"Как называется твой народ, Стакир?"
"Мы зовем себя сатавками. Греки зовут скифами-пахарями".
"Так ты скиф? Я слышал, скифы -- лихие наездники. Они никогда не слезают с коня, едят на нем, спят на нем. Даже мочатся, не сходя с коня. Я попрошу отца, он даст тебе коня, и ты мне покажешь..."
"Я плохой наездник, молодой господин".
Он попал в рабство еще ребенком, когда отец продал его, чтобы прокормить остальных детей. Мальчик угодил в услужение в дом златокузнеца из Пантикапея[67]
, богатого и имевшего много мастерских-эргастериев, что давно позволяло ему не работать самому. Хозяин заметил способности мальчика и стал его учить. К девятнадцати годам Стакир уже был неплохим мастером. Хозяин был доволен способным рабом, часто хвалил его и даже обещал женить. Кто знает, как сложилась бы судьба юноши, если бы не гроза, прокатившаяся над Боспором[68]
. Царская династия Спартокидов хирела и дряхлела, расточая казну на роскошь и оргии, все туже затягивая петлю на шее простого люда. Последний царь, Перисад V, передал царство под руку Митридата Эвпатора. Это не понравилось многим, в том числе кое-кому из знати. Знать попробовала воспротивиться прибывшему из-за моря полководцу Митридата, Диофанту Синопейцу, но в ходе выступления неожиданно высвободились силы, совладать с которыми не смог никто. Взбунтовались рабы, и ярость их гнева оказалась такова, что прославленный полководец еле унес из Пантикапея ноги. Во главе восстания встал некий Савмак. О нем говорили разное. Будто бы он был вскормленником Перисада, его приближенным. Будто бы он был скифским царевичем. Говорили, что он был рабом. Что из слухов было правдой, Стакир не знал. Он не знался с царями, ни с Боспорскими, ни со скифскими. С рабами дружбу водил далеко не со всеми, ибо был из "хороших" рабов. Умытый, причесанный, всегда одетый в чистый хитончик. Трудится себе в мастерской над очередной золотой побрякушкой. Ждет, что скоро в постельку к нему подложат девушку. Может, даже красивую. Какие бунты? Что у него может быть общего с "рыбниками", дикими, звериного вида рабами из рыбозасолочных мастерских? Его мнения никто не спросил, когда город утонул в пучине народного возмездия, потянув за собой все царство. Погиб хозяин со всей семьей, погибли многие из его соседей. Что было делать Стакиру, когда кругом рушился мир? Ты раб? Раб. Бери раб дубину и бей хозяев по башке. Ничего особенно плохого в своей рабской доле он не видел, но поразмыслив, осознал, что пути назад нет. Мосты сожжены. Так он стал воином в рабском войске. Вернее в царском, ибо Савмака восставшие провозгласили царем.
Царя Савмака Митридат, разумеется, не признал и, оставив рабское царство в покое на зиму, когда мореплавание на Понте невозможно, весной вновь отправил на Боспор Диофанта, с новой силой. И эта сила разрушила царство рабов. Меньше года оно простояло, но угли пожара тлели много дольше. Стакир уцелел при падении Пантикапея и еще два года сражался в горах Тавриды в разрозненных, добиваемых отрядах рабов. Сражался и в строю, и без строя, разным оружием и без него, руками понтийские глотки рвал. Учился быстро и толково. Немного в нем осталось от "хорошего" раба. Но, все же, судьба не была благосклонна к восставшим рабам. Стакир попал в плен. Его не казнили, как некоторых из его товарищей. Рабы-скифы считались строптивыми и их старались продать, как можно дальше от родных краев. Чтобы даже тени мысли о побеге не возникало. Так его занесло в Италию.
"Тебя везли на корабле?"
"Да".
"Тебе понравилось? Я еще никогда не выходил в море".
"Не понравилось".
"Погода была плохая?"
