"Что тебя останавливает?" -- мрачно спросил Север, не став заниматься очередным сравнением, кто больше зарезал римских граждан.
"Легат излишне великодушен".
"Что тебя останавливает?" -- повторил вопрос Квинт, -- "Ты можешь убить меня и доложить, что я пытался бежать".
"Не провоцируй меня, марианец. Юпитер свидетель, у меня руки чешутся".
"Я не убивал твоего брата".
"Ты марианец".
Понятно. Дальнейшая дискуссия бессмысленна.
"Зачем разделять нас? Если мы безоружные узники, окруженные врагами, которые жаждут нашей крови сильнее, чем крови Митридата, разве мы в силах повредить вам?"
"Потому что, как я уже сказал, легат излишне великодушен. Вам вернут оружие. Ты хотел сражаться с Митридатом? Лукулл дарует тебе такую возможность".
Квинт был вынужден признать, что происходящее с трудом поддается осмыслению. Похоже, единственно возможный выход -- прекратить бороться с судьбой. Будь, что будет.
Его определили на египетскую пентеру "Три Хариты", которой командовал триерарх Неферет, судя по имени -- чистокровный египтянин. Однако он прекрасно говорил на общегреческом языке, и всем своим внешним видом, манерами и одеждой, был неотличим от эллина. Вот он -- отголосок великого передела мира, смешения народов, задуманного Александром. Один народ, один царь, один бог.
Несбыточная мечта? Тогда, в жаркий день месяца таргелиона[161]
, когда в Вавилоне умер Великий Царь, говорили, что звезда Александра закатилась. Но он не был звездой, стремительно промчавшейся по ночному небосклону и сгоревшей без следа. Он был яркой молнией, сверкающей лишь краткий миг, но порождающей лесной пожар, длящийся многие дни и недели. Он был камнем, брошенным в воду. Камень давно уже на дне, а волны все еще бегут прочь, ровными кругами...
Еще Александр стал назначать на ключевые посты в своем царстве варваров, вызвав тихую ненависть македонян. Диадохи оказались вынуждены продолжить эту традицию. Десятилетия кровопролитных войн сильно проредили число ушедших в поход с Александром, но все же македоняне и эллины не растворились без следа посреди моря варваров. Наоборот, смешение двух стареющих культур породило нечто новое, весьма жизнеспособное. Один царь, один бог... Не суждено. Не возможно. Так ли? Вот он -- египтянин, не отличимый от эллина. Кому придет в голову назвать его варваром? Значит, мечта осуществима? И все люди могут быть братьями, отбросив сковывающие путы национализма? Красивые слова... Даже когда волею богов стираются границы государств, люди все равно стремятся поделиться на "наших" и "не наших". Послушай, малыш, сказку, про то, как поссорился дядя Гай с дядей Луцием, а несколько сот тысяч римлян зачем-то решили в этой ссоре принять деятельное участие.
Подобные мысли были в новинку для Севера. Он не был отпрыском богатого семейства и к нему не приставляли в учителя образованных рабов, а большую часть времени Квинт проводил в компании Стакира. Скиф, при всех его талантах, высокими материями не увлекался. Впервые список жизнеописания Александра на каком-то выцветшем папирусе, в оригинале составленный, кажется самим Птолемеем, попался Квинту во время службы под началом Дидия. В первую очередь юный трибун заинтересовался, конечно, описанием походов и битв, но было там еще кое-что. Что-то, заставившее задуматься.
Здесь, на Востоке, самым большим удивлением, даже потрясением, было то, что он, римлянин, с детства обучившийся греческому языку, понимал всех. В городах Вифинии, в порту Фокеи, любой чужестранец, одетый необычно, говорил по-гречески. Это был поистине всемирный язык. Квинт путешествовал на борту финикийского гаула, подвергся нападению киликийских пиратов, а теперь ступает на борт египетской пентеры с командой, состоящей из египтян. И все эти люди, как он мог убедиться, были весьма условными финикийцами, киликийцами и египтянами. При всей этой удивительной общности, деление на "наших" и "не наших" представало чем-то донельзя искусственным. А вот кто органично смотрелся по ту сторону границы "наших", так это римляне, отряды которых были размещены Лукуллом на всех египетских кораблях. Собственных людей у легата было не больше трех сотен, а то бы он отрядил их и в команды родоссцев с критянами. Не доверяет союзникам Луций наш Лициний.
Приятной неожиданностью была встреча на борту "Трех Харит" с Барбатом и еще одним легионером, Титом Милоном, по прозвищу Лапа. Подбирая сопровождение для посла, Сергий Назика выделял ребят крепких, под стать этому Лапе с его геракловыми ручищами, но если на "Любимце Астарты" Милон особенно не выделялся, то здесь был, как титан посреди карликов.
