее дрожала, и вздрагивали опущенные веки.
Дмитрий Панфилыч нервно задрыгал ногой, его сапог заскрипел под столом раздражающим скрипом.
- Очень плохо все кругом, - жаловался юноша. - Как-то все не то, не настоящее... Чорт его знает что. Другой раз хочется веселиться, другой раз - плакать. Гадость.
- Чепуха! Ничего худого нет, - грубо, задирчиво, сказал Дмитрий Панфилыч. - Маруся, кофейку!
- Нет, не чепуха, - возразил юноша и его глаза засверкали. - Например, бросать жену на чужой стороне, беспомощную женщину, это чепуха?
- Не хочешь ли? Живи с ней сам. Уступаю, - низким голосом, ворчливо, насмешливо проговорил Дмитрий Панфилыч.
- Не имею ни малейшего намерения. Во всяком случае, к чему же вы женились?
Стало тихо, Дмитрий Панфилыч распрямил грудь, чтобы крикнуть. Раздался чей-то стон.