"Не знаю. Не видел. Нас держали под палубой. Там было очень тесно. Несколько десятков мужчин и женщин. Голых, потеющих, блюющих и ходящих под себя. И я потел, ходил под себя вместе со всеми. Желудок выворачивало наизнанку".
Квинт замолчал тогда, пораженный до глубины души словами своего раба, которого он считал лучшим другом. Ему еще никогда не приходилось задумываться об этой стороне такого обыденного и привычного дела, как рабовладение.
-- Командир! Проснись командир!
Кто-то толкал его в плечо. Север открыл глаза и увидел своего опциона[69]
.
-- Ты приказал разбудить тебя перед началом второй стражи[70]
.
-- Да, спасибо Авл.
Квинт поднялся, размял затекшие плечи и оглядел лагерь: несколько палаток, пара костров, стреноженные кони. Почти все спали, только у дальнего костра виднелась человеческая фигура. И конечно, были еще дальние посты. Отряд небольшой, одна турма, тридцать кавалеристов, а спрятаться в ночи трудно. Враждебная страна.
-- Буди Гиртия и Корва. Пойдем, проверим секрет.
Опцион скрылся в палатке, но скоро вынырнул из нее с двумя трущими глаза солдатами. Вчетвером они прошли к дороге, с которой вчера вечером свернули для разбивки лагеря. Возле небольшого холмика с кривой сосной на вершине их окликнули:
-- Стой! Кто идет?
-- Мулы Мария[71]
, - ответил трибун.
Из темноты выступил часовой. Трибун сменил дозор и вместе с опционом и смененными солдатами вернулся в лагерь. Все было в порядке, никакой опасности не ощущалось, и он мог бы позволить себе поспать, но спать больше не хотелось. Север сел у костра и долго глядел на пламя.
Он снова видел их сегодня. Уже в третий раз, причем образ обрастает все новыми и новыми деталями. Девушка и пес. Их не существует во плоти, но он видит обоих, даже не закрывая глаз, ясно и отчетливо. Причем они не мерещатся ему, что дало бы повод задуматься о помутнении рассудка. Нет, он сам придумывает их. Кто они? Почему этот образ стал преследовать его? Может он приближается к чему-то, что должно произойти? Он часто чувствует то, что вот-вот произойдет. Что ждет его за ближайшим поворотом. Он никогда доселе не обращал на это внимания. Это и есть то, что люди называют ясновидением? Нет, он просто всегда просчитывает ситуацию наперед. На много ходов вперед. И именно поэтому он знает, что ждет его за поворотом. Да, это просто хорошая интуиция и расчет.
Опять удалось все объяснить. Самому себе легко все объяснять. Но кто же она?
Проклятье! Север провел рукой по лицу, прогоняя наваждение. Нужно подумать о чем-то другом. Отвлечься. Лучше думать о деле, из-за которого он здесь с малым отрядом, посреди незнакомой враждебной страны, так далеко от легионов Фимбрии.
А чего о нем думать? Провалено дело. Подчистую. Города, стоящие возле Геллеспонта закрыли свои ворота, отказавшись подчиниться Фимбрии, подчиниться Риму, своему недавнему покровителю. Легат торопился схватиться с самим царем, и вместо того, чтобы обеспечить себе верность всех городов у Пропонтиды и обоих проливов, двинул легионы на Пергам, нынешнюю резиденцию Митридата. Фимбрия просчитался, решив, что достаточно будет одного посла с охраной и известий о разгроме понтийского войска для того, чтобы вся Вифиния вернулась под руку Рима. Посол не произвел того впечатления, которое произвели легионы в Кизике, и Вифиния раскололась. Фимбрия получил поддержку в части городов, куда наведался со всем войском, но Лампсак и Дардан не покорились, а именно в них понтийцам удобнее всего сосредоточить новые силы, перебросив их из Греции и с островов. Север, горе-посол, едет восвояси с пустыми руками. Впрочем, на пути еще город, Адрамиттион.
