Эссте открыла рот, из глаз ее покатились слезы и продолжали литься, когда она прижималась к щекам Анссета и пела песню, исторгающуюся из самых глубин ее сердца.
— Анссет, сынок мой единственный.
Он плакал и прижимался к ней, а она бормотала ему бессмысленные слова, пела ему самые ласковые песни и крепко прижимала мальчика к себе. Они лежали на одеялах в согревшемся Высоком Зале, а за стенами бушевала гроза. Когда Эссте прижимала к себе его израненное личико, она снова плакала; два тайных местечка были вскрыты, и она не знала, которому из них уделить большую заботу. Она сама поместила мальчика сюда, в молчание, для того, чтобы излечить его, только Анссет вознаградил ей ее заботу. Так что она, тоже, излечилась сама.
Был полдень четырнадцатого дня. Солнце пробивалось через щели жалюзи на западной стене. Анссет и Эссте сидели на полу Высокого Зала и пели друг другу.
Песня Анссета была беспорядочной, хотя сама мелодия была чистой и отточенной, а в словах песни была агония потери и одиночества времен его взросления; но агония трансформировалась, меняясь по ходу песни и гармонизировалась с бессловесной песней Эссте, которая говорила: не бойся, не бойся, не бойся… Когда Анссет пел, руки его танцевали, нежно поглаживая руки Эссте, ее лицо плечи; они то прятали ее ладони в своих, то отпускали их. Во время пения лицо его светилось, глаза жили, все его тело говорило столько же, сколько и сама песня. И хотя голос рассказывал про память о страхах, тело говорило о том, что здесь есть и любовь.
Рикторс Ашен не знал, что и делать. Майкел настаивал. Его Певчая Птица должна была прилететь на Землю вместе с Рикторсом Ашеном. И в то же время Рикторс знал, что ничего не добьется угрозами или насилием. Ведь это же был не какой-то представитель или зарвавшийся диктатор полузабытой планеты, где само имя императора могло вызвать страх. Это был Певческий Дом, а он был старше самой империи, древнее многих миров, он был даже старше любого правительства в галактике. Здесь не признавали национальности, авторитета, целей — ничего кроме своих песен. Рикторс мог только ждать, зная, что любая задержка взбесит Майкела, и зная, что силой в Певческом Доме ничего не добьешься.
Но сейчас, по крайней мере, Дом отнесся к посланнику императора серьезно. К нему приставили всезнающего Песенного Мастера, мужчину по имени Онн, в каждом слове которого было заверение, хотя на самом деле он ничего вообще и не обещал.
— Для нас большая честь принять вас тут, — сказал Онн.
— Наверное, так оно и есть, — весело ответил ему Рикторс. — Вы уже в третий раз говорите об этом.
— Ну, вы же знаете, как это бывает, — ответил Онн с доброй улыбкой. Я так мало встречаю людей со стороны, что даже не знаю, что и сказать. Навряд ли вам будет интересно слушать всякие сплетни про Певческий Дом, но это все, что я знаю и о чем могу говорить.
— Вы будете удивлены, сколь интересуют меня сплетни.
— Нет, нет. Наши сплетни ужасно скучны, — заметил Онн, а затем перевел разговор на погоду, которая уже много дней была переменной: то дождь, то солнце. Нетерпение Рикторса стало расти. Погода играет важное значение, полагал он, для сидящего на планете. Для него же любая погода была еще одним поводом для того, чтобы оказаться в космосе.
Открылась дверь, и вошла сама Эссте, ведя с собой мальчика. Он был белокурым и прелестным, и Рикторс мгновенно узнал в нем Анссета, Певчую Птицу Майкела, и так сразу и сказал. Но потом он заколебался. Мальчик выглядел как-то не так. Ашен пригляделся. На лице мальчика были царапины и шрамы.