Тессерарий весело подмигнул Квинту:
"Что, командир, провалились мы?"
"Выходит так".
"Ничего, еще поживем".
"Поживем, Луций".
Впервые оказавшись на военном корабле таких размеров, Квинт был поистине впечатлен. Немаленький гаул казался теперь скорлупкой. А ведь пентера была не самым большим кораблем из ныне существующих, и уж ни в какое сравнение не шла с гигантами Деметрия Полиоркета и Птолемея IV. Еще больший восторг вызвало зрелище выхода союзного флота в море. Север уже видел большие скопления кораблей при переправах в Грецию и Азию, но то были транспортники, а здесь, куда ни кинь взгляд, воды не видно от триер и пентер. Восемьдесят кораблей.
У входа в Геллеспонт флот изготовился к бою. Египетская эскадра шла правильным клином "Три Хариты" располагались довольно близко к его острию. На правом траверсе -- пентеры "Ганимед", "Прекрасная". Далее флагман -- "Птолемаида". По левому борту шла пентера "Рог Аписа", а чуть сзади держались триеры "Атропа" и "Чайка". Моряки были сосредоточены, даже напряжены. Всезнающий Барбат, который не стеснялся расспрашивать всех обо всем, подсказал Квинту, что египтяне последние десятилетия сражались на море лишь с пиратами, часть из которых сейчас, союзники, довольно беспорядочно расположились на левом фланге. Флот Митридата же на море господствует. Не мудрено, что все его боятся. "Вернее, опасаются", -- поправился Луций.
Когда на башне соседнего "Ганимеда" появился красный щит, пошло движение.
-- Совсем близко понтийцы, видать, -- прокомментировал Барбат, -- за мысом. Скоро начнется.
Забегали моряки, расставляя возле палинтонов[162]
горшки с маслом и круглые каменные ядра. Закурились жаровни. Египтяне-эпибаты и римляне облачились в доспехи. Северу выдали кривой меч-копис, простой конический шлем и льняной панцирь, в который трибун, не имеющий навыка, завернулся не без труда.
Север почувствовал, что темп гребли понизился, а потом и вовсе прозвучала команда сушить весла. Критяне на левом фланге, напротив, резко ускорились и, оторвавшись от египтян, начали огибать мыс. Какое-то время ничего не происходило. Моряки всматривались вдаль, молчали. Наконец оттуда, из-за мыса донесся слабый, едва различимый звук. Треск и последовавшие за ним крики. Этот звук был слаб и незаметен на фоне потрескивающих углей в жаровнях и скрипящих снастей, на фоне пронзительной тишины напряженного ожидания, но все же он грянул подобно взрыву вулкана над ухом.
-- Ну, понеслось, -- объявил Барбат.
Опыт морского сражения, которым обладал Север, не мог раскрыть ему всю картину того, что творилось за мысом. Треск и крики усиливались. К сигнальному дымку на мысе добавились еще дымы, густые, черные.
-- Хорошо смолистое дерево горит, -- заметил Милон.
Сражение шло, а на египетских кораблях тянулось мучительное ожидание. Север заметил, что лежащие в дрейфе пентеры, как будто, немного сносит назад.
"Чего мы ждем?"
Из-за мыса показались корабли. Одна гемиолия, другая, келеты, моноксилы. Кто-то из египтян с досады крякнул:
-- Уже бегут, ублюдки.
-- Разбойные, что с них взять. Жареным запахло, вот и драпанули.
-- А мы-то чего медлим? Надо было всем навалиться!
"Он заманивает их в ловушку", -- подумал Север, имея в виду Лукулла, -- "это притворное бегство".
Корабли пиратов слепо шли прямо на египтян.
-- Столкнемся же! -- воскликнул Милон, крепко схватившись за борт, аж пальцы побелели.
"Отвернут. Это ловушка. Они скрывают нас от понтийцев", - Север чувствовал, как кровь побежала по жилам быстрее.
Лопасти весел пентеры с громким всплеском опустились в воду. Квинт ощутил легкий толчок, сопровождаемый слитным выдохом трехсот глоток: "Ха-ай!" Деревянные колотушки принялись отбивать неспешный ритм. Слева по борту, с "Рога Аписа" почти точно в такт доносился свист флейты.
"Р-раз!"
Сто двадцать весел поднялись вперед и вверх, как копья фаланги. Ни одно не пошло криво, выученные гребцы могли поспорить с лучшими геометрами в изображении параллельных линий.
"Два!"
Весла опустились.
"Ха-ай!"
Новый толчок. По обоим бортам в воде возникают цепочки стремительных вертунов, сопровождающих бросок пентеры. А келевст не унимается и бьет все быстрее: