— Здесь начинается тропинка, которая приведет нас к нужному нам месту.
Почва здесь была болотистой и размокшей, поэтому два посланных впереди солдата отыскивали более твердую землю. Идти пришлось долго, но Майкел не просил снизить скорость. Управляющему хотелось остановиться и отдохнуть, но он не осмеливался останавливать колонну. Ведь в таком случае вся победа будет отдана Майкелу. Если уж такой старик как он может выдержать, думал Управляющий, почему не могу я.
Тропинка привела их к огороженному полю, по краям которого стояло несколько домов. Ближайший из них был выстроен лет сто назад и выдержан в колониальном стиле. Буквально в сотне метрах от здания текла река, где возле пристани лениво покачивалось судно.
— Вот этот дом, — сообщил Управляющий, — и это судно.
Поле, отделявшее их всех от дома, было небольшим, заросшим кустарником, так что к зданию можно было подкрасться почти что незаметно. Только вот дом был совершенно пуст, когда же они подобрались к судну, единственный бывший на нем человек схватил лазер и сжег дотла себе им лицо. Но Анссет все равно успел узнать его.
— Это был Хаск, — сообщил мальчик, глядя на тело без малейшего признака волнения. — это тот человек, который приносил мне еду.
После этого Майкел с Управляющим повели Анссета по судну.
— Это совсем другое, — сказал мальчик.
— Понятное дело, что не то, — ответил на это Управляющий. — Его попытались замаскировать. Краска совсем свежая. Тут еще пахнет только что обработанным деревом. Судно переделывали. Но разве ничего не кажется тебе знакомым?
Так оно и было. Анссет нашел небольшую каюту, которая могла быть местом его содержания в плену, хотя теперь вся она была выкрашена желтой краской, и новое окно впускало солнечные лучи. Майкел осмотрел раму окна.
— Все новенькое, — объявил император.
А потом, пытаясь представить, как все могло тут быть неокрашенным, Анссет смог узнать и большую каюту, в которой он пел в последний день своего пленения. Но стола там уже не было. Зато помещение было, похоже, тех же размеров, так что мальчик согласился с тем, что это могло быть именно то самое место.
В камере, где его держали, Анссет мог слышать детский смех и звук мобилей, плывущих по реке. Кто-то из пассажиров распевал песни.
— Ты гляди, какое посещаемое место, — обратил внимание Управляющего Майкел.
— Вот почему я решил идти сюда через лес. Не хотелось, чтобы нас заметили.
— Если бы вы не хотели, чтобы вас заметили, можно было прибыть сюда и на гражданском автобусе. Ведь нет ничего подозрительного, чем прячущиеся в деревьях солдаты.
Для Управляющего замечание Майкела было словно пощечина.
— Я же не тактик, — обиженно заметил он.
— Тактик, тактик, — сказал Майкел, позволяя Управляющему чуточку расслабиться. — Сейчас мы вернемся во дворец. Есть здесь у вас кто-нибудь, кому бы вы доверили провести арест?
— Да, — ответил тот. — Все уже предупреждены, чтобы не пускать его назад во дворец.
— Но кого? — спросил Анссет, — кого надо арестовывать?
Какое-то время, казалось, ему никто не хотел отвечать. И только потом Майкел сказал:
— Капитана гвардии.
— Он что, был замешан в похищении?
— Скорее всего, так, — включился в разговор Управляющий.
— Я не могу в это поверить, — сказал Анссет, думая, что достаточно хорошо узнал голос Капитана, и не услыхал в нем никаких песен, исключающих верность. Только Управляющему этого не объяснишь, он не поймет. Для них его мысли доказательством не были. К тому же, здесь было судно, которое для них что-то значило. Потому-то Анссет так ничего относительно Капитана и не сказал, пока уже не было слишком поздно.
Если уж говорить о тюремных камерах, эта была самой паршивой. Всего лишь небольшое помещение без двери — во всяком случае, изнутри. Правда, хотя здесь и не было никакой мебели, пол казался таким же удобным и теплым, как в личных апартаментах Майкела.
И трудно было представить худшее положение. Капитан сидел, прислонившись к стене; он был обнажен, чтобы никак не повредить себе с помощью предметов одежды. Капитану было уже за шестьдесят, и более четырех лет он командовал всем императорским флотом, координируя передвижения тысяч кораблей по всей галактике. И вот теперь он влез в глупейшую дворцовую интригу, сделавшись козлом отпущения…
За всем этим заговором, понятно, стоял Управляющий. Всегда Управляющий. Только вот как он сам смог бы доказать свою невиновность, не поддаваясь гипнотическому допросу; если управлять всей процедурой будет опять же Управляющий? С другой стороны, Капитан знал, что никто в живых не остался, так что даже любая серьезная интроспекция его мыслей не сможет доказать, что он как-то замешан в похищении Анссета.
Сорок лет непоколебимой верности, и вот теперь, когда я совершенно невиновен, мои старые преступления не дают мне возможности настоять на своем. Сидя у стенки, капитан провел руками по своим уже немолодым бедрам. Все мышцы были еще на месте, только вот в ногах чувствовалось, будто кожа отслаивается и морщится. Капитан подумал, что в нынешнем мире человек может прожить лет сто двадцать. Я же прожил чуть больше половины этого срока.
Но что же заставило их посадить меня под замок? Что он сделал подозрительного? Да и было что-либо подобное вообще?
Нет, что-то быть должно. Майкел не был тираном; он управлял по закону, хотя вся власть находилась в его руках. Может он слишком часто говорил не с теми людьми? Или же находился не в тех местах в несоответствующее время? Кем бы ни были истинные предатели, Капитан был уверен, что все, подстроенное ими, выглядело достоверно.
