-- Прорыв начнем не раньше, чем римляне займут Нижнюю Агору. Пусть там завязнут. Таксил...
-- Да, государь.
-- ...ты бегал быстро, теперь постоишь. Насмерть. Я дам тебе ополчение. У меня нет желания губить моих лучших воинов в уличных боях.
-- Но, государь, пергамцы ненадежны...
-- Насмерть, Таксил! -- рявкнул царь, -- Сорокотысячное войско рассеяно, как пыль по ветру! Спросил бы с Диофанта, не будь он в беспамятстве. А так, спрошу с тебя.
-- Да, государь...
-- Тиссаферн?
-- Да, государь.
-- Ты пойдешь на прорыв через Северные ворота с халкаспидами[92]
. Я пойду во второй линии. Ты понял меня?
-- Понял, государь. Первая линия прорвет заслоны. Или погибнет.
-- Не в этот раз, Тиссаферн. Умрешь когда-нибудь потом. Со мной понесут Диофанта. И сыновья будут со мной. Ты понял?
-- Да, государь.
-- До Питаны сто пятьдесят стадий[93]
. Один переход. Никаких обозов не брать. Вообще ничего не брать, кроме оружия. Бросить все здесь. Все, Фрасибул! Пусть забирают, может быть подавятся. Ступайте все.
Участники совета поднялись.
-- Киаксар, останься.
-- Да, государь.
Когда все прочие удалились, царь сказал:
-- Времени мало.
-- Я знаю, государь, но далеко не все потеряно.
-- Сейчас от тебя требуется больше, чем от Таксила с Тиссаферном. Собирай Псов. Свора разбрелась и волки разыгрались. Мы балансируем на острие меча. В чем-то это даже хорошо. Опасность разгоняет кровь, застоявшуюся в праздности. Меня не страшит смерть. Пленение -- возможно. Но думать об этом я не стану, ты знаешь меня, Киаксар. Я буду думать о будущем. А будущее в любом случае туманно. Сулла рассеял войска Архелая. Теперь этот Фимбрия... Мы упустили поводья, Киаксар.
-- Мы упустили их еще четыре года назад, отказав в помощи быку. А бык не смог поднять на рога волчицу в одиночку.
-- Не напоминай мне! Да, тогда все казалось иным! И как легко все начиналось.
-- Мой царь, я все же осмелюсь напомнить тебе, что из любой ситуации есть два выхода. И это количество я, по мере моих скромных сил, всегда стремлюсь умножить.
-- Те возможности уже потеряны?
-- Не знаю, мой царь.
-- Ты? -- удивленно поднял бровь Митридат, -- не знаешь?
-- Да, не знаю, хоть ты и редко слышишь от меня подобные слова. Но скоро буду знать, -- уверенно сказал Киаксар.
-- За это я всегда ценил тебя, мой друг. Ты заражал меня своей уверенностью.
-- Сейчас все сложно, государь. И дело даже не в нашем положении. Я отправил вестников, едва римляне подошли к стенам Пергама. Свора соберется, а мы прорвемся. Я уверен. Но в Италии теперь будет действовать сложнее. Пока не понятно, с кем разговаривать. Муцил мертв, как и большинство его соратников. Нужно искать новых. Нужно искать, кто еще там остался из желающих услышать волчий вой над Капитолием. И тех, у кого достанет разума не вспоминать наш прошлый отказ.
-- Мой отказ... Ты, как всегда деликатен, и как всегда, беспощаден, старый друг. Ищи, Киаксар. Из этой западни мы выберемся. Или не выберемся. Но тогда нам будет все равно. А если выберемся, то нужно возобновить связи с Италией.
-- Я ищу, государь.
* * *
Ночь. Там, за пределами стен, полная луна заливает землю тусклым серебряным светом, но здесь нет окон, чтобы впустить даже тоненький лучик. Десятки масляных светильников вдоль стен языками багрового пламени рассекают полумрак огромного зала. В зале нет ни души, лишь один человек, облаченный в дорогие доспехи, восседает на резном, золоченом троне. Он неподвижен, словно статуя, немигающим взором глядит в пустоту. Он неподвижен, целую вечность, прежде чем что-то меняется. На широком подлокотнике трона стоит золотой кубок. Человек простирает над ним раскрытую ладонь, во второй его руке появляется узкий стилет. Лезвие мягко скользит по ладони, оставляя за собой тонкий ручеек. Темные капли падают в чашу, смешиваясь с красным вином. Легкие всплески, водяные часы отсчитывают мгновения. Кап. Кап. Кап...
