«Единая Гармония проявляет себя во всём сущем. То же, что смеет возмущаться против неё, покрывается отвержением. Мировая целостность является демонстрацией природы и любым её воплощением. Необходимость существующего определяется его наличием. Всё, что могло не возникнуть — не возникло. Потому порядок таков, каким должен быть. Нет большего злодеяния чем противопоставить себя Сути Всего и восстать против неё»
Одинокий человеческий силуэт выделялся среди ночной пустоты. Он стоял на вытянутой руке, глаза закрыты. Он прислушивался к себе. Продуваемая оледеневшим ветром площадка распростёрлась посреди зала на вершине самого храма. Крышу подпирали серые колонные, облицованные таким же серым гранитом. Сюда вела единственная широкая лестница.
Храм располагался к востоку-северо-востоку от императорского дворца, в неделе пути на запряженных санях. Он имел форму прямоугольника, который ярус за ярусом сужался кверху. Его высеченная в горе громада вздымалась под самое небо. И так же расходилась потайными ходами в глубоких горных недрах. Тайные ходы предназначались для тех высокопоставленных гостей, которые предпочитали скрывать своё присутствие. Главный фасад начинался четырьмя столбами. Чтобы подняться к входу, нужно было преодолеть не один ступенчатый пролёт.
Внутри же всё было отделано тяжёлыми плитами, на стенах вырезаны сложные узоры. Иногда символы образовывали нелёгкий для расшифровки текст, вырезанные прямо над очередным дверным проёмом. Некоторые сектора храма были построены в форме круга. Храм не имел защитных стен, однако никто не посмел бы проникнуть в него без полученного на то разрешения. Да и не успел бы.
Усеянные проходами в комнаты коридоры пересекались между собой, чтобы сойтись перед столовой или одним из тренировочных залов. В храме всегда царила тишина.
Было тихо и сейчас. Он отключил слух, так что даже ветру оставалось шептать-стенать где-то за пределами восприятия. Он так же отключил все сенсуальные чувства. И постепенно погружал сознание всё глубже и глубже, пока не достиг нужного уровня.
На миг пульс подскочил и тут же был взят под контроль. Вот здесь в покрытых мраком глубинах скрывалось то, что не полагалось высвобождать при дневном свете звёзд. Теперь ему нужно научиться всегда оставлять информацию в сфере осознанного. Потребовались годы, чтобы структурировать отдельные потоки, воссоздав из них упорядоченную сеть. Но так же эту сеть невозможно было всегда держать на поверхности его Я, ведь тогда в неё могли проникнуть высшие наставники. Более двадцати лет он учился скрывать её даже от самого себя и лишь так сохранил свою тайну.
Пришло время всегда помнить и притом оставаться в стабильном состоянии. Ему необходимо овладеть полным контролем над своим телом.
Этого требует и последняя ступень обучения.
Когда не один человек не может проникнуть в твоё сознание — брат-послушник перестаёт быть им и становится или наставником… В который раз ему пришлось выровнять ток крови и возвратить ритм глубокого дыхания… Или… Он ещё раз сконцентрировался и начал мысленно воспроизводить картину храмовой площадки. Перед ним всплывали малейшие детали: выгибающиеся наружу стены без единого узора, квадратная крыша, такой же гладкий пол с высеченным в центре кругом. Как символе единой гармонии и единого сущего. И он находится в этом круге. Пошёл второй день. Обмен веществ замедлен. Метаболизм и ток крови, насыщение кислородом вошло в нужное состояние. Кто угодно из посёлочных жителей мог бы решить — что он спит.
Но люди не засыпают в подобной позе. К тому же всем известно — что собой представляют послушники. И хоть их тренировочные практики походили на процесс засыпания — таковым не являлись. Зато они позволяют выжить под слоем снега и без пищи в течение длительного времени. Переносить холод без фатальных повреждений. И служить империи.
Холод. Здесь он пронизывает всё, но их обучают с рождения и они учатся преодолевать тот порог, который мешает принимать холод. Их отбирают из лучших детей в городах и поселениях. Или же принимают тех, кого отдают не способные прокормить потомство родители. Многие не прошедшие первые шесть ступеней занимали прислуживающие ниши в устройстве храма. К ним же относились и казначеи, счетоводы, секретари, храмоуправители, повара, уборщики. Те облачались в коричневые одежды и с вечно опущенными глазами исполняли свои обязанности.
Даже такой рабочий представлял собой опасность для тех, кто бы посмел выступить против него. Даже не смотря на то, что боевые практики послушники осваивают лишь после шестого круга. Вначале они учатся терпению и смирению. И изгнанию надежды. Надежда есть бессознательное стремление к изменениям.
«Мы вышли из ворот храма, когда появилась первая утренняя звезда и спустились вниз. Мы шли молча. К тому времени снегопад кончился. Этот снег был рыхлым, он всю ночь падал тяжёлыми комьями. Теперь небо разъяснилось, и мы увидели созвездия. Мне казалось, их становится больше. Хотя звёзды не могут исчезнуть, их не может стать больше, я представлял, что вот внутри созвездий появляются новые и новые. Тогда брат отдёрнул меня, и мы поспешили дальше. Он достиг восьмого круга и теперь также легко передвигается по рыхлому снегу, как и я. Мы не оставляем следов. Его лицо выглядит сосредоточенным и отстранённым в звёздном свете. Движения рассчитаны на экономную трату энергии и вместе с ней драгоценного тепла.
Я знаю — брат достигнет двенадцатой ступени. И мне, и наставникам видны его задатки и то развитие, каким он идёт. Из него также выйдет отличный страж. Брат знает это и потому являет собой пример для наследования. Его голова обрита как у всех послушников до десятого круга. Так же им не разрешает носить утеплённую одежду.
Когда мы идём вместе, не ношу её и я. Брат этого не видит. Я часто ловлю себя на мысли, что всё его сознание уподобляется обоюдостороннему клинку в своём стремление достичь цели. И так же как тот слепо разит цель, так и он не способен отстраниться от своей самости. Он не видит различий.
Когда я говорю ему остановиться — он останавливается и не спрашивает почему. Брат обязан всегда подчинять мне, но делает это по иной причине. Он всегда слушается меня как старшего.
Сообщение об испытании на двенадцатый круг не вызывает удивления. Только глаза вспыхивают скрытым огнём. Мы возобновляем путь и через полчаса достигаем поселения. Впереди ввысь поднимается густой дым от костров и пахнет водорослями и солью. За выстроенными каменными домами разносится собачий лай. Вскоре становятся видны и закутанные в меховые одежды фигуры.
Я вдыхаю этот запах слишком глубоко и убыстряю шаг. Трачу тепло понапрасну, но они улыбаются и в приветственном жесте воздевают руки».
Дыхания нет, нет тела. Одна невидимая спираль стягивается вверху. Внизу же открывается бескрайнее пространство, и запахи обретают цвет. Форма сливается с ожиданием, и память выхватывает давно утерянные образы. Образы разлетаются цветами и оледеневают под царящей здесь чернотой. Образы пытаются вырваться. Навязчиво вспыхивают теплом и запахами и простирают руки. Кровь пытается заявить о себе и с новым жаром течь по венам. Сердце вырывается, становясь одним общим гулом.
Но нет.
Образы теряются в непонимании. Всё так же стоят с протянутыми к нему руками. На их лицах растерянность. Мир кругом разлетается беспорядочной мозаикой. Его же сознание продолжает обращаться к потерянным призракам. Я всегда буду помнить вас. Отныне вам не придётся клубиться в глубинах моего подсознания. Вы всегда во мне. Но вы лишены тепла.
И они мигом оледеневают, превращаясь в застывшие статуи. Льдом покрывается всё, даже трепетный язычок огня в самой гуще темноты. Толстая лавина сковывает всё на своём пути. Одной нещадной волной она овладевает всем в нем, и оно остаётся, но холодным присутствием. Застывшими навеки лицами. Зафиксированными в единой форме мыслями. Отныне здесь всё неизменно.
Но не уничтожено как полагается. Никто, даже сам он не прикоснётся в себе больше к тому теплу, что пронесено им через годы. Но если это не возможно для него — не под силу и другим. Они не увидят ничего. Для него же навсегда будет существовать этот застывший сад. Одна, лишённая постороннего память.
«Женщина снаружи поёт оленью песню. Для них олень — священное животное. Из его шкуры они преимущественно делают одежду. Складывают её в несколько слоёв так, чтобы мех выходил наружу и вовнутрь. Я слышу запах их одежд. А ещё я слышу запах заезжего торговца из береговых регионов, на нём запах тюленьей кожи. Она хороша тем, что эластична и практически непромокаема. Здесь пахнет так же костром. Его развели в очаге.
Пахнет кровью. Я теряю контроль над собой и вспоминаю танец огня на стенах дома и запах крови застилающий всё кругом. Но тут Нанук заговаривает, и я слушаю его размеренную речь. Черты его лица обостряются в полумраке хижины. Здесь всего одно маленькое окошко, сама же хижина настолько приземистая, что ни я, ни брат не можем выпрямиться в полный рост.
Нанук рассказывает, как на группу охотников в припустынном регионе напали чёрные медведи. Все погибли кроме Паналыка. Сейчас тот, стиснув зубы и покрывшись капельками пота, лежал на ложе из шкур и смотрел перед собой с упрямой стойкостью. По всему телу зияли глубокие кровоточащие раны.
