— Он убил пятерых.
— И может убить еще кого-то, — добавила Скалли, переводя взгляд на хозяйку. Ей стало ясно: парень говорит лишь то, что ему позволено. — Вот поэтому-то нам и нужна ваша помощь.
— Кто-нибудь уходил отсюда в последнее время? — быстро спросил Фокс, стремясь воспользоваться неожиданной общительностью одного из «родственников».
И неожиданно прозвучал оглушительный удар кулаком по столу.
Впрочем, нет. Не такой уж он был неожиданный. Если бы Дэйна не знала твердо, что телепатии не существует, она бы поклялась, что худощавый нервный субъект, сидевший у противоположного торца стола, устроил истерику по прямому, хотя и совершенно беззвучному приказу сестры Абигайль. А Молдер, для которого существование телепатии оставалось недоказанным только по недоразумению, понял к тому же, что окончательно утратил инициативу в разговоре.
Худенький субъект с горящими сухим огнем глазами безапелляционно заявил:
— Ваш мир нас не интересует. Нам не нужны ни ваши вопросы, ни ваши насилия. Я сказал то, что было нужно сказать. Они не имеют права находиться здесь сейчас, — торжественно закончил он и нервно повел головой вправо-влево.
Фокс, поджав губы, смотрел прямо перед собой. Только конфликта на религиозной почве ему сейчас и не хватало.
Сестра Абигайль неторопливо поднялась во весь рост и в своем белом переднике воздвиглась над столом, словно монумент. Руки она сложила на животе — ни дать ни взять скромная домохозяйка.
— Брат Уилтон, встань, — негромко и почти бесстрастно произнесла хозяйка.
Худощавый выпрямился, одновременно став меньше ростом.
— Прежде чем мы примем кого бы то ни было в свой круг, мы должны примириться сами с собой.
Скалли во все глаза глядела на эту сумасшедшую сцену. Если бы провинившегося выпороли прямо здесь, в столовой, она бы, пожалуй, не удивилась. А Фокс быстро переводил взгляд с одного участника сцены на другого. Лицо его заострилось, крылья носа раздувались — он явственно чуял неладное.
— Я спрашиваю: кто тебе попался на глаза, что так рассердил тебя? Мне стыдно смотреть на тебя, мне стыдно поднимать лицо от земли в это злое время. Искупи свою вину, брат Уилтон.
Худощавый опустил голову — очевидно, демонстрируя раскаяние.
— Ничего страшного, мы не обиделись, — примиряюще произнес Фокс. Отозвался юноша-кучер:
— Гнев, как и насилие, здесь не выносит никто! Наш брат должен быть наказан, — в голосе звучала угрюмая и, пожалуй, агрессивная убежденность.
У Молдера крепло ощущение, что его и Скалли только что крупно разыграли. Но смысла розыгрыша он пока понять не мог.
И тут тяжкий сдавленный кашель дородного крепыша прорвался жалобным криком. Несчастный, хрипя, схватился за горло.
Скалли дернулась, чтобы вскочить:
— Ему нечем дышать!
— Ему не нужна ваша помощь, — резко остановила ее сестра Абигайль.
— Он сейчас умрет от удушья! — выкрикнула Скалли и бросилась к больному.
Крепыш, как мешок с ветошью, повалился на пол.
— Уберите брата Аарона из столовой! — властно распорядилась хозяйка. — Мы пригласили вас сюда не для того, чтобы вы вмешивались.
Скалли на помощь не успела. Один из мордоворотов, встречавших агентов ФБР в лесу, перехватил ее на полдороге. Тело брата Аарона поспешно, но деловито и без суеты вынесли из комнаты.
— Мы заботимся о себе сами и разбираемся с нашими людьми тоже сами, — строго, глядя Молдеру прямо в глаза, сказал юноша-кучер.
Напарники переглянулись. И хотя не его, а Дэйну держали сейчас за руки, Фокс чувствовал то же самое, что и она: держат крепко, не вырваться. Надо стерпеть.
Перевертыш:
Он очень торопился. Он знал, что осталось совсем недолго. Скорее всего, считанные дни. Как ни малы были его знания о внешнем мире, он все же понимал, что рано или поздно его связь с умершими игрушками будет замечена и полицейские попытаются его схватить. Да что там — уже пытаются. Однако он принял все меры предосторожности, какие только смог придумать, и считал себя вправе гордиться. Он недаром назывался Познающим — открывающим новое, искателем знания, лучшим из лучших. Ни один из братьев и сестер общины не смог бы так долго продержаться во внешнем мире, не привлекая к себе внимания. Большее, что смогли до него, — наладить хиленькую торговлишку да научиться отваживать надоедливых туристов. Он был лучшим! А чем ему отплатили? Несправедливым наказанием? Ежедневным унижением? Тем, что его, Познающего, во искупление заставили заниматься бессмысленной черной работой? И за что — за подростковую шалость. За обыкновенную неосторожность. За полудетское любопытство. За грех, который на протяжении непомерно долгой, по меркам внешнего мира, жизни вольно или невольно совершал каждый третий «родственник»...
Он сухо закашлялся. Конечно, за этот грех расплата была обидной и несоразмерной. Но как знать — возможно, его тогда наказывали впрок. За нежелание раскаяться, которое ему удалось скрыть и три года, и год назад. За отсутствие чувства вины. За жгучее желание снова впасть в грех, не считаясь ни с моральными запретами, ни с неизбежными смертями людей внешнего мира, ни с горестным отчаянием единственного истинного брата.
Его знания позволяли ему создать стройную теорию о любви к свободе, о благородной мести или даже обосновать свои действия как последователя восставших Ангелов — он одинаково хорошо знал и учение общины, и искаженную версию внешнего мира...
Только нет смысла лгать самому себе. Теперь ему неизбежно предстояло заплатить так много, что новый грех стал неразличим в череде предшествующих, а все полицейские этого мира могли всего-навсего лишить его нового наслаждения — из немногих оставшихся.
Община «родственников»
Третий день
Поздний вечер
На фоне глухих черных пальто багровели тусклые фонари и освещенные ими суровые лица. Ночной лес по сравнению с ними казался приветливым и теплым.
— До вашей машины — одна миля. Идите по тропинке и не сворачивайте, — сухо напутствовал брат Оукли федеральных агентов, возвращая им обоймы. — Фонари можете оставить на дороге.
Дэйна и Фокс, вооруженные древними керосиновыми фонарями, отделились от толпы провожатых и отправились восвояси. Молдер не удержался, пробормотал на ходу:
— Спасибо за сотрудничество.
Отойдя достаточно далеко, чтобы его не услышали чрезмерно гостеприимные «родственники», он подвел итог увиденному:
— Семейка Адамсов, открывшая для себя религию.
— Верни меня обратно в двадцатый век, — устало попросила Скалли. Выбраться отсюда самостоятельно она уже не чаяла.
— Ты что, приняла это за чистую монету, Скалли? Так просто во все и поверила?
— Во что?
— Ну, в это — «мы разбираемся со своими сами» и «Господь следит за своими детьми»?
— Лучше бы это оказалось неправдой. И тогда тот человек за столом не умер бы.
— Я думаю, это делается преднамеренно.
— Что? Удушение?!