— Что вы делали с мальчиком? — спросил Рикторс, намекая на то, что ребенка могли бить
На это ему ответил сам Анссет, в голосе которого звучала полнейшая откровенность. И мальчик не мог лгать, об этом тоже говорил его голос:
— Я упал на поленницу. Хорошо еще, что не поломал кости.
Рикторс расслабился, а потом осознал иную, более важную причину, почему ребенок выглядел совершенно иным. Он улыбался. Лицо было живым. Глаза были теплыми и дружелюбными. И он держал Эссте за руку.
— Ты уже готов отправиться со мной? — спросил у него Рикторс.
Анссет улыбнулся и кивнул, и эти два жест совершенно растопили обычную холодность Рикторса. Он с места полюбил этого мальчика.
— Я хочу отправиться, — сказал Анссет. — Но ведь я же Певчая Птица, а это значит, что перед отъездом я обязан спеть для всех. — Анссет повернулся к Эссте: — Можно я приглашу его на это собрание?
Эссте улыбнулась, и это удивило Рикторса даже сильнее, чем перемены в Анссете. Он даже и подумать не мог, что такая женщина может выглядеть не суровой.
— Так пошли? — спросил Анссет.
— Прямо сейчас?
— Да, если хотите.
И с этими словами мальчик и его наставница повернулись и вышли. Чувствуя неуверенность, Рикторс поглядел на Онна, который смущенно глянул на него. Да ладно, решился Рикторс, меня же пригласили, вот я и пойду.
Его провели в громадный холл заполненный сотнями и сотнями детей, которые сидели на твердых лавках, соблюдая абсолютную тишину. Даже их босые ноги на каменном полу почти не шелестели, когда последние занимали свои места. Среди детей сидело много подростков и взрослых, а на каменном подиуме в начале зала сидели старейшие. Все они были одеты в одинакового покроя платье, доходящее до пола, хотя у детей не было совершенно подходящей для них одежды. Когда Рикторс поглядел на лица собравшихся, первым его впечатлением была мысль об огромной власти.
Эссте с Анссетом провели гостя в заднюю часть зала, в самый конец центрального прохода. Рикторс был крайне удивлен, что ему предоставили столь бедное сидение; сам он не знал, и никто в Певческом Доме не сказал ему, что он был первым из непосвященных, участвующим в церемонии Большого Зала Певческого Дома.
Он даже не знал, что это была церемония. Анссет и Эссте, держась за руки, спокойно прошли вперед по проходу. Эссте поднялась на подиум и подала мальчику руку, чтобы тот тоже взобрался наверх. После этого Песенный Мастер отошел к стулу, стоящему на подиуме сзади, оставив Анссета одного, обращенного лицом к проходу, так что Рикторс Ашен мог его ясно видеть.
А после этого он запел.
Его голос заполнил собой каждый уголок зала, но не было никакого отражения от стен, которые бы исказили звук. Слова в его песне звучали редко, и то, что он пел, казалось Рикторсу бессмысленным. Тем не менее, посланник императора был очарован. Руки Анссета двигались в воздухе, вздымаясь, опадая, соединяя время со странными ритмами в музыке. Лицо мальчика тоже участвовало в песне, так что даже с большого расстояния Рикторс понимал, что песня исходила из самой души Анссета.
Никто в зале не плакал, даже самые юные Скрипучки, которые мало знали о Самообладании. Но само это умение не довлело над песней Анссета, потому она и не отражала чувств слушателей. Вместо этого она разделила аудиторию на каждую отдельную личность, она была настолько личной, что всякий слышал ее по-своему. Песня заставила Рикторса думать о межпланетных поисках, хотя ребенок не имел возможности испытать страха пилота перед космическим головокружением. А когда Анссет замолчал, песня его все еще наполняла воздух, и Рикторс знал, что никогда не забудет ее. Он не ронял слез, не испытывал ужасных страстей, тем не менее, эта песня была для него самым сильным переживанием всей его жизни.
Майкел ждал этого всю свою жизнь, думал Рикторс.