Трибун поднял лицо к небу, полному звезд. Отыскал глазами ярко горящую Каникулу, Собачью звезду[72]
.
"Значит, тебя зовут Весулк... Добрый Волк. Что же это за язык такой? Какое-то смутно знакомое звучание. Придумываю имена на непонятном языке... Лучше лечь спать, пока совсем умом не повредился".
Глава 5. Возле северного побережья Родоса
"Меланиппа" бежала на запад, к острову Тилос. По левому борту медленно проплывал безлесный мыс, северная оконечность Родоса. Сам город, вернее верхушки башен крепостной стены, опоясывавшей Военный порт, еще просматривались за мысом, но обещали скоро скрыться из виду.
Эвдор стоял на корме, поглаживая отполированные человеческими руками рукояти двух рулевых весел. Два паруса, наполненных попутно-боковым ветром, резво тянули акат прочь от берега, увлекая на северо-запад, а кормчий слегка подруливал веслами, правя строго на запад. Гребцы отдыхали, спали или играли в кости на палубе. Навклер[73]
Филипп, стоявший рядом с Эвдором, печально глядел назад, провожая глазами город, с которым было связано столько купеческих чаяний. Теперь он собирался добраться до Киклад, надеясь сбыть товар, если не на самом Делосе, разоренном Митридатом, то может быть, на других островах этого архипелага. Настроение купца несколько улучшилось, когда новый кормчий, в котором он не без удивления узнал недавнего спорщика, продемонстрировал ему свое искусство, столь лихо вырулив акат из тесной от кораблей гавани Торгового порта, что у Филиппа захватило дух. Эвдор ворочал рулевыми веслами и уверенно порыкивал на гребцов аката, отдавая команды, какому борту как грести, ни на миг, не дав повода купцу усомниться в оговоренной цене найма. Едва увидев Эвдора, представленного ему Посидеем и хорошо отрекомендованного новым знакомцем, милетским купцом Аристидом, Филипп возблагодарил богов. Определенно, этот новый кормчий выглядел весьма благонадежным. Особенно гладко выбритый, в новой чистой и аккуратно подшитой одежде. Филипп сразу обратил внимание на впечатляющее внешнее преображение случайного знакомого и, получив ответ, что тот потратил честно выигранные деньги не на выпивку, а на дело гораздо более благопристойное, купец совершенно успокоился. Троих товарищей нового кормчего он тоже сразу взял, порадовавшись, что один из них, по словам Эвдора, хорошо знает скалы и мели отсюда, до самой Халкидики и прекрасно заменит впередсмотрящего.
Этим новым проревсом сделался Дракил, которого сей факт совсем не радовал. Критянин нутром чувствовал, что Эвдор обошел его во всем и теперь старается держать поближе к себе, не доверив исполнение второй части их плана. Тот факт, что Эвдора единогласно поддержали все остальные, еще больше раздражал Дракила.
Сейчас критянин сидел на носу аката, скрипел зубами от досады, но все же дело свое знал и поэтому, как и было положено, первым закричал:
-- Триера! Справа по борту!
Все проследили за указующей рукой впередсмотрящего. Те, у кого зрение было получше, действительно обратили внимание на длинный силуэт вдалеке, с еле различимой вертикальной линией. А может даже с двумя, пока не видно.
-- Без парусов идет, -- сказал кормчий, -- значит в нашу сторону.
-- Чья? -- с некоторым волнением спросил купец.
-- Пока не видно. Парус убран. На акростоле[74]
какой-то флаг виднеется, но пока не разобрать.
-- Родосская, скорее всего, -- сказал Койон, нанятый вместе с Эвдором, Дракилом и ликийцем Варданом, одним из их товарищей, -- кому тут еще быть, так близко от города. Только морской страже.
-- Или пиратам, -- сказал Филипп негромко.