— Кавак, — сказал Нанук без какого либо выражения.
— Нет. Он не заснёт.
Я не позволю ему заснуть. Обращаюсь к женщинам и говорю нести им нагретую воду и те из трав, которые у них есть. Мне нужно много мха окса. Брат тем временем моет руки. Мою руки и я. Мы оба изучаем тело, хотя лишь мне позволено управлять им, ведь я достиг нужной ступени. Мой брат, Анука, несмотря на запрет преждевременной передачи умений, владеет ими не хуже меня.
Паналык вздрагивает, когда я нажимаю на нужную точку. Тут же его тело реагирует на моё воздействие и кровь больше не вытекает из ран. Мы перебегаем пальцами с одной точки на другую и для тех, кто наблюдает за нами, это похоже на шаманство.
Ноздри впитывают запах дыма. Женщины принесли воду: для этого им пришлось расколоть и растопить заранее заготовленные лёд. Мы смываем кровь. Анука сводит края ран, я продолжаю активировать резервные силы организма. Проходит больше часа. Тогда только становится ясно — угроза миновала. И всё же раны придётся зашивать и следить, чтобы не было заражения. В следующие дни их будут смазывать специальными бальзамами изо мха и других трав. Это очень дорого. Если продать один такой бальзам — целая семья может жить в достатке неделю.
Я знаю, что всего малая капля имперских снадобий смогла бы мигом спасти его. Брат разделяет мои мысли, но не позволяет себе отвлекаться на них.
Теперь забинтованный Паналык лежит тихо, его глаза то и дело закрываются. Но учащённое дыхание даёт понять — это не признак сна. Мы все в крови и выходим наружу, чтобы вдохнуть и ощутить боль от морозного режущего лёгкие воздуха. Приземистые дома жмутся друг другу под горным склоном, тот может защитить от ветра. Поселение же постоянное. Эти люди не из кочевников. Дома они строят из камня. Дети охотятся на тех же лугах, что и их прадеды.
Мы подходим к навесу для костра. Он построен таким образом, чтобы тепло равномерно распространялось по укрытию. Стволы молодых деревьев установлены за костром. Сам навес тоже сделан из брёвен. Это говорит об относительном благополучии поселения. Не зря сюда съезжаются торговцы из других регионов. Но нынешним днём один заезжий и тот не начал снаряжать сани для обратного пути. Собаки бесцельно вертелись друг у друга перед мордами. Погонщик кинул им один кусок мяса. Другой. Те принялись есть.
— Чёрный медведь, — я обратился к одному из старейшин поселения, Нануку. Кроме него подошли ещё двое, Ыкалук и Апалъук. Собрались и другие мужчины. Вместе мы образовали закрытый круг, более никто не смел приблизиться настолько, чтобы услышать наш разговор.
— Да, Брат. — Так они называли всех храмовников. — Медведь посчитал, мы нарушили границы его территории.
Хотя это не его ореол обитания. Они ждали ответа от меня.
Брат стоит в стороне и всё слышит, его слух достаточно натренирован для этого. Но ему нет двадцати одного года и он не имеет права присутствовать на обсуждении. Он владеет гневом. Ему, как и мне, всё известно.
— Чёрные медведи всё ближе продвигаются к внешним границам. — Я не имею права говорить это, но говорю:
— Потому что они вторгаются и уничтожают кристаллические запасы.
Все молчат. За сказанное меня можно усыпить.
Чёрные медведи обитают в горах на тех территориях, где практически ничто больше не может выжить. Они огромны и свирепы, и неделями будут преследовать жертву, но разыщут её и разорвут на части. Обычно медведи охотятся на другую дичь, не на человека. Их крайне редко можно заметить за пределами горных цепей. Ведь именно в горах наибольшее скопление кристалла и он же производит необходимое тепло для выживания. А вместе с ним и поддерживает необходимый экологический баланс и цепь питания. Но поскольку империя разрабатывает всё больше шахт, запасы кристалла истончаются — а для его природного восстановления нужны стони и сотни лет. И чёрные медведи покидают свои дома в поисках добычи. Этот поиск заводит их далеко на юг, где они чуют запах тепла человеческих поселений. Запах жира животных и обрабатываемых шкур.
— Чёрный медведь — самый свирепый и опасный сын пустыни, Брат, — говорит Нанук. — Один он может задрать стадо белых. Ты спас Паналыка. Но другие уснули. Сын пустыни поглотил их и их агоры устремились к сияющим.
— И Легион ничего не делает. Они только продолжают забирать кристалл, — согласился другой старейшина. — Послушай меня, Брат. Представь, зачем ему столько кристалла, на что?
Я понимаю, что сжимаю кулаки и заставляю себя успокоиться.
— На содержание Чертога, на содержание армии и выращивание их особей. Для того, чтобы сохранить на троне властвующий род, нужно много энергии.
На меня смотрят со скрытым пониманием, но ответом служит тишина. Подобные речи опасны даже в родном поселении. К тому же, если их произносит тот, кого ждёт особая судьба. Огонь согревает лицо и тепло касается глаз. Мне нравится смотреть как оранжевый свет окрашивает снег и танцует на навесе для костра. Сколько бы ресурсов не уходило на его поддержание — надежда бесценна.
… Не теряй надежду…
Я отворачиваюсь от огня.
Позволяю злобе вдоволь наиграться в крови и отложиться внутри желчью. Позволяю мыслям взорваться нерациональными потоками и овладеть сознанием. Мне нужен этот взрыв. Один брат может разгадать по еле заметному движению лицевых мышц. Но он так же неподвижен и безмолвен. Он, как и я, подобен сосредоточенной тени. Мы слишком хорошо обучены, чтобы позволить разгадать себя. Даже если захотим того.
— Я больше не приду, Нанук.
Тот молчит.
— Понимаю, — говорит наконец. — Ты был нам братом. — Эти его слова звучат иначе и не как официальное обращение к имперскому храмовнику. — Мы будем помнить меня.
Тогда он снимает большую рукавицу с руки и протягивает мне руку. Мои руки не покрыты тканью и я не колеблюсь. Нанук пожимает мою руку и дарит своё тепло. Этот дар ценнее всего, что можно получить в мире. Так мы стоим недолго и расходимся.
Идём с братом обратно к храму. Ему приходится ускорить шаг, чтобы догнать меня. В глазах немое обожание и скрытое ото всех ожидание. И такая же непоколебимая решимость. Впереди возвышается храм, в котором мы воспитывались с самого детства.
… Не теряй надежду…»
Он возрождает танец бубна в руках и лай бегущих в повозке собак. Треск костра и запах пучка трав в маленьком мешочке. Теперь воспоминания проходят как галерея перед мысленным взором и не затрагивают ни одной струны внутри. Под толстым слоем льда они застыли, но всё же остались на месте. У всего должен быть дом — даже у воспоминаний. Он позволяет мыслям обостриться и потерять глубинную проникновенность — дом священен.
«Шаман вздымает руки и пританцовывает вокруг костра. На нём шкуры и украшения из костей. Монотонный пробирающий голос проникает в сознание и подчиняет своему ритму. Слова сливаются в одно протяжное вибрирующее бормотание. Шаман — это связь с миром без сна и с теми, кто заснул. Шаман призывает сияющие на небе агоры обратить свой взор из небытия и не гневаться на своих потомков.
Молодое поколение взращено на уважении к старшим и почитании традиций. Традиции есть выживание. В неизменном климате охота всегда разворачивается по одному и тому же сценарию.
Шаман с одной ноги переносит тяжесть на другую. Его руки описывают круги в дрожащем от мороза воздухе.
Всё это я помню. Шаман есть в каждом поселении, но тогда, когда нас в первый раз привели в людской город — его танец показался мне воплощением не жизни, а сна. Мне казалось он вот вот-вот заснёт. Брат испугался и я закрыл ему глаза. Но от этого бормотание не исчезло. И не смотря на его чуждость мне стало ясно — это поток бытия.
В тот день нас везли к храму. Шаман в моих мыслях сливался с огнём и хоть я знаю, он продолжал танец — повернулся ко мне и раскачиваясь что-то прошептал. Огня стало слишком много. Теперь я знаю — то был эффект от пропитанного травами дыма.
Но до того, как я переступил порог храма, мною владело не смирение, а жажда танца. Теперь я понимал — им не удастся победить меня. В шамане была воля к свободе. Эта воля передалась мне.
Иногда я спрашиваю себя, повернулось ли бы всё иначе, не сделай отряд тогда остановку в маленьком городке на пути к храму? И если бы стражи не позволили нам наблюдать за ритуальным танцем у костра?»
Раздробленные ощущения насильно выстраивались в образы привычного восприятия. Он заставлял своё сознание раскладывать восприятие на отдельные элементы и таким образом анализировал их. Он искал мельчайшую частицу бытия, чтобы от неё оттолкнуться в своём познании. И не находя её, вновь синтезировал всё чтобы окунуться в мир. Как собака, почуявшая след крови и увидевшая кровавые полосы на снегу. Он нещадно разрывал всё, что знал, и так же нещадно восстанавливал.
Северный ветер ворвался под крышу, но вытянувшееся в самом центре тело осталось в том же положении. Сделав несколько кругов ветер поднялся выше и вырвался на свободу. Тогда человек в центре вытянул другую руку и так же упёрся ею в пол. Все жизненно важные процессы в норме.
