– Никому, – он немного помолчал. – А знание... Оно придёт само, со временем.
– У меня такое ощущение, что вы смирились, – сказал я. – Это так?
– Да! – Станисловас резко ответил мне, словно боясь ответить иначе, и посмотрел мне в глаза с такой злобой, что чуть не оскалился в ответ, отвечая на его ярость, – Да, смирился. Я нашёл свою Нежить и убью её, когда придёт нужное время. Получу прощение и упокоюсь навечно, оставив за плечами седьмую жизнь и этот проклятый небесами мир! И не тебе меня судить, Александр!
– Может, и так, – я пожал плечами и поднялся со скамьи. – Может, и так. Но знаете...
– Что ещё?
– Corruptio optimi pessima... (*)
Когда подходил в машине, неподалёку, метрах в тридцати, в тени придорожных деревьев заметил неприметный Гольф тёмно-серого цвета. Внутри, приоткрыв окна, сидели два парня, которые так откровенно меня разглядывали, что я даже усмехнулся. Экая наглость, право слово! Может, шугануть их, дилетантов частного сыска? С этими мыслями, уже приоткрыв дверь в свою машину, я вдруг резко повернулся и направился к ним. Как бы не так – не успел пройти и десяти шагов, как ребятки шустро завели свой пепелац и уехали, оставив меня в одиночестве. А из ворот храма, уже начинали выходить люди со строгими и задумчивыми лицами, будто, отсидев положенный срок на жёстких скамьях храма, они разом избавились от всех грехов, которые успели натворить за свою долгую жизнь…
(*) Corruptio optimi pessima (лат.) – Самое худшее падение – падение чистейшего.
8.
Серые ленты улиц, слепые зеркала витрин и тёплый свет окон, за которыми жили люди со своими грехами и надеждами, любовью и злобой. Каунас на редкость неоднороден – то привлечёт уютной, почти обволакивающей, тишиной скверов, то резко оттолкнёт безвкусицей новомодных зданий, построенных за последние десять лет. Хотя нет, их не строили, а будто разбросали по карте города, не особенно заботясь о том, куда упадут эти серые коробки из стекла и бетона. Наверное, таков удел всех городов, история которых насчитывает не одно столетие. Уже несколько часов, я бесцельно езжу по Каунасу, словно боюсь остановиться. Кажется, заглушу мотор – и всё, больше не найдётся сил, способных сдвинуть меня с места; так и буду стоять на обочине, обняв руками руль. Господи, за что? За что на меня свалилось это предназначение – словно клинок сверкнул над головой и замер, едва коснувшись шеи. Сердце билось, срываясь с ритма, будто пыталось вырваться из груди. «Всё, что меня не убивает, делает меня сильнее» – всплыла в памяти фраза, возвращая в этот шумный мир, до краёв наполненный вопросами, на которые у меня нет ответов. Значит... Значит, ещё поживём.
Мягким движением бросаю машину в крайний левый ряд и, пропустив несколько машин, разворачиваюсь, краем глаза отмечая знакомую серую машину, которая пыталась повторить мой маневр, но безнадёжно отстала, нарвавшись на чей-то злой гудок. Правильно, нечего по городу гонять – ездить надо легко и непринуждённо, словно вальсируя. Один мой знакомый, старый друг отца, в своё время трудившийся в ГОН’е(*), утверждал, причём не голословно, а подкрепляя фактами и примерами, что хороший водитель может проехать по городу, ни разу не прикоснувшись к педали тормоза. Конечно, таких высот мастерства я никогда не достигну, но правильно ездить он меня немного научил. Взглянул на часы – девять часов вечера, если немного поторопиться, то вполне успеваю в ветеринарную клинику за витаминами для Тишки. И ещё – откуда я вдруг вспомнил это латинское выражение, сказанное отцу Станислову на прощание? Ведь отродясь латынью не интересовался. Хм, интересно память работает – будто обрывки прошлых жизней всплывают в голове, такими темпами аккурат к пенсии и про ведьм что-нибудь полезное вспомню. Конечно, если они сами, раньше воспоминаний, до меня не доберутся. А к ксендзу придётся ещё раз наведаться; мелькнула у меня одна идейка касательно его коллег. И помочь он должен – я усмехнулся – да что там должен, просто обязан! Иначе есть у меня один способ, как взять его за жабры. Сильно так взять, чтобы даже трепыхаться не вздумал, святоша.
У небольшой ветеринарной клиники, которая устроилась неподалёку от района Амаляй, было многолюдно. Машины выстроились вдоль дороги, словно второе кольцо ограждения, вдобавок к кирпичному забору. Вроде цивильно; раньше мне здесь бывать не приходилось, повода не было. У входа очереди нет, но через стеклянные окна приёмной вижу несколько человек в обнимку с мохнатыми питомцами разных пород и размеров. На двери кабинета висела вполне понятная надпись, запрещающая входить к доктору без приглашения. Ну, раз так – подождём, вечер длинный. Рядом со мной несколько человек, с собаками, но все притихшие – ни тебе склок, ни тебе лая. Знает зверьё, куда их привезли, наверняка не в первый раз к «дохтору». Только один щенок немецкой овчарки никак не реагировал на окружающих его соседей, а просто завалился на спину, выставив пузатое брюхо, и пытался крохотными зубами уничтожить поводок, который держала его хозяйка, ярко накрашенная девица с какой-то собачьей «блохой» на руках.
