, и свирепого варвара. Персы и прочие азиаты, напротив -- мудрого азиатского правителя, потомка Ахеменидов[91]
, и бескомпромиссно-жестокого, надменного эллина. Его жены подарили своему мужу и повелителю нескольких сыновей. Старший, Ариарат, был посажен отцом на царство по Каппадокии. Второй сын, Махар, воевал с Суллой в Греции. Третий, двадцатилетний Митридат, разбитый недавно римлянами, сейчас находился с отцом, как и четвертый, любимый сын, одиннадцатилетний Фарнак.
К царю подвели коня. Митридат взлетел ему на спину с легкостью ловкого юноши, несмотря на тяжесть длинного, до колен, доспеха. Царь и его конная свита двинулись по главной улице Пергама, круто спускающейся вниз по склону холма к Южным воротам. Впереди царя ехал Тиссаферн, невозмутимый перс, начальник царских телохранителей. Чуть отстав, держался царский щитоносец, а за ним прочие приближенные, телохранители, сыновья и стратег Таксил.
Таксил уцелел в минувшей битве, в которой значительно меньше повезло Диофанту и уж совсем не повезло Менандру. Горячий начальник конницы был убит. Диофант же до последнего пытался с мечом в руке восстановить порядок в бегущих без оглядки, в ночь, войсках и дать отпор врагу. Он спас царевича, но сам был тяжело ранен, и лишь чудо помогло наиболее преданным воинам вынести полководца с поля боя. Вернее бойни. Римляне просто рассеяли сорокатысячную армию. Без счета воинов осталось лежать мертвыми в сожженном лагере на берегу реки. Те, кто уцелел, бежали кто куда, без всякого порядка и даже, если остались живы, дезертировали, были потеряны для войска. В Пергам вырвалось не более пяти тысяч человек. Диофант был в беспамятстве и личные врачи царя, а так же местные лекари, которыми так славился Пергам, боролись за его жизнь.
Возле ворот царь спешился.
-- Шлем, -- Митридат снял тиару и протянул приближенным.
Ему подали войлочный подшлемник и богато украшенный шлем с маской и нащечниками.
Царь поднялся на башню и подошел к зубцам, частью поломанным, не обращая внимания на то, что временами совсем близко с гудением пролетали каменные ядра и сотрясали стену, расшатывая кладку. Бдительный Тиссаферн держался рядом, готовый при малейшей опасности оттолкнуть царя или закрыть своим телом. Среди воинов на башне пошел ропот: "Царь! Сам царь здесь!"
Митридат взглянул вниз, где монотонно бухал таран, который все же был построен римлянами, несмотря на первоначальный порыв Фимбрии оставить ворота Пергама в покое. На винее этого тарана, укрытой на этот раз мокрыми кожами, явственно виднелись следы попыток сжечь ее, разрушить камнями или бревнами. На вид таран был прочнее первого, остатки которого, загородившие подъездное пространство, были успешно убраны под прикрытием баллист, но и он держался из последних сил, треща под ударами, которые обрушивали на него сверху защитники. Ворота, свое наиболее слабое место, понтийцы защищали с особенным рвением. Как и предполагали механики Фимбрии, понтийцы уже заложили ворота изнутри камнями и подперли несколькими здоровенными бревнами. Привратная башня выдавалась из крепостной стены далеко вперед. К западу, стена стояла на очень крутом склоне и римляне почти не посягали на нее. Зато восточная стена, имевшая сложную, изломанную линию, с несколькими выступами, была более доступна. С башни восточная стена просматривалась на большом расстоянии, и хорошо было видно, что римляне развили здесь кипучую деятельность, которая приносила плоды.
По меньшей мере, в трех местах из внешней облицовки были вытащено несколько крупных камней. Камни, сложенные без скрепляющего раствора, подавались наружу уже в процессе проворачивания меж ними стальных буров. А после вытягивания буров упряжками волов, образовывались крупные каверны, кладка перекашивалась и начинала осыпаться. Пространство между двумя кладками, заполненное щебнем, было усилено дубовыми балками. Одну из таких балок смогли вытащить римляне, и в этом месте стена грозила вскорости совсем обвалиться.
-- Спешат, -- проговорил царь, ни к кому конкретно не обращаясь.
Фрасибул, кашлянув, осторожно сказал:
-- Большую часть запасов хлеба в округе мы сумели свезти в город. Римляне, должно быть, уже разведали это и понимают, что скоро им будет не прокормиться.
-- Да, прокормить такое войско тяжело...
Царь повернулся к человеку в неприметной одежде, персидского кроя, стоявшему среди приближенных, поголовно облаченных в доспехи, один другого ладнее и богаче.
-- Тяжело прокормить, если только подлые вифинцы не распахнули свои ворота римлянину и шлют теперь ему один обоз за другим. А? Что скажешь, Киаксар? -- Митридат протянул руку, указывая на человеческие фигурки, копошащиеся у осадных машин и приспособлений, -- шлемы-то не римские!