«Помню, как верховный наставник посмотрел на нас с братом, когда нас представили ему и велели опуститься на колени. Исподлобья я наблюдал, как коренастая фигура в жёлто-красных одеждах подходит ближе и внимательно изучает предоставленных ей детей. Наши взгляды встречаются, но вместо того, чтобы сделать замечание, наставник продолжает молчать. Уже редеющие седые волосы струятся по плечам. Тёмные глаза слишком много замечают.
— Мы разделим их в соответствии с возрастом. — Говорит другой наставник. Тот, что выше и сильнее с виду.
— Нет.
Тишина становится напряжённее любого возмущённого выкрика.
— Они будут видеться.
— Но…
— Такова воля Императора.
Другие наставники больше не возражают.
Мы находимся в таком огромном помещении, которое мне никогда не доводилось видеть прежде. От этого сводит колени и хочется обхватить себя руками. Мысли не сразу свыкаются с возможностью существования такого громадного строения. Здесь даже дышать пытаешься тише. Это парадный холл. На стенах полно всяких непонятных закорючек. И холодно, но эти люди вроде бы не замечают этого.
— Мальчик.
Поднимаюсь с колен.
— Назови своё имя.
Я говорю:
— Аджеха».
Мышцы начинают обретать чувствительность, и он возвращает себе восприятие собственного тела. Кровоток ускоряется, сердце учащает биение, и большее количество кислорода перегоняется по организму. Мозг медленно, как при подъёме из океанских глубин, стабилизирует свою работу. В целом, это походит на головокружение, когда оцепеневшие ткани приходят в норму.
«— Во имя Единой Сути, посмотрите!
Все взгляды обращены на меня. Я стою один в самом центре площадки и эти глаза так и впиваются в меня.
— Это недопустимо!
Большая часть наставников пребывают в праведном негодовании. Постоянно хочется касаться лысой головы. Я могу только злиться и смотреть на них как на говорящие камни. Их это возмущает ещё больше и спор продолжается:
— А как же обряд?!
— В этом случае он невозможен, — отвечает верховный наставник.
— Братья, мы не можем и не имеем права допускать подобное. Посмотрите только. Даже если мы начнём обучение. Из этого ничего не выйдет. Даже физические возможности данного…
— Брат Бунад, мы не можем делать выводы. Ранее подобного в храме не случалось, — замечаёт ещё один.
— Вот именно!
— Позвольте.
Невысокий хмурый брат-наставник встаёт со своего места и тут же все утихают.
— Как бы там не было, на нас возложена ответственность за это и мы не имеем права от неё отказаться. Да, это будет сложно и может иметь непредсказуемые последствия.
— Хаос!
Тут же поднялся гул.
Брат-наставник сел. Их красно-жёлтые одежды как языки огня лижут серый пол. На вид одежда совсем не удерживающая тепло. Но уже тогда мне понятно — именно таким образом храмовники демонстрируют всему миру свою исключительность и полный контроль над процессами в своём организме. Храмовники могут избегать холода. Сейчас они кажутся мне почти что всемогущими.
— И всё же. — Верховный наставник. — Император отдал храму прямой приказ. — Такая тишина, что хочется зажать уши руками.
— А обряд?
— Не имеет смысла.
Чей-то вздох. Из-за этого вздоха я вскидываюсь и со злостью впиваюсь глазами во всех по очереди. Но им всё равно. Сейчас я существую не как человек, а как некая проблема, которую нужно решить.
— Значит, сплетение…
— Редкий случай.
— Понятно.
— Хорошо. — Подводит черту Верховный Наставник. — Выделите ему комнату и проследите за обучением. И…
Даже сейчас он не смотрит на меня.
— … и назначьте еженедельное обследование».
Возвращается ощущение холода. Он сам возвращается из небытия. Холод — это жизнь. Как и огонь. Оба они составляют единую канву бытия и забери хоть одно — появится хаос. Он позволяет холоду всё больше овладевать телом. Мозг тут же реагирует и посылает сигналы.
Люди за стенами храма не могут понять, что такое отсутствие холода. Им это кажется чем-то сверхъестественным и пугающим. Во сне его нет — во сне тело ничего не ощущает, а мозг ничего не осознаёт. Значит, идея отсутствия холода может лишь испугать их.
Познать, что такое ничто: ни холода, ни тепла. И вернуться. Усыпить себя в себе и очнуться после этого. Последнее Испытание.
«Каждое утро начинается с безмолвия. С двух до трёх ночи время отведено отдыху. В четыре часа братья покидают свои комнаты. Они стекаются к молитвенной через два основных коридора в жилом комплексе. После залы совета, это самое большое крытое помещение в храме. Балки подпирают свод, окна вытянуты почти до самого потолка. Пол же выложен гладкими плитами с попеременным серо-жёлтым, серо-красным узором. Там всегда пахнет ветром и воском. Слышен шорох одеяний братьев, когда те опускаются на колени. Они смиренно слаживают руки на коленях и сгибаются в низком поклоне. По мере приближения к десятому кругу братья располагаются от края к центру. Большинство из них обриты наголо. В то время как достигшие нужного уровня носят косы. Те же, кто преодолел ступень, безмолвствуют каждый в выбранном месте. В храме знают, что верховный наставник предпочитает площадку для последнего испытания. Там он может часами стоять и смотреть на север. Никто не смеет беспокоить его в такие часы, даже другие наставники. Наставник Пасан всегда остаётся в своей комнате. Наставник Мето, учитель боевых искусств — встречает утреннее безмолвие в тренировочном зале.
Безмолвие длится ровно двадцать минут, после чего братья встают с колен и отправляются пить утренний чай. Затем растекаются по делам. Большинство из них отправится выполнять ежедневную рутинную работу: такую как чистка котлов, посадка рассады в теплицах, шитьё одежды. Не смотря на количество рабочих в храме, воспитанники на начальных кругах выполняют ту же работу. Они же разносят пищу и моют тарелки после трапез.
В то время как те, кто достиг седьмого круга отправляются слушать диспуты между наставниками. Моё место слева в углу, оттуда видно всех собравшихся. Наставники прохаживаются перед послушниками и между делом обращаются к ним, не требуя ответа. На каждом их присутствующих не утеплённая одежда: вместо двойной — одна рубаха телесного цвета. Длинные штаны, короткие меховые чулки и сапоги. Когда они покидают храм — одежда значительно утепляется. Но послушников с самого детства приучают принимать холод и не воспринимать его как врага. Холод — это естественный порядок вещей.
На обед раздают обжаренные лепёшки и травы. Они помогают сгенерировать необходимый обмен веществ и добиться максимально эффективной температуры тела. Трапеза длится ровно столько, сколько ей полагается чтобы окончиться тогда, когда должна она кончиться. Братья едят медленно с опущенными глазами и не переговариваются. Сегодня моя очередь собирать грязные тарелки и я встаю со своего места. Прохожусь по рядам и с горой посуды возвращаюсь на кухню. От огромных котлов поднимается густой пар и пахнет кашей. Повара не обращают внимания на трудящихся послушников. Утренний звёздный свет дорожкой из окна крадётся к центру. Только чёрный выход остаётся в тени.
— Эй… Аджеха.
Молча продвигаюсь в узкой двери и останавливаюсь, делая вид, что мою посуду в чане. За моей спиной стоит мальчишка из поселения. Нанек. У него пятеро братьев: Тыгйок, Айвыхак, Напак, Уйагалык и Ыкалук. Его отец заснул когда отправился на охоту пять лет назад. Мать занималась тем, что обрабатывала шкуры и помогала Нануку мастерить необходимые для выживания инструменты: очки со щелями и прочее.
Нанек втягивает воздух кухни и по его лицу вижу, что запах зерна пришёлся ему по нраву.
— Сегодня я поменял игрушечный лук на настоящий, — гордо выпаливает Нанек и ждёт похвалы.
— Ты стал совсем большим.
Он улыбается мне, а я ему. Но не забывает поглядывать по сторонам. С грохотом отправляются в другой чан ложки и брат-послушник закатывая рукава опускает руки в еле тёплую воду и кругом взлетают капли. Кухня — это самое шумное место в храме.
— Теперь я смогу пойти на охоту и буду не только смотреть. Я сам смогу принести мясо в дом. Эй!
Ему совсем не нравится, что я брызгаю в него водой из чана. Нанек недовольно надувает губы и косится на меня, в то время как я прячу улыбку опустив лицо. Тонкий как высушенная палка повар кидает на меня быстрый взгляд и возвращается к разделыванию тюленье туши. С разделочного стола капает кровь. Это очень хороший тюлень — с него будет много жира. Шкура пойдёт на одежду. Зубы и кости перемелют в муку. Внутренности потушат с травами и корнями луста. И мясо. В поселении бы обрадовались такой туше. У них говорят: большая добыча — большой праздник.
Нанеку только и остаётся, что грозно сопеть в тени угла. В его обязанности входит доставлять корзины с замороженным мясом из посёлка — вот он и получает право показываться на кухне. И так же быстро уходить. Мне достаётся ещё один испепеляющий взгляд и возможность наблюдать, как вскидывается подбородок.
— Знаешь, и нисколько ты не хороший, Аджеха. Вот совсем, как и все вы. А ты… ты даже вреднее! — говорит слишком громко и тут же затихает как испуганный зверёк. Но всё обходится и на кухне никто по-прежнему не замечает Нанека.
Только другие братья-послушники, но они нас не выдадут.
— В третьей корзине слева лепёшки.