Внезапно лампы в камере потускнели до половины своей яркости. Капитан знал достаточно много про тюрьмы, и это означало, что через десять минут электричество вообще отключат. Ночь, а значит — надо спать, если только он сможет спать.
Капитан разлегся на полу, прикрыв глаза руками, зная, что с трудом сможет сопротивляться дрожи в самой глубине желудка. Он не сможет спать этой ночью. И тогда он начал думать — болезненно заставляя себя собраться с мыслями, потому что он был слишком смелым, чтобы прятаться от собственных представлений, размышляя о том, каким образом он будет умирать. Майкел был великим человеком, но никогда не миловал предателей. Их разрезали на части, кусочек за кусочком, а голографы записывали смертельную агонию и транслировали ее на все планеты. Но может они решат, что Капитан был замешан в заговор только частично — в таком случае его агония будет иметь более частный характер и не такой длительной. Только его пугала даже не физическая боль — Капитан уже дважды терял свою левую руку, не прошло еще и пары лет, и знал, что сможет выдержать боль даже неплохо. Гораздо хуже была мысль, что все знавшие его люди будут думать о нем, как о предателе и изменнике, сдохшем как собака, бесчестно.
Вот этого как раз он вынести не мог. Империя Майкела была создана фанатично преданными солдатами, с развитыми представлениями о чести, и эта традиция неизменно сохранялась. Капитан вспомнил о том, как командовал кораблем. Это было во время мятежа на Куэнзее, и на его крейсер неожиданно напали. Перед ним был страшный выбор поднять крейсер немедленно, пока ему еще не нанесли серьезных повреждений, или своим ожиданием попробовать спасти часть своих отрядов. Тогда он выбрал спасение крейсера, потому что, если бы он подождал, для спасения империи ничего бы сделать уже не удалось. Только вот панические крики по радио: Подождите! Подождите! долго еще звенели в его ушах, хотя корабль отлетел довольно далеко, чтобы слышать обреченных. Тогда ему не дали медаль, иначе он покончил бы с собой.
Тогда я слишком легко думал о самоубийстве, размышлял Капитан. Сейчас же, когда оно ой как бы пригодилось, оно недостижимо.
Я буду платить только за собственные преступления. Они этого не поймут, но даже если кто-то посчитает, что подставил невиновного, я буду считать, что наказание получил справедливо.
Он вспоминал…
И тут лампы погасли совсем…
Он пытался заснуть, чтобы увидать сон, но воспоминания не давали ему этого. Они все приходили и приходили. И в каждом их мгновении он видел ее лицо. Не имя. Он так и не узнал ее имени — это была часть их системы безопасности, потому что, если не знаешь имени, его никогда не вытянут даже самым хитроумным образом, и не важно, как бы не старались противники. Но вот ее лицо — более темное, чем у него самого, как будто в ней текла кровь наиболее изолированных уголков Африки, а еще — ее улыбка, хотя и редко гостившая на ее лице, зато такая открытая и яркая, что от одной только памяти о ней у него на лице выступили слезы, и закружилась голова. Ей полагалось быть самым настоящим убийцей. И за вечер до того, как они спланировали убить префекта, она привела его к себе домой. Ее родители, ни о чем не догадывавшиеся, спали в задних комнатах; она же дважды приходила к нему, пока до него не дошло, что это было не просто расслабление перед сложным заданием. Она по-настоящему влюбилась в него, в этом у него не было ни малейших сомнений, и потому он прошептал ей на ухо свое имя.
— Что это было? — спросила она.
— Мое имя, — ответил он, и тут ее лицо исказилось как бы от страшной боли.
— Зачем ты мне сказал его?
— Потому что, — прошептал он, в то время как ее пальцы шарили у него по спине, — я тебе доверяю.
И она застонала под бременем этого доверия — а может, это были отзвуки сексуального возбуждения. Он так и не узнал этого. Когда же он уходил, она шепнула ему:
— Встретимся в девять часов утра, жди меня у статуи Гора на Флент Фисвей.
И он проторчал у статуи целых два часа, затем сам пошел искать ее, и тут выяснилось, что ее дом окружен полицией. А еще дома двух других заговорщиков, и ему стало ясно, что их предали. Поначалу он подумал, позволил себе подумать, что, может быть, это она предала их, и, чтобы спасти ему жизнь, она и попросила его встретиться в такое время, когда, как было ей известно, явится полиция. Хотя, даже если она была и не виновата, как впоследствии он узнал из документов, она покончила самоубийством, как только в ее доме появилась полиция, снеся себе голову из старинного пистолета; а ее родители сидели в гостиной и ломали себе голову, чего это полиция ломится к ним в дверь. И даже если она предала всю группу, его она выдавать не собиралась — зная его имя, она предпочла умереть, чтобы не появилось возможности выдать это имя под пытками.
Удовольствия мало. Он сам убил префекта, а потом оставил планету, на которой родился, и уже никогда туда не возвращался. До того, как ему исполнилось двадцать лет, он пробовал присоединиться к какому-нибудь мятежу или хотя бы найти хоть какое-нибудь недовольство в Майкеловой тогда еще не слишком старой по возрасту империи. Но постепенно он начал понимать, что не так уж много людей стремится к независимости. Жизнь под Майкелом была намного лучше, чем когда-либо до того. И как только он выяснил это, он начал понимать и то, чего Майкел хотел добиться.
И тогда он завербовался в армию, используя собственные таланты, чтобы подняться до ранга наиболее доверенного лейтенанта у Майкела, а затем и Капитана императорской гвардии. И все напрасно. И все коту под хвост из-за одного амбициозного шпака, который теперь заставляет его умереть, но не с честью, как всегда мечталось Капитану, а в чудовищной немилости и позоре.