...Остывающая капля крови на острие клинка. Маленький рубиновый шарик срывается в пропасть и летит, бесконечно долго...
"Пора".
Мелодичный женский голос, кажется, льется отовсюду. Подрагивающее пламя светильников порождает причудливую игру теней.
"Чего ты хочешь?"
-- Сдохни!
Широкоплечий человек в кожаном фартуке, липком от крови, обрушил громадный мясницкий топор на кромку легионерского щита, расколов его до умбона[94]
. Топор вновь взлетел вверх, вместе со щитом, заклинившим в трещине и вырванным из рук легионера, который ничего не смог противопоставить удару такой силы. Солдат отшатнулся, но сзади напирали, и уклоняться от последовавшего следом удара было некуда. Нижний край щита ударил легионера в колено, сломав сустав. Солдат упал, на него тут же наступили. Мясник отвлекся на мгновение, срывая с лезвия топора половинки разбитого вражеского щита, но заминка стала роковой. Новый легионер, протолкавшийся в переднюю линию, поднырнул под своим щитом и вонзил меч в незащищенное бедро мясника. Солдат с проворотом выдернул клинок из раны, и щитом сбил пергамца, нежелающего падать, на землю. Порядок был восстановлен.
Римляне медленно, шаг за шагом продвигались вперед в жуткой тесноте улиц. Крепостная стена рухнула перед закатом. Воодушевленные успехом римляне быстро заняли весь участок стены, перебив защитников, и сейчас бои уже шли в городских кварталах. Стояла глубокая ночь, но сражение не стихало, разгораясь все жарче, вместе с пламенем пожаров, которыми была охвачена вся южная часть города. Светила полная луна, но Фимбрия посчитал это недостаточным и приказал поджечь Пергам. Сейчас он не думал, что штурмует римский город, который нужен Республике не в виде дымящегося пепелища. Легат не думал ни чем, кроме одного: пленить Митридата. Гай Флавий не был похож на многих современных ему полководцев, наблюдающих за битвой с высокого холма. Он больше походил на древних царей, сражавшихся в первых рядах. Заняв Южную башню, легионеры убрали подпорки ворот, как смогли вручную разрушили каменную кладку и открыли изуродованные ворота. Таран разрушил остатки кладки. Пришлось повозиться, но к полуночи путь для прорыва конницы был расчищен и Фимбрия ворвался в город. Север был с ним. Свежим силам, не измотанным осадными работами и штурмами, удалось быстро подняться по центральной улице вверх, до Нижней Агоры. Но там коннице пришлось остановиться: Таксил перегородил все свободное пространство баррикадами из перевернутых телег, бочек и мешков с песком.
Фимбрия рычал от досады и метался в поисках обходных путей. Север спешился и дрался на баррикадах, возглавив их штурм. Некоторое время в его распоряжении были только собственные спешенные конники, но скоро подоспели легионеры. Главная городская улица позволяла создать поперек себя стену из десяти щитов, и центурия могла построиться в почти правильный квадрат. В суматохе боя трибун оказался прямо внутри этого квадрата и теперь дрался, как простой легионер, выставив свой длинный шестиугольный, не пехотный щит вперед, разя врага колющими ударами меча, выбрасывая его, то над щитом, то снизу. Бойцы в передней линии постоянно менялись, уступая место товарищам, напирающим сзади, и отходили в тыл отдыхать, чтобы чуть позже, по свистку центуриона, снова начать слаженное продвижение на передний край.
Противостояли римлянам обычные горожане, плохо вооруженные, совсем не обученные, но яростно защищающие каждую пядь своего дома. Однако это не слишком задерживало продвижение легионеров, опытных в смертоубийстве, жадных до добычи, и отдохнувших во время осады, в ходе которой все работы выполняли не они, а союзники.
Первая баррикада была быстро взята, затем вторая. Север прорвался на рыночную площадь. Все торговые ряды на ней убрали загодя. Оказавшись на площади в первых рядах, трибун увидел стену окованных бронзой щитов, ощенившуюся частоколом копейных наконечников, блестевших в лунном свете. Север впервые видел фалангу. Ей было далеко до знаменитой македонской, с ее копьями, достигавшими длины в двенадцать локтей. Да и "монолит", спартанский эпитет фаланги, трудно было применить к этому отряду зажиточных горожан, в недешевом гоплитском снаряжении.
-- Развернуть строй! -- прозвучала команда центуриона.
Легионеры быстро и организованно заняли всю ширину агоры. Сзади подошла первая когорта, состоящая из ветеранов под командой Тита Сергия.
-- Передать в первую линию -- стоять, ждать сигнала, -- распорядился примипил.