Нанек тут же реагирует и ловко пробирается к корзинам. Подныривает рукой под плетёную крышку и шарит на ощупь. Вытаскивает хлеб один за другим и прячет под грубую куртку.
Расплывается в довольной улыбке. Из кухни несколько ходов ведут прямо за пределы храма и его никто не поймает. Да никому и в голову не придёт, что послушник может отдавать хлеб кому-либо из поселенцев. Это наша тайна.
— Спасибо.
— Не нужно благодарить.
— Нужно.
Он всегда отходит быстро. И не может долго вести себя иначе, не быть собой. Одну лепёшку вытаскивает чуть из-за пазухи и вдыхает прогорклый запах. Снова расплывается в блаженной улыбке. Их семья живёт впроголодь и потому братья вынуждены наниматься на разную непочётную работу: такую как прислуживание заезжим купцам, доставка товара. Охотиться они ещё не могут. Хорошо, что скоро это изменится — хоть охота и сопряжена с опасностью. Но, по крайней мере, когда я уеду и не смогу передавать им еду, Нанек сможет добывать её сам. К тому же что-то может остаться на продажу.
Пряный запах трав доносится от выдвинутого из-под стола ящика. Один помощник повара приподнимает мешковину и долго выбирает нужный пучок. После чего с шумом задвигает ящик обратно. Резкая настойчивость ароматов прекратилась так же резко, как и появилась.
Тут Нанек засунул лепёшку обратно и пригляделся ко мне. В его взгляде была открытость с невыразимой благодарностью, которую невозможно облечь в словесные формы. Насколько язык может менять изначальную задумку. Нанек не стал говорить.
Я вытащил миску из воды и вытер её полотенцем. После чего поставил поверх стопки других таких же ровных одинаковых мисок. Ряды ровных идентичных краёв и только на одном откололся кусочек.
— Нанек. В следующий раз, когда придёшь, тебя встретит Анука.
Кивает весело и в последний раз, кинув на меня благодарный взгляд, исчезает в проходе. Сколько же всё-таки в этом творчества? Я так и не научился трактовать это понятие с подобающей ему ясностью. С тем определением, когда творчество силится привнести нечто несущественное в этот мир. Иными словами — раздражающее. Если позволить себе выстроить линии размышлений — я приду к какому-либо выводу, почему в моё сознание закралось иное восприятие. Когда вижу, как мальчик скрывает драгоценный хлеб и крадётся навстречу морозной стуже — тогда думаю о творчестве как о чём-то новом. И мне это нравится.
Представлением вижу, как он ступит на скрипучий снег. Вдохнёт свежий воздух после относительной теплоты храма и двинется дальше. Это упражнение в воображении не рекомендовано наставниками и всё же, из них теперь никто не заметит, как мой разум блуждает в других плоскостях. Они достаточно хорошо меня обучили».
Глаза открываются и взгляду предоставляется безбрежный звёздный горизонт. Утро. Что так, что иначе — он всегда выглядит неизменным.
«Послушники делают глубокий вдох и замирают на середине движения. На выдохе отодвигают согнутую ногу коленом вправо и потягиваются. Следующее движение требует соблюдения равновесия. С этим справляется каждый и в тишине некоторые лица выглядят особо сосредоточенными. Это первые ступени. Те же, кто преодолел четвёртую остаются с непроницаемыми лицами. Наставники называют это покоем. На нас обычная повседневная одежда. Наклоняем голову вперёд. Потом наклоняемся всем корпусом и прогибаем позвоночник. Выпрямляем спины. Одни и те же практики повторяются в строго отведённое для них время и выполняется с такой же неукоснительной чёткостью. Мышцы готовы дрожать от напряжения, но нужно держать их под контролем. В то же время нельзя отключать их чувствительность, дабы не снизить эффективность тренировки.
Мы застываем на пике напряжения и несколько секунд растягиваются. У молодых братьев сейчас должно возникать непреодолимое желание распустить себя, и рухнуть вниз. Однако все выходят из задания плавным движением и выпрямляются.
Братья-послушники являются лучшими воинами в империи и самые достойные из них занимают почётное место, и становятся стражами Императора».
Дыхание претерпевает пик учащённости и выравнивается. Напряжение и неясность покидают тело. Теперь он занят тем, что прислушивается в царящему кругом покою и неизменности. Каким он оставил мир чувственного восприятия, таким тот и встретил его после многодневного блуждания в лабиринтах собственного Я. Скользя рукой по воздуху он как бы пробует пространство и заново привыкает к нему. Тихо выгибается и опускается на ноги. Теперь он стоит и нужно некоторое время. Сперва ощущения слишком обострены, и потоки воздуха взрываются в мозгу тысячами и тысячами огнями информации. Кожа приобретает особую чувствительность. Но скоро всё выровняется и войдёт в привычное русло.
Так и происходит. Он делает несколько шагов вперёд и останавливается. Сегодня небо синее обычного и звёзды на нём как раскалённый белый огонь. Ветер утихомирился, но тишина не кажется абсолютной. Далеко впереди простираются снежные равнины, вон поднимается горный хребет на юго-западе. Холод пробирается под одежду и щиплет на щеках.
Стоя один на площадке ему доступен нескончаемый простор и ничего более. Позволяет ощущению крадущегося холода коснуться кожи, тронуть волосы. Если он продолжит стоять здесь, мороз возьмёт своё.
Тогда Аджеха поворачивается и идёт к отверстию в полу, от которого длинная лестница ведёт в сердце храма.
«— Тебе известно, для чего я тебя вызвал. — Говорит верховный наставник, внимательно изучая меня. — Ты как положено пишешь свою летопись?
— Да.
— Хорошо.
Некоторое время наставник изучает меня, пытаясь прояснить для себя мои мысли. Ему не удаётся ничего прочитать на ничего не выражающем лице, что соответствует требованиям к братьям-послушникам.
— Тебе известно, что такая летопись важна для становления каждого послушника. К тому же, последний ритуал с рукописью необходим для завершающей стадии становления.
— Да.
— И когда всё свершиться ты знаешь, что с ней сделать. — Это не было вопросом. Вся его мимика сводилась к участливой вежливости, и каждое движение было направлено на вызывание доверия у меня. Наставники преподносили себя таким образом, чтобы вызывать у нас стремление угодить им на первых этапах воспитания. На последних этапах это уже не играло значения. Послушник, желающий чужого поощрения, плохо понимает общую природу целостности. Одно и то же, заложенное в нас, определяет общие истоки и позывы к поведенческой реакции. И если мы одно по своей сути — то к чему жаждать одобрения другого человека? — Итак, наставники общим советом признали тебя готовым к Последнему Испытанию. Ты готов к нему, Аджеха?
— Да.
В этот момент я полностью контролирую свои эмоции и потому пристальный взгляд наставника не приносит результатов. Двадцать лет становления подошли к концу и теперь всё определится тем, смогу ли я искоренить из себя свою самость во имя служения империи и Императору в частности.
Тогда он продолжает говорить в то же время, отслеживая мою реакцию.
— Последнее Испытание венчает тот путь, который проходит далеко не каждый послушник в вершине своего созревания. — Голос зазвучал строго. — Продвижение от одной ступени к другой происходим плавно без фиксации определённых периодов. То, что мы называем третьим кругом от второго отличается лишь присваиваемой степенью. Между ними нет ясного разграничения где начинается один и заканчивается другой. Последнее Испытание — другое дело. Ты не сможешь выйти из него тем же человеком, коим в него погрузился. Сама цель испытания противоречит этому. — По звучанию было ясно, что некогда у верховного наставника был характерный тенор, в последствии приглушаемый и доведённый до соответствующего звучания. И всё же растягиваемые слова, нарочно произносимые тише и грубее порою напоминали подавляемую мелодию. Благодаря этому голос наставника звучал особо проникновенно и опасно. Опасно из-за своей неприкрытой таинственности.
За прошедшие голы верховный наставник практически не подвергся физическим изменениям. Заострённые черты лица напоминали птичьи, глаза с узкими зрачками и чёткой радужкой вызывали рефлекторное желание потупить взгляд. Но послушникам и так полагается смотреть в сторону. Я вперил взгляд в оконную раму.
Двигался он бесшумно. И так же прямо продолжал смотреть на меня.
— Ты хочешь пройти испытание?
— Да.
Мои ответы в той же мере можно принять как за абсолютное послушание, так и за дерзость. К счастью, на протяжении всего своего обучения я демонстрировал лишь первое. Хотя доля подозрения всегда сквозит в наставниках. Моё обучение и обучение брата начато не с рождения. К тому же, не по доброй воле храма. То, что они не могли контролировать нас на начальных этапах развития уже может внести существенный дисбаланс в общую подготовку.
В комнате два больших окна, вырезанные в стене они покрыты ещё одним защитным слоем с добавлением кристалла. Ничем не покрытый серый пол выделяется широкими плоскими плитами, а потолок походит на разрезанную пополам сферу. Здесь ничем не пахнет. Возможно, верховный наставник пользуется соответствующими блокаторами внешних запахов, предпочитая в этом обонятельном вакууме по мельчайшим выбросам химических веществ определять состоянии того или иного субъекта.
Контроль пропитывает здесь всё и в тот день, когда послушник предстанет пред глаза других непроницаемым гранитом — тогда заговорят о последнем испытании.