И все дети и взрослые в зале поднялись со своих мест, хотя не видно было никакого знака. И все они начали петь, один за другим, а затем все вместе, пока звуки не сделали воздух в зале плотным и пропитанным ароматом мелодии. Они пели Анссету «до свидания», а он один молчал и не плакал на подиуме.
Они все еще продолжали петь, когда Анссет спустился с подиума и, не оглядываясь по сторонам, прошел вперед по проходу, где ожидал его Рикторс. Мальчик протянул ему руку, и Рикторс взял его руку в свою.
— Возьми меня с собой, — сказал Анссет. — Я готов идти.
Рука Рикторса дрожала, когда он выводил мальчика из зала, когда он провел его к машине, которая должна была доставить их двоих к звездолету Ашена. Рикторс уже видал богатства, он знал пышность дворца Майкела в Сасквеханне, видел тысячи самых прекрасных вещей, которые люди делали, продавали и покупали. Но ничто из этого не могло сравниться с красотой, что шла рядом с ним, держа его руку в своей, и улыбалась ему, в то время как дверь Певческого Дома закрывалась за ними.
Сасквеханна не была самым большим городом Земли; здесь были сотни городов побольше. А может даже их было и больше. Только Сасквеханна, несомненно, была самым важным городом. Это был город Майкела, построенный им у слияния рек Сасквеханна и Западная Сасквеханна. Сам город состоял из дворца и его земель, домов всех работающих во дворце людей, а так же вспомогательных служб, предназначенных для миллионов гостей, посещавших дворец каждый год. Но постоянно здесь жило не более сотни тысяч обитателей.
Большая часть правительственных учреждений была расположена по всей Земле, так что ни одно из мест не могло считать себя центральной точкой более чем какое-то иное. При чуть ли не мгновенном сообщении никому и не надо было находиться ближе. Поэтому Сасквеханна выглядела, скорее, как обычный пригород — чуточку побогаче остальных, чуточку получше устроенной, с чуточку более лучшими тротуарами, чуть лучше освещенной, возможно, здесь было чуть поменьше промышленных загрязнений; но здесь даже и не пахло властью, не видно было даже признаков власти и даже, рассматривая вопрос с этой точки зрения, упадка.
Это был всего лишь третий крупный город, который Анссет видел за всю свою жизнь. Здесь не было жестокой, прямолинейной возбужденности Бога, но не было и скуки и отчаяния Степа. Зато растительность здесь имела более богатый зеленый цвет, чем даже на Тью, и, хотя деревья в лесах не были здесь такими высокими, а горы не такими крутыми, все здесь производило впечатление буйства и сочности. Все было так, как будто породившая человечество планета пыталась доказать, что она все еще плодородна, что жизнь все еще истекает из нее с большим запасом, что само человечество не было единственным ее чудом, единственным фокусом, способным удивить Вселенную.
— Замечательное место, — сказал Анссет.
— Что, Земля? — не понял Рикторс Ашен.
— А что я видел на Земле?
— Вся планета устроена подобным образом. Но ты знаешь, сам Майкел не устраивал этот город: ему его подарили.
— И вся планета вот такая? Прекрасная?
— Нет. Приведенная в порядок. И за этим все время следят. Земляне очень гордятся своей планетой, называя ее «сердцем человечества». Как же, как же, сердце! По мне, это все только показуха. Они цепляются за свои национальные принадлежности, как будто это какая-то религия. А они так к ним и относятся. Ужасное место для столицы — эта планета разделена сильнее, чем вся остальная галактика. Здесь имеются даже движения за независимость.
— Независимость от чего?
— От Майкела. Это его главная планета, а они считают, что какая-то ее часть может быть свободна от него, — засмеялся Рикторс.
Анссет был неподдельно изумлен.
— Но как они смогут отделиться? Или они могут взять кусок планеты и отправить его в космос. Как иначе могут они стать независимыми?