– На прививки привезли? – поинтересовался я. – Красивый щенок.
– Да нет, усыпить.
– Простите? – мне показалось, ослышался.
– Усыпить, – она улыбнулась улыбкой, которую мне сразу захотелось смазать с её накрашенной морды. Даже не знаю, как – может быть, хорошей оплеухой? – Муж притащил с очередной гулянки щенка, подарил кто-то, а зачем нам ещё, и так две вот такие собачки дома, – она засюсюкала, складывая пухлые губы бантиком, и поднесла к своему лицу украшенного розовой лентой той-терьера, сидящего на руках. – А этот никому из знакомых не нужен. А выбросить, знаешь, немного жаль. Вот и решили усыпить или продать в лечебницу.
– А дать объявление не пробовали? Купил бы кто нибудь.
– Так мы и пришли в надежде продать. Вдруг купят на какие-нибудь опыты?
– На что?! – процедил я и почувствовал, как начинают болеть скулы – стиснул зубы так, что ножом не разжать.
– Тебе чего надо, парень? – сбоку на меня надвинулся какой-то мужик. По возрасту, похоже, муж этой фифочки.
Я медленно перевёл на него взгляд; ещё немного, и меня захлестнёт чёрная волна злобы на этих нелюдей, «познавших цену» жизни. Ну давай, рискни мне что-нибудь сказать хозяйским тоном человека, добившегося в жизни всего. И не таких самоуверенных качков приходилось усмирять. Рискнёшь взгляд выдержать или не сможешь?! Ну же, чего тушуешься, слабак? Нет, не выдержал, глаза забегали...
– Ты, это… – его голос сломался, теряясь на фоне огромного тела, – если купить хочешь, так бери, щенок хороший, из питомника. Хорошему человеку не жалко.
– Сколько?
– Так думаю, ща глянем прейскурант, скока там собаку усыпить стоит, а потом уже и поторгуемся, – он попытался сделать движение, чтобы хлопнуть по плечу, но словно натолкнулся на стену, и рука замерла, обвисла колодой. Я перевёл взгляд на стену, где в рамочке висел небольшой лист с перечнем услуг и цен и пробежал глазами по строчкам, – да, так и есть, усыпить – сто литов. А щенок уже уселся у ног этой куклы и смотрел на нас, словно понимая, что сейчас решается его жизнь. Не переживай, не останешься! Наклоняюсь и снимаю с него ошейник. Малой совсем, от него ещё мамкиным молоком пахнет, месяца два с половиной, не больше... Беру на руки и, вытянув из кармана небольшую пачку денег, отделяю две бумажки по пятьдесят литов.
– Ну вот, видишь, и договорились, – с облегчением подаёт голос мужик, протягивая руку.
– Конечно, – киваю я и, смяв банкноты в небольшой комок, бросаю деньги на пол...
В наступившей тишине смотрю ему в глаза и спокойно жду, что взорвётся. Матом, угрозами. Нет, не рискнул. Правильно, не стоит этого сейчас делать – тебе же дороже выйдет, на лекарствах разоришься. В наступившей тишине открываю дверь и выхожу на улицу, унося тёплый пушистый комок, уткнувшийся холодным носом в мою руку...
Щенок немного повозился, потом, наверное, решил помочь мне с вождением и попытался перебраться ко мне на колени. Нет, братец, сиди-ка ты здесь – беру его под грудь и перекладываю на заднее сиденье. Ещё мне не хватало, в аварию с тобой влипнуть. Что за времена пошли – за сорок баксов люди готовы продать душу. А тебя – я бросаю взгляд на щенка – пожалуй, наречём Баксом. Чтобы не забыть про этих Иуд, продавших друга за сорок современных сребреников.
Кстати, если забежать немного наперёд событий, то надо заметить, что, несмотря на классическую неприязнь котов и собак, Тишка с Баксом отлично поладили. По крайней мере, через несколько дней они спали вместе, честно поделив подстилку пополам. Глядя на этих мохнатых малышей, сыто сопящих во сне, и правда начинаю верить в то, что мир – это не что иное, как Чистилище, наполненное разномастной нечистью.
Через несколько дней я стоял во дворе костёла, который находился в полсотне вёрст от Каунаса, и мне навстречу, переваливаясь на коротких ножках, спешил пухленький служитель церкви.
– Добрый день, отче.
– День и правда добрый, слава Иисусу Христу – его глаза, укрытые за толстыми линзами очков, доброжелательно разглядывали «фотолюбителя, изучающего родной край». Да, именно так, меня охарактеризовал отец Станисловас в рекомендательном письме, которое было адресовано его коллеге, ксендзу Казимерасу. Этот святой отец в меру своих сил заботился о прихожанах в небольшом городке, уютно расположенном на берегу Немана. В письме также было написано, что ваш покорный слуга в свободное от работы время бродит с фотоаппаратом наперевес, фотографируя старинные усадьбы и хутора, и занимается вполне богоугодным делом – дабы сохранить в сердцах потомков памятники деревянного зодчества. За неимением оных в пределах видимости годятся и каменные, главное, «чтобы пыль веков успела осесть на стрехах этих зданий».