— Цель испытания, — говорил меж тем наставник, — в полном отрешении от мирских страстей. Когда послушник достигает достаточного уровня, ему предоставляется единственная возможность достигнуть просветления и посвятить свою жизнь достойному. — Наставник медлит с окончаниями слов. Он внимателен и демонстрирует лёгкое пренебрежение. Он проверяет меня. — На двенадцатом кругу послушник уже должен обучиться полному контролю над своими аффективными реакциями и психическими состояниями. Однако чтобы соответствовать поставленным требованиям, ему так же необходимо во время Последнего Испытания обрести абсолютную ясность. Иллюзии, фантазии, подавленные обиды несут в себе приверженность проходящей суете. В то время как мы служим единому постоянному.
Тело подвержено изменениям. Тело не вечно. В то время как всё кругом от нас неизменно.
Наставник повернулся к окну и постепенно начал менять голосовые модуляции. Теперь его тактика направлена на выявление моих эмоций.
— Люди засыпают. Все люди засыпают.
Мне удаётся оставаться безучастным и промолчать относительно следовавшего из сказанного вывода. В негласном мнение непосвящённых Император бессмертен. Так же вечен, как и мир. Однако в храме не разделяют подобного невежества. Нам известно, что в среднем раз на четыреста лет старый Император заменяется новым, выращенным в соответствии с тайными технологиями Легиона. Иными словами, если все люди засыпают. Но не засыпает Император. Император — не человек.
Нам не позволено обсуждать природу выращенных в кристаллических инкубаторах. Как не позволено и задумываться над этим.
Я игнорирую выпад верховного наставника и тот отворачивается от окна. Есть в этом и другое, то, что среди наставников считается наибольшим фактором риска. Когда я пройду испытание — меня подвергнут проверке.
— Сон естественен, даже если ко сну привели различные насильственные происшествия.
На этот раз от меня требуется ответ.
— Да, верховный наставник.
Мы оба молчим, в то время пока наставник фиксирует взглядом полную неподвижность моих лицевых мышц. Должно сложиться представление, что я расслаблен и в то же время собран. Дети храма никогда не демонстрируют угрозы, но если стоит необходимость выполнить определённую задачу — мы действуем без промедления. В империи лишь те, кто лишился разума по доброй воле нападут на стража. Исход такого поединка определён заранее.
— Люди должны уходить? — слова прозвучали неожиданно резко, но и тогда ничего не изменилось.
— Люди уходят. Значит, так должно быть.
Тем временем я отгородился от всего, что могло вызвать подозрение наставника и мой разум остался в податливой темноте. Заметил ли он произошедшие перемены? Безусловно, и оценил этот манёвр. Что ж, если бы я не продемонстрировал некоторые изъяны в подготовке, меня бы не допустили к Последнему Испытанию. Нельзя же выводить на верхний уровень совершенного лжеца.
Теперь наставник предполагает, что я не могу до конца оставаться непроницаемым именно для него. Некоторое время он обрабатывает эту информацию, нарочно медленно ступая по комнате. Сейчас он должен полагать — моя подготовка позволила отгородиться таким образом. Я продемонстрировал свою несовершенность благодаря в совершенстве изученным навыкам. Пусть считает, что видит меня.
Я лгу. Я лгу своим лицом. Своим телом. Я лгу своими мыслями. Потому что пускаю их в угодное русло, подавляю всё остальное. В ближайшие минуты я сам поверю в истинность демонстрируемого мною.
Мне нужно стать стражем. Это высшая честь доступная послушнику. С самого начала обучения в храме каждый из братьев мечтает однажды доказать свою годность к подобной чести. И вот время настало!
— О чём ты спрашиваешь себя, когда остаёшься один, Аджеха?
Наставник употребляет личное обращение, пытаясь вызвать интимность вопроса.
— Всё происходящее во мне меня мне не подвластно и не требует беспокойства.
— В то время как внутреннее?
— Лёд должен оставаться льдом.
— Хорошо.
Верховный наставник подкрепляет мои мысли и выказывает поощрение. Во мне это не должно вызывать отклика и так и происходит. Мировая гармония проявляется в согласии понимающих. Понимающие не должны отзываться мимолётным удовольствием на похвалу.
„А огонь должен оставаться огнём“.
Откуда это? Неужели… не сейчас.
— Сегодня ты стоишь перед великим поступком. Тебе известно, некоторые мыслители выдвигают предположение, что Последнее Испытание является сном для духа. Хотя это не так. По крайней мере, не так в той степени, в которой они понимают процесс внутреннего уничтожения. Страж должен отрешиться от мирских забот и стать преданным служению Императору. Понимание империи как гаранта гармонии является здесь определяющим.
Безусловно, так и есть. Неясное удовольствие овладевает мною при мысли о соприкосновение с чем-то настолько великим и незыблемым, как прямое служение Императору. Храмовники, как хранители истинного знания, так же служат империи. Но стражи делают это в непосредственной близости. Лишь единицы из тысячи удостаиваются звания стража и пребывают в Небесный Чертог.
— На сегодняшний день ты наш лучший ученик.
Это происходило день ото дня. Абсолютное повиновение наставникам и следование пути продвижения по ступеням. Я не мог не быть лучшим — потому что это была моя единственная цель. Стать стражем — вот на что положена моя жизнь. Иного пути нет.
Наставники не проходят Последнее Испытание. Им необходимо сохранять определённую человечность для воспитания братьев-послушников.
— Я уверен, ты пройдёшь испытание.
Он подкрепляет мою уверенность в себе и на миг мне кажется, сейчас верховный наставник не занят изучением моей реакции. Всего на миг его голос будто расслабляется и походит на голос обычного человека, какие я слышу за пределами храма.
— Четыре дня превратятся в вечность. Ты потеряешь представление, что она когда-либо кончится. Ведь вечность сама по себе не должна прерываться. — Тут он позволил себе быстро улыбнуться. — К тому же, проходящий испытание сам должен убедить себя в неизбежности такого вечного пребывания в этом состоянии. И только когда всё уйдёт — ты вспомнишь о необходимости выполнять свой долг.
Если вспомнишь, большая часть послушников прерывала испытание из-за того ужаса, которое оно поднимало в сознании. Другая часть не могла справиться с физическими требованиями — но она составляла лишь малую долю. Другие просто не могли выйти из этого состояния. Такими: не заснувшими телом, но погружёнными в оцепенение их и сжигали.
Я, как и все достигшие одиннадцатого круга, присутствовал на этой церемонии. Ветер после сдувал пепел с каменного постамента.
— Пройдёшь ли ты испытание? — прежние интонации вернулась, а сними пристальность и цепкость взгляда.
Теперь сомнение?
— Пройду я испытание или пройду его блестяще?
Наставник одарил меня понимающей улыбкой. В следующие десять минут его эмоциональное излучение менялось от крайней благожелательности до острого резкого недовольства. Но ничего не изменилось и тогда он постепенно выровнял поведение до безразлично учтивого уровня. В это время я обдумывал вызванную испытанием опасность и отстранялся от попыток наставника вызвать во мне дисгармонию и беспокойство. До определённого этапа одобрение наших воспитателей служило величайшей радостью для нас. Лишь те, кто преодолел в себе эту зависимость могли рассчитывать на право испытания.
Возвращаю себе память, но не эмоции.
— Ныне замечена особая активность чёрных медведей. — Резко сменил нить разговора верховный наставник. Очередная проверка, самая опасная из них. — Твоих родителей убили чёрные медведи, Аджеха. — И снова личностное обращение.
— Да.
Мой голос остаётся лишенным каких-либо интонаций. Я прямо смотрю на наставника и некоторое время он молчит.
— Вас с братом нашли в погребе.
— Так и было.
— Вы сильно промёрзли, но угрозы жизни не было. К счастью, вы успели забраться туда.
Я молчу, в то время как понимаю, что не смогу заговорить. Крышка в погреб слишком тяжела: так взрослые предотвращают вероятность того, что дети сами смогут забраться туда. Только лишь приподнять чуть, да и то, толкая изнутри. Полагается ли мне понимать это? Нет.
— Милостью Императора, вы назначены в братья-послушники нашего храма.
И ещё раз. Овладеваю голосом. Тот совершенен в своей бесстрастности и я заканчиваю предложение:
— Милость Императора не знает границ, верховный наставник.
— Воистину так.
Пауза затягивается и молчание становится тягостным. Всё моё восприятие кричит: ему известно об обмане! Укор в глазах, напряжённость в позе, выражение лица, всё говорит о разоблачённом вранье. Сейчас же кинься к моим ногам и расскажи о своих неподобающих мыслях. О поступках и возможно, мы сможем исправить тебя. С тобой что-то не так. Пока ещё не поздно, обратись к нам и обрети помощь. Но время идёт. Наставник перехватывает мой взгляд и я выдерживаю его.
Давай же. Давай!
— Ты готов к испытанию.
На этот раз это окончательный вердикт. Я склоняю голову и исподлобья наблюдаю, как наставник отступает назад и на этот раз в его фигуре появляется отпечаток усталости.
Выпрямляюсь. Теперь он смотрит в окно и не смотрит на меня, и я иду к двери. Открываю её и выхожу в продолговатый холл, где уже ждут остальные наставники. Их позы остаются безучастными, но когда выходит верховный наставник и кивает за моей спиной, напряжение усиливается. Двое из наставников успевают переглянуться, прежде чем разойтись в разные стороны. Теперь мне предстоит через несколько часов подняться на площадку для испытания.