Практически у всех понтийцев, особенно живущих в городах, в жилах текла смешанная греко-персидская кровь. Чистокровные эллины называли таких полукровок "миксэллинами". Впрочем, чистокровных теперь было всего ничего. Великий царь Александр, оставивший сей мир двести тридцать семь лет назад, положил начало смешению народов, создавших новую культуру, доселе невиданную, не эллинскую и не азиатскую, вобравшую в себя все хорошее и плохое, все высокое и низкое от миллионов людей, живших в границах его царства. Великий македонянин, вместо того, чтобы огнем и мечом насадить повсюду привычный грекам образ жизни, поступил с точностью наоборот, вызвав на себя ненависть своих вчерашних соратников, по большей мере тайную, но иногда и явную. Однако, брошенное в пашню семя проросло. Царства последователей возводились и рушились, создавая другие, но они уже не были эллинскими, не были и азиатскими. В царских династиях эллинские имена чередовались с персидскими и это давно уже никого не удивляло. Люди, рядящиеся в штаны, когда-то атрибут варвара, соседствовали с носящими хитоны. И это никого не раздражало. В Азии стена национализма рухнула, но она все еще стояла в Европе и на островах Эгейского моря.
Человек, которого царь назвал Киаксаром, носил персидское имя и персидскую одежду, но ни один чванливый афинянин никогда не опознал бы в нем чужеземца. Как и какой-нибудь сириец или фракиец. Бритоголовый смуглый египтянин подивился бы внешнему виду странного бородача, не просто говорящего на одном с ним языке, но несомненно бывшего его соотечественником. Неприметный человек в неброской одежде, он мог быть любым, своим для всех. Он был ценнейшим из подданных Митридата, ценнее всех его полководцев и казначеев, вместе взятых.
-- Я вижу, государь, это вифинцы, -- сказал Киаксар, -- Потеря Кизика печальна, государь, но Лампсак и Дардан остались за тобой, а значит, флот Неоптолема всегда найдет приют у Пропонтиды.
Многие из присутствующих почти со священным трепетом взирали на человека, который столь спокойно и уверенно излагал вещи, бывшие для прочих новостями. Киаксар между тем продолжал:
-- Фимбрия знает, что сил у него всего на один мощный рывок. Но он торопится не спеша, весьма успешно совмещая несовместимое. Все повторятся, как с твоим сыном: быстрая неудача, продуманный ответ. Он горяч, но не глуп, этот Фимбрия.
Митридат уже знал имя полководца, противостоящего ему. Киаксар сообщил ему имя вскоре после того, как побитый сын прибежал под отцовскую защиту. А следом и сам Фимбрия, желая соблюсти формальности, хоть и не надеясь на успех, представился и предложил вступить в переговоры. Митридат ответил отказом.
На этот раз, сидящие на стенах понтийцы более преуспели в подсчете численности вражеского войска. Результаты были тревожными. Даже самый грубый подсчет говорил, что римлян и их союзников не менее тридцати тысяч. В Пергаме собралось всего девять тысяч воинов, из которых около пяти были бойцами Диофанта. Они сохранили организацию и порядок, но были весьма деморализованы поражением и грандиозностью потерь. Остальные бойцы были телохранителями царя. Отборные воины, они в любом случае будут биться до последней капли крови. Такое незначительное количество войск в Пергаме объяснялось тем, что царь и его стратеги не предполагали столь быстрого появление в Азии крупных сил противника. Лучшие стратеги Митридата с многотысячными армиями находились в Греции.
Митридат видел, что нанести противнику существенный урон не получается и поэтому соотношения один к трем для обороны недостаточно. Было собрано ополчение из горожан, но им не очень-то доверяли. В конце концов, еще два года назад все они в течение весьма продолжительного времени, практически двух поколений, были подданными Рима. Хотя, собственно римлян и италиков в городе не было, они были перебиты.
Отбыв в Акрополь, царь созвал совет, далеко не первый за последние дни, для обсуждения сложившегося положения.
Царь начал речь первым:
-- Все вы видели, насколько тяжело наше положение. Римляне начнут штурм в ближайшее время, и нет надежды, что мы его отразим. Пока еще есть время, нужно решить, как нам поступить. Оставить ли город, пройдя через северные ворота, где римляне явно создают лишь видимость заслона? Или сражаться на улицах, цепляясь за каждый камень?
Поднялся Таксил:
-- Государь, нужно прорываться в Питану.
-- Питана не выстоит, если уж падет Пергам, -- возразил Митридат-младший.
-- Но Питана -- порт. У римлян флота нет и государь, легко доберется в безопасное место.
-- У римлян есть флот, -- подал голос Киаксар.
Таксил изумленно поднял брови:
-- Откуда он у них взялся?
-- Это не важно, -- отрезал Митридат.
Таксил потупился и сел.
-- В Питане нет сейчас нашего флота, -- сообщил Киаксар, -- быть может, только пара кораблей.
-- Так надо послать сообщение Неоптолему, -- вставил Фрасибул, - пусть он прибудет.
-- Ты сообщишь, почтеннейший? -- спросил Киаксар, -- пройдешь через заслоны римлян?
-- Это не мое дело, -- с достоинством пригладил бороду Фрасибул.
Тиссаферн насмешливо дернул щекой, но ничего не сказал. Киаксар ответил:
-- Я отправил вестников пятнадцать дней назад. И к Неоптолему, и в другие места, откуда можно ждать помощь. Царский флот стоял в Митилене, рукой подать. Но Неоптолем не прибыл. Значит, флот вышел в море раньше. Наварх не знает о нашем положении.
-- Но как он мог уйти?! -- возмутился Фрасибул.
-- Он ведет войну, -- спокойно ответил Митридат, -- с Родосом. Как приказал ему царь.
-- Неоптолем не придет, -- подытожил Киаксар, -- мы не знаем, где он. Стена продержится пять-шесть дней. Помощь прибыть не успеет.
-- Ловушка... -- прошептал царевич.
Митридат грозно взглянул на сына и произнес:
-- Прорываемся в Питану. Нужно, чтобы корабли там были.
Царь посмотрел на Киаксара. Тот кивнул.