Не скажу, чтобы ксендз принял меня плохо. Нет, он был вполне приветлив, осведомился о здоровье отца Станислова, хотя бьюсь об заклад, говорил с ним по телефону не позднее часа назад, сразу после того, как я позвонил и попросил разрешения нанести визит. Да и «рекомендательное письмо», в наш информационный век, сами понимаете... Причину его легкого недоверия к моей персоне понять можно, в наше времена по всем этим заброшенным усадьбам и хуторам повадилось бродить такое количество народу, что скоро там будет теснее, чем на церковном дворе в пасхальное утро. И добро бы ещё бродили просто так! Нет же, вооружившись лопатами и металлоискателями, современные «кладоискатели» зачастую перекапывают такие места, что даже мне – человеку, далёкому от истории – понятно, что иначе, как осквернителями могил, их назвать трудно. Вот этого ксендз вполне резонно опасался – пришёл молодой мужчина, который на человека искусства никаким боком не похож, и усиленно косит под бескорыстного любителя древностей. Вы бы поверили? Вот именно, он тоже не особенно верил, поэтому общался со мной хоть и мило, но откровенничать не спешил. Пришлось «нечаянно» продемонстрировать пустой багажник своей машины, где, кроме штатива и открытого рюкзака с фототехникой ничего не было. То есть никаких лопат, щупов и электронных приборов. В довесок я изобразил почти искренний интерес к его городку, вываливая ворох информацию, которую успел собрать в интернете и библиотеке. Почему я приехал именно сюда? Потому. Именно в этом городишке изволил проживать тот самый, погибший при невыясненных обстоятельствах, ксендз, любитель крупникаса и карточных талий.
Понемногу Казимерас начал рассказывать. Вначале нехотя, но потом, видно, и сам увлёкся, вспоминая историю прихода, где жил и работал не один десяток лет. Даже принёс старую фотографию, чтобы показать, как выглядел городок больше ста лет назад. На мой непросвещённый взгляд, никаких особенных изменений видно не было. Такие же домишки, утопающие в зелени, тот же костёл неоготического стиля, построенный на горе. Разве что на старой фотографии на переднем плане колёсный пароход обосновался, вот и вся разница.
Разложив прямо на капоте моей машины старую, ещё советских времён военную карту (на любом книжном развале – пятерка), ксендз лёгкими штрихами карандаша обозначил несколько старых усадеб, которые могут быть мне интересны. Коротко рассказал про хутора, обозначив маленькими крестиками места, где живут люди, и те, которые были заброшены. А вот над одним значком он тормознул, словно не придумав, как его охарактеризовать.
– Здесь, – он запнулся, – хотя нет, здесь вы уже ничего не найдёте. Даже развалин не осталось. Когда-то это был очень отдалённый хутор нашего прихода; по рассказам старожилов, там жила одна... сумасшедшая. Но теперь там всё заросло, и даже дороги туда не найдёте, – он резким движением перечеркнул значок на карте.
– Сумасшедшая? Одна и на таком отдалении от людей? Как же она там выжила? – поинтересовался я.
– Пожалуй, что никак, – Казимерас поправил очки. – Видите ли, этот хутор находится на краю болота, которое, по неизвестной причине, не попало в планы мелиорации. Даже в советские времена там никто не жил, не нашлось для него применения. Да что там! – словно очнувшись, воскликнул он. – Вот эти хутора для вас будут гораздо интереснее! – он повернул карту почти на девяносто градусов, широкими жирными штрихами обозначая небольшую группу строений неподалёку от еврейского кладбища...
Что же ты так замялся, святой отец, над этой точкой на карте?
(*) ГОН – Кремлёвский гараж особого назначения.
9.
Небольшая, покосившаяся от времени изба почти сливалась с лесом, который укрывал хутор от непрошеных гостей, нависая над ним тяжёлой сенью вековых деревьев. Заросли почти подступали к хутору; даже во дворе заметил несколько небольших молоденьких сосен. Нашёл всё-таки... За день я вдоволь намотался по лесным дорогам, которые едва угадывались, по залитым чёрной водой остаткам колеи, пока наконец не выехал на небольшое поле. Когда-то эту землю любили, отвоёвывали у леса, вырубая звонкие корабельные сосны и корчуя пни. А сейчас оно дичало, зарастая высокими травами и колючими кустами малины.
Рядом с домом – бревенчатый сруб колодца, такой же замшелый, скособочившийся и почерневший от времени. А ксендз, зараза такая, говорил, что здесь даже развалин не осталось. И ни сарая рядом, ни коровника. Странно здесь жили... Даже если это был охотничий домик, то где, извините, баня? Где сарай для разделки трофеев? А вот кости – да, были. У самого конька крыши, был прибит череп с рогами. То ли корова, то ли бык, чёрт его знает. Весёлое местечко, ничего не скажешь…