Я достиг своей цели! Разворачиваюсь и иду к лестнице, но тут резкая вспышка освещает сознание и всё возвращается с предельной ясностью. Знание в сочетании с личностным восприятием опаляет. Но демонстрировать это сейчас было бы непростительно и я иду дальше. Ступень за ступенью подымаюсь всё выше, пока не оказываюсь в широком помещении для отработки приёмов защиты и нападения.
Скоро начнётся Последнее Испытание».
Не торопясь Аджеха спускался вниз, пока не достиг последней площадки. Здесь его поджидал караул. При виде появившегося Аджехи оба послушника склонились перед тем и не поднимали глаз, пока тот не прошёл через следующую арку в новый широкий коридор. Тишина в храме нерушима как застывший космос, но вот её прорезал протяжный тяжёлый звук: он давал понять, что испытание завершилось и решившийся на это успешно покинул полог своего сознания. Теперь он очищенное орудие служения великой цели — поддержания гармонии. Наставникам пора собираться для того чтобы подтвердить этот факт.
В круглом зале собрались все они и каждый застыл при виде вошедшего. Походка его была ровной и уверенной. В каждом шаге отражалась многолетняя выдержка. По лицу же его нельзя было определить ни о чём думает он думает, ни к чему стремится. Так Аджеха дошёл до середины залы и остановился в самом центре из пересеченных кругов коричневого и жёлтых цветов. Ему дышалось легко и свободно, как никогда прежде и всё же грудь вздымалась ровно, спокойно. Он осмотрелся кругом и позволил себе перевести дух под пристальными взглядами наставников. Однажды ему довелось увидеть собравшихся на льдине белых птиц: те много-много часом следили, как медведица разделывает тюленью тушу и вот наконец дождались своих кровавых остатков. Так и наставники с выжидательной готовностью следили за каждым движением! Только попробуй выдать себя — и тут же набросятся и растащат каждый в свою сторону. Никто никогда не мог выйти из испытания с сохранённой своей самостью. И всё же если б осмелился — обман был бы тут же раскрыт. Наказание — насильственный сон.
Не долго Аджеха обводил взглядом восседающих по лавам наставников. Все они походили на разрозненные элементы одной мозаики. Ровные и аккуратно перемешанные. Их красные и жёлтые одежды так контрастировали с серой безразличностью помещения, у которого и потолка видно не было.
— Что ты хочешь сказать нам, сын храма.
— Мне нечего поведать никому. Я завершён. Мир завершён. Есть ли разница один день смотреть на лёд или сто лет.
— Это так.
Каждый из наставников говорил по очереди и как разведывательное судно запускает зонды на дно мирового океана, так и они по очереди запускают невидимые щупальца в сознание Аджехи. Все задавали вопросы, но их не интересовали ответы. Вот один наставник наклонился вперёд, упёршись рукой в колено. Уже сейчас он вёл себя так, будто стоящий перед ним не человек, а добросовестно вырезанный кусок гранита. И всё же образец надлежало проверить. От начала времён храм поставляет стражей к имперскому двору и ещё ни разу ни один из тех не вызывал неудовольствия своею службой.
— Что ты помнишь из своего начала?
— У меня есть лишь господствующее начало и я должен действовать согласно с его природой. Но иначе я действовать и не могу. Я снежинка в покрове снега. — Невозмутимо отвечал допрашиваемый. Аджеха смотрел прямо перед собой и отмечал как звёздный свет резко очерчивает оконную раму. Окна здесь были частыми и узкими, как прищуренные глаза. И сами как будто хищно следили за проверяемыми. Сделай ошибку. Сделай ошибку! Но он не сделает — он не имеет на это права. Собравшись с духом Аджеха продолжал отвечать.
Тогда подал голос верховный наставник и все остальные затихли.
— Вспомни своё детство. — Голос заставлял веки налиться тяжестью и Аджеха сделал вид, что поддался манипуляции. — Ты один стоишь на пороге дома и протягиваешь руку к несправедливо тяжёлой двери. Та глухо поддаётся и ты заходишь внутрь. Что ты видишь?
— Я не вижу ничего.
Он заставил сердце биться размеренно. Перед внутренним взором расстилалась алая кровь и медленно ползла к его ногам. А посередине как одинокая ледяная скала стояла он. Я ничего не помню. Образы не находят отклика и тогда Аджеха не спеша продолжил исследовать их. Вот он видит, как сам же приподнимает крышку погреба и в приоткрывшейся щели с замирающим дыханием видит как ступают туда-сюда серебристые сапоги. Тогда резко откидывается крышка и он вырывается наружу. А там, в свете затухающих ламп его лицо.
— Посмотри ещё глубже. Там всё красное и больше нет ничего. Становится так холодно, что лёд появляется на губах. Кругом один холод и только где кранное — там тепло. Что оно такое?
— Я не предназначен для абстракций. Так как они отвлекают меня от общей природы всего и могут вовлечь в бессмысленную суету.
— Что есть суета?
— Тщетность поиска.
— Что есть поиск?
— Неосмысление мировой гармонии и того, что она руководит всем и направляет всё. Тот, кто видит мирозданье неясно, не руководствуется разумом — а ведёт себя как ребёнок. Так он и проживёт отведённое ему время, в суете, которая окончится тем же, что и у того, кто суетой не руководствовался в делах повседневных своих. Всё сводится к одному.
Верховный наставник под удивление других своих братьев поднялся с места и прошествовал ближе к центру залы. Теперь он стоял на краю первого круга и смотрел себе под ноги.
Аджеха и виду не подал как подскочил резко пульс. Замирая всем своим существом, он отслеживал любые изменения в своём организме. Нельзя позволить пусть даже цвету кожи выдать себя. Его руки опущены по швам. Ноги на ширине плеч. Наклон головы ровно такой, какой и должен быть. Только дыхание грозит предательски сорваться. Нет! Он не потеряет контроль.
Главное — помнить о проделанном пути и не сходить с него.
Ему удаётся совладать с собой и так же не отводить взгляда от выбранной точки. Теперь ему удаётся сосредоточиться на потоках воздуха. Те должны неравномерно воздействовать на испытываемого и вызвать резкий холод в отдельных частях тела. Но вместо того, чтобы отгородить себя от него, Аджеха позволил ощущению холода приковать своё внимание к этому физическому неудобству и впредь акцентироваться на нём. Внимание с абсолютной точностью превращает это ощущение в центр сферы и всё, что выходит за этот центр лишается эмоционального влияния. Аджеха с удивительной ясностью видел развернувшуюся перед ним картину. Его ложь приобрела чёткую структуру с каждым просчитанным наперёд ходом. Перед ним раскрылась поставленная цель и всё, что могло помешать её осуществлению отключилось как будто кто-то нажал выключатель.
Лёд должен оставаться льдом. А огонь должен оставаться огнём.
С кристально ясной циничностью он отслеживал малейшие колебания в голосе верховного наставника и все возможные заключения из его посылок. Не позволяя тому заставить себя произнести хоть одно слово, способное его выдать.
Выхватив из-за сладок рукавов загнутый кинжал, верховный наставник протянул его на вытянутой ладони.
— Отрежь большой палец.
Взяв кинжал Аджеха успел надрезать кожу, когда ему отдали приказ остановиться. Он так и замер с лезвием внутри, пока слабые капли заструились по тому и сорвались вниз.
— Вот что такое красное.
Верховный наставник изменил голос и теперь тот совсем не походил на человеческий. И всё же в этом голосе хотелось раствориться и отдаться ему безвозвратно. Настолько тот был прекрасен. Почти до радостной боли, как прощающее откровение.
В широком пронизанном холодными потоками воздуха зале воцарилось угрожающее молчание. Он должен был проверить и всё же то было слишком опасно даже для верховного наставника. Сейчас его фигура изучала непозволительное могущество. Он представлялся не собою. К тому же не все из присутствовавших были посвящены в истинную суть произошедших двадцать лет назад событий. Когда двое детей были забраны из родительского дома и переданы на обучение в храм.
Краем глаза Аджеха заметил признаки непонимания среди наставников. И всё же взгляд отделил падение одной единственной кровавой капли, и как та столкнулась с поверхностью выложенного плоскими плитами пола. В замедленном сознании та озарилась острыми брызгами и некоторое время он так и стоял, разглядывая собственную кровь. А потом увеличил приток красных телец к ране и те достаточно быстро прекратили кровотечение из пореза.
Продолжая отмечать поведение наставников, Аджеха проанализировал свою реакцию и сделал вывод, что не допустил видимых ошибок. Только взгляд верховного наставника некоторое время оставался, подчёркнуто подозрительным. Какие бы выводы не делал его острый разум, то самое неясное интуитивное восприятие пыталось подать сигнал об опасности. Но верховный наставник, просветлённый, не имел права следовать пути неясности и потому переключился исключительно на рациональный канал. Здесь Аджеха оставался ясным и завершённым.
Всё в нём говорило верно, оконченным испытанием. Усвоенные знания стали единственным паттерном поведения. Полное подчинение заложено настолько глубоко, что этого уже никогда не изменить. После того, как страж встретится с Императором и тот активирует пока ещё скрытые сигналы в его мозге — тогда страж прекратит подчиняться храму и перейдёт в полное служение имперскому двору.
И всё же даже сейчас это отличный боец. Один из лучших образцов и если когда-нибудь храму было бы позволено сохранять себе таких… Верховный наставник прервал поток мыслей. Если ему удастся найти хоть тень малейшего изъяна… Какой огромный соблазн завладеть первоклассным стражем. Тогда он охладил свой разум: «Сном покроются и те, кто совершал подвиги, и те, кто восхвалял их. И те, кто помнил о них всех». Всё от одного и одно от всего.
В отличие от наставников, стражи воистину завершены и не испытывают соблазнов. Он повернулся и вернулся на своё место, чтобы уже оттуда наблюдать за возобновившейся проверкой. Положив руку на колени, наставник застыл с выпрямленной спиной и издалека следил за одинокой прямой фигурой в центре начерченных на полу кругов. Думает ли он о чём-то нездешнем? Нет, эти мысли подчинены линейному порядку. Лишь при необходимости стражи переключаются на многоканальное восприятие. Всеми тактическими просчётами занимаются непосредственно сами легионеры. В основном, стражи храма служат не лишённой определённого мастерства, но всё же грубой силой.
Для стражей больше не существует ни коварства, ни благородства. Они подчиняются лишь воплощённому в Императоре господствующему началу. Истине.
— Что ты помнишь из испытания? — наставник по использованию холодного оружия первым успел задать вопрос и теперь требовательно вглядывался в неподвижного Аджеху.
— Я помню, как избавлялся от воспоминания и возможности аффективных состояний.
— И что то были за воспоминания.
— Такие воспоминания есть у всех. Они ничем не отличаются от воспоминания охотника или механика.
— И тебе не жаль их?
— Стражу не подобает испытывать жалость.
— Привязанность?
— Стражу не полагаемся ориентироваться на личные предпочтения.
Аджеха думал об опустошённости. Но перед его мысленным взором вставали застывшие воспоминания и как никем не любимые картины, напоминали о конечной цели. Это предавало ему сил на протяжении всей жизни. Это же поможет ему и сейчас. Чувство приближающейся развязки разжигало желание схватить её. Они ничего не могут разглядеть в нём, и сами становятся слишком понятными и простыми. Отстранившись от себя самого, другие с их вечно пребывающими в них эмоциями не могли в той же мере контролировать себя. Среди наставников преобладает экзаменационная пристальность.
— Страж — это биологический механизм, — изрёк один из наставников. Он до того сидел молча в стороне закутавшись в жёлтую накидку. Лицо его было круглее и черты его указывали на принадлежность к одному из династических родов. Детей для храма отбирали не зависимо от их происхождения. — Этот механизм исправен.
— Это так, — подтвердило большинство собравшихся и Аджеха плотнее сжал губы.
Сейчас всё закончится!
Тогда пришла очередь заговорить верховному наставнику. Во время речи ему не полагалось смотреть на испытуемого, но тот всё же обратил взор цепких глаз в центр залы и начал:
— Как видим, ничто не противоречит утверждению, что Последнее Испытание пройдено. Сам я…
Тут он примолк и Аджеха удержался, чтобы не податься вперёд.
— … подтверждаю, испытание пройдено.
Мигом Аджеха вытянулся и склонил голову в покорном жесте ожидания и готовности принять свою участь. Так он и наблюдал как всегда исподлобья, как, не спеша, расходятся наставники, оставляя зал заседаний пустым и блеклым. Только один из них должен был остаться, чтобы сопроводить будущего стража напутственной речью. По большей части, это должно было быть формальное изложение основных положений уже не кодекса братьев, но общих правил поведения. Таких как беспрекословное подчинение приказам, следование установленному порядку и прочее.
Однако, не смотря на ожидания, последним в зале остался верховный наставник и некоторое время он молчал и даже не глядел на Аджеху. Наконец он медленно развернулся и так же медленно пошёл ближе к первому кругу. Остановился. Вся его фигура выражала расслабленную наблюдательность. Только обращена она будто была на мир в целом. Словно склонивший голову человек и не интересовал вовсе верховного наставника.
Пробирающие морозные потоки резко исчезли. Видно, задвинули перегородки в нужных местах. Температура вскоре стабилизировалась. Здесь было светло благодаря частым пусть и узким окнам. Свет вначале полосами прорезает подымающиеся вверх лавы наставников и уже ровным покровом освещает середину залы. Ровно настолько, чтобы скрывать лица испытующих и обнажать реакцию подверженного проверке.
Вот и сейчас наставник остановился в тёмной полосе. Лишь край сапог выглядывал в освещённую полосу. Наставник повернулся, нарочно вызывая шорох.
— Аджеха.
Он замолчал и потому тот произнёс:
— Да, верховный наставник?
— Этой ночью ты будешь направлен в Чертог и там продолжишь своё служением империи как страж. Сегодня же тебя подготовят к отъезду. Тебе известно, что нужно сделать с дневником?
— Да.
— Хорошо, — последнее было произнесено не как одобрение. Скорее наставник сказал это сам себе, чем Аджехе.
Дневник… Да, его полагалось писать ровно с того момента, как брат-послушник овладевал письменностью в возрасте пяти лет и до самого окончания обучения. В дневник полагалось записывать самые значимые события своей жизни, позже же его следовало сжечь. Тем самым, сжигая и всю свою жизнь, и себя. Отрекаясь от всего личного и несущественного перед лицом единого верного пути.
В храме личные рукописи считались неприкосновенными и даже старейшины не имели права прикасаться к записям послушников. Если бы произошло нечто подобное — оно бы вызвало потерю доверия среди обучающихся и подорвало тем самым само обучение с фундамента.
— Я сделаю это в подобающее время, — добавил Аджеха. В уголках рта появились жёсткие складки, однако верховный наставник не следил за ним и потому то осталось незамеченным.
— Тебе известна легенда об огне?
Зачем он спрашивает об этом? Несколько секунд он медлил с ответом, тщательно обдумывая его.
— Мне известно двадцать две легенды об огне включая различающиеся интерпретации и отдельное его упоминания в других народных сказаниях.
Значит, верховный наставник говорит о легенде, как проснулась согретая огнём жизнь. Аджеха не поддался на провокацию изобразив полную готовность следовать по предложенному пути мышления. В древнем как пласты льда мифе говорилось об упавшем с неба огне, он то и пробудил жизнь от скованного льдом сна. В первоначальном варианте эта легенда была запрещена официальной доктриной Чертога. Однако в трансформированном виде общего почитания огня, сохранилась у огненных жриц.
Так же отдельные культы огня встречались на юге-юго-западе в немногочисленных поселениях. Он до сих пор проверяет меня? Нет. Аджеха мог различить признаки усталости в манере держаться стоящего перед ним верховного наставника. Он испытывает сожаление и ничего не может поделать с этим. Имей храм возможность оставлять себе пускай некоторых прошедших Последнее Испытание — это бы значительно увеличило влияние непосредственно самого храма.
Значит, причина — власть. Наставники сменялись раз в тридцатилетие согласно официальному постановлению. Однако, еще будучи ребёнком Аджеха понимал, что рано или поздно следование установленным идеалам сменяется личностными размышлениями. И вот некогда покорный блюститель традиций становится критиком, тогда то и приходит время назначать нового наставника над другими.
Иерархическая модель управления соблюдалась неукоснительно во все времена.
А власть мимолётна. Даже власть храма блекнет по сравнению с мощью империи в целом. И если нужно действовать, нужно браться за корень. А не пытаться обрывать голые ветки.
— Информация сохранена более чем удовлетворительно, — заметил меж тем верховный наставник и Аджеха спросил себя в который раз, не допустил ли он ошибки. — Раньше ты особо интересовался всем имеющим отношение к народному. Не сомневаюсь, ты помнишь и различные диалекты. Включая и прочие элементы их жизнедеятельности.
И снова попытка вызвать гнев. Отсюда Аджеха сделал вывод, что наставник сам гневается, хоть и не может обратить свой гнев непосредственно против него. Это была досада и её необходимо было устранить. Понимал это и наставник, и вот уже в следующую секунду заговорил бесцветным голосом:
— Помимо прочего, в тебе наиболее развит социальный интеллект. Я добавлю этот пункт в отчёт о подготовке. Хотя эффективное решение социальных проблем как таковое не входит в основную сферу деятельности стража. Однако из этого есть выход на распознавание чужих эмоций. Как считаешь, насколько ты хорош в последнем? — Ответа он дожидаться не стал. — Повышенная моральная ответственность и полное устремление на выбранную стратегию поведения. В первых отчётах наставники предупреждали, что подобная ранняя окончательная установка может лишить их возможности в достаточной степени корректировать твоё становление. Но как видим, результаты обучения включая Последнее Испытание превосходят по общим показателям других стражей. Твоё становление полностью завершено. — И добавил. — Единственное, что ты разовьешь — это практические умение.
Говоря это из памяти выплыло воспоминание, касающееся просмотра ежемесячных отчётов. Тогда ему сообщили о характерном случае в столовой. Когда одному ученику в рамках проводимого эксперимента дали лишнюю миску с сушёными яблоками и сказали распределить на своё усмотрение. Тогда же мальчик раздал каждому из присутствующих по кусочку нарезанного фрукта, но не подошёл к двум отчуждённым и угрюмым детям, к которым не испытывал личного предпочтения. Тогда вмешался Аджеха и вычитав брата-послушника за ошибку, сказал тому распределить оставшиеся фрукты поровну и не обидеть никого. Его товарищ был пристыжен и выполнил указание. Крайне показательный случай.
Особенно учитывая то, что эксперимент был направлен на устранение личных предпочтений. Однако Аджеха действовал как раз по причине последних. И не из чёткого рационального следования указу, но в противоположность ему мотивируя совё поведение острым восприятием несправедливости.
— Служить Императору непосредственно в Чертоге — огромная честь. Лишь единицы из тех, кого готовит храм, удостаиваются её. К тому же, учитывая твои определённые особенности, — последнее слово верховный наставник произнёс с особым нажимом. — Тебе стоит особо благодарить Императора в оказанной тебе милости. При иных обстоятельствах особям с такими девиациями запрещено приближаться к храму. Не говоря уже об том, как их воспринимает простонародье. Иными словами — твой опыт можно рассматривать как уникальный и не имеющий аналогов прежде.
— Я понимаю и ценю Его милость, верховный наставник.
Замерев Аджеха слушал наставника чётко фиксируя в памяти каждое его слово. Ему было известно, что его, как и брата, обязаны были подготовить в стражи и отправить в Чертог по указу самого Императора. Если бы наставники обратили в своё время должное внимание на только что прибывшего ребёнка, они бы и тогда увидели с каким жадным вниманием он слушает их речи.
Однако в храме принято недооценивать простых, не прошедших должного воспитания, людей. Они не думали, что этот ребёнок может запомнить что-либо в том возрасте и до обучение. Они думали — обучение сотрёт все воспоминания, и допустили первую ошибку.
— Это твоя вина. Ты не спас их!
— Верховный наставник?
Резкий насыщенный крайними негативными эмоциями выпад не увенчался ничем и тогда в последний раз он одарил Аджеху долгим изучающим взглядом и отвернулся уже без всякого интереса. Хотя перед глазами всё ещё стояла собранная безразличная фигура, и та вскоре растаяла. Чего бы не опасался совет, воспитание прошло успешно.
Тогда он приступил к официальной части.
— Точное исполнение приказов и следование господствующему началу. Вот что делает стражей достойными служению Императору. Лишённое суетливых изъянов сознание и воспитанная храмом добродетель. Следуй ей отныне всегда и во всём.
— Всё от одного и одно от всего, — откликнулся тут же Аджеха.
— Отправляйся в комнату и приготовься.
Он поклонился и пошёл прочь, оставив коренастую невысокую фигуру верховного наставника резким пятном контрастировать с полосами света. Испытание завершено, и совет подтвердил это. Он получил наставления. Всё закончилось! Хотя это и не так. Нет. Лишь теперь всё начинается. Лишь теперь перед ним открыт путь, и он обязан пройти его до самого конца.
Проходя мимо одного из залов храма, Аджеха заметил процессию жриц огня. Те были облачены в оранжевые одежды из плотной ткани ближе к телу. Поверх неё надевалась лёгкая полупрозрачная туника. Широкие пояса охватывали талии. Головы прикрывают широкие шарфы. Двигались они не спеша и с легко узнаваемой и присущей им устремлённостью. Судя по отличительным браслетам из дерева на руках — это жрицы из касты торговок, не самая многочисленная из них и далеко не самая почитаемая. Скорее всего, они и прибыли по делам торговли или другим мелким хозяйственным делам. На дипломатические миссии жрицы направляли своих куда более значимых дочерей.
Пока Аджеха шёл, братья-послушники склоняли перед ним головы в почтительном жесте.
Минуя коридор, он спустился вниз, через арку вышел в небольшой холл и оттуда уже добрался до одного из прямых коридоров с россыпью комнат по бокам. В коридоре было пустынно. Ускорив шаг Аджеха очутился у своей комнаты и войдя в неё, замер на месте.
Теперь он страж. Двадцать лет, двадцать лет ожидания!.. Поостыв, Аджеха принялся осматриваться: в комнате не было ничего, кроме кровати покрытой одеялом из грубой шерсти, и нише в стене. Послушнику не полагалось иметь личного имущества. Воспитание в храме, прежде всего, основывалось на коллективизме. Самые младшие из братьев никогда не стремились высказывать личного мнения и молча выслушивали наставления старших.
Так проходили первые годы. Тренировки по развитию физических качеств неотрывно переплетались с теми, что призваны были взрастить достойного храмовника.
Видом из дверного проёма служил край стены. Выход из одной комнаты никогда не совпадал с другой. В отличие от храмов на остальных двух континентах, разбросанных в достаточном количестве равномерно по территории — храм имперского континента не имел внутреннего двора. По сравнению со своими иноземельными собратьями, братья-послушники имперского континента наблюдали из своих комнат неограниченное пространство, ведь окна всегда выходили наружу. Они видели бескрайнюю и чистую в своей белизне ширь под иссиня-чёрным небом.
Однажды Анука заметил, что это способствует абстракции. Тогда они пришли к выводу: амбиции главных храмовников заглушают общую концепцию обучения. «Они лицемерны», — сказал в тот день Аджеха.
Подобная архитектура сама по себе заявляла: да, мы могущественнее любых подчинённых нам храмов, раз позволяем своим послушникам подобные визуальные вольности.
Лицемеры. Аджеха ждал появления брата и меж тем в нём крепло осознание, что ещё не до конца он осознал суть происходящего. Ведь он всё ещё Аджеха, брат-послушник, воспитывавшийся с возраста пяти лет в центральном храме империи.
Когда же придёт окончательное понимание? Когда его переоденут или же когда упряжка доберётся до Чертога? У них с братом не было чёткого плана действия за исключением того, что оба они должны получить право пройти Последнее Испытание и выйти из него с воспоминаниями о своей сути и предназначении. Но им не ведомо было, как действовать непосредственно у цели.
Однако они знали, их тренированный ум найдёт выход и построит эффективную стратегию, которая увенчается успехом. «Нами руководит холодная кровожадность», — говорил меж делом Аджеха. Анука молча выслушивал его и продолжал неуклонно стремиться к цели.
Даже здесь они нашли лазейку для воображения. Оба представляли как это произойдёт и ждали.
Лёгкое колебание воздуха возвестило о постороннем присутствии в комнате.
— Я принёс обмывание и одежду.
Аджеха обернулся.
Бесшумно ступая, Анука вошёл в комнату и поставил неглубокий медный таз на пол. Снял с руки тонкое полотенце и положил его на кровать. Сложенная одежда стража тоже висела на руке. И её Анука аккуратно взял и развернув положил красным пятном на кровать. Молча уставился на брата без тени сомнения, что тот может его не помнить.
— Когда пройду испытание, я тоже присоединюсь к тебе.
Аджеха кивнул.
Под полотенцем оказались разрезанные на ровные квадраты тряпки. Настолько лёгкие, что через них можно было смотреть и видеть всю комнату. Закатав рукава Анука сел на корточки и опустил руки в холодную воду. Намочил тряпки и поднял лицо, на котором отразилась вся решительность, с какой он готов был хоть сейчас пойти за братом.
— Если бы я только мог! — выпалил сквозь стиснутые зубы он. — Я бы…
— Знаю.
— Я больше не могу ждать, — резко выпрямившись сказал Анука.
Прекращая дальнейшие восклицания, Аджеха заговорил строго, чем заставил брата тут же собраться и принять невозмутимый вид.
— Ты будешь следовать намеченному пути, и являться примером для подражания для других братьев-послушников. И когда придёт время, получишь разрешение на испытание. И ты пройдёшь его. Но до того тебя ни в чём не будут подозревать. Понял?
Анука только мотнул головой сцепив челюсти и сказал:
— Разуметься, брат. — Видно было, что он раскаивается в своём опрометчивом поведении. — Я буду достоин тебя. — И кивнул утвердительно.
С недавних пор готовность усилилась по мере возрастания нетерпения. Пройденное испытание только усилило эту тенденцию и теперь Анука с ледяной расчетливостью предавался их обоюдным планам. Отчего-то Аджеха бросил быстрый взгляд на вздувшиеся в тазике тряпки, предназначенные для его омывания перед облачением в одежду стража.
— Анука.
— Да, брат?
По неизвестной причине его интонации напомнили то, как сам Аджеха разговаривал с верховным наставником. Это заставило его сдвинуть брови в мимолётном жесте. Некоторое время оба молчали, Аджеха думал о своём, а младший брат ожидал пока тот заговорит.
— Однажды это свершится.
Скрывая торжествующую улыбку, Анука вновь опустился на корточки и, погрузившись рукой в таз, вытащил и выжал одну из тряпок. Сосредоточенный и погружённый в свои мысли, он выглядел меж тем очень юным. В то же время Аджеха знал, что это естественная уловка, которой обучаются братья-послушники.
Аджеха принялся раздеваться. Стащил верхнюю жилетку, за ней рубашку и скидывал всё это кучей в углу. После вещи заберут и сожгут: ничто, что принадлежало стражу, не должно попасть в чужие руки. Он снял сапоги, оставил их в сторону. Стянул штаны и остался стоять голым. В этот раз Аджеха не стал усиливать свой теплообмен и дал холоду в полной мере проникнуть в тело. По стоящим на холодном полу ступням, пропитанный морозом воздух крался выше и вот уже добрался и до кончиков пальцев, и даже до носа. Аджеха так и стоял, пока брат не подошёл к нему и не стал обтирать его тело влажной тряпкой.
— Они послали меня к тебе по моей просьбе. — Заговорил меж тем Анука. — Как дар преуспевающему брату и будущему стражу. Они разрешили посещение при условии, что я не стану напоминать о наших кровных узах. Да, я буду осторожнее. — Уловив взгляд брата откликнулся Анука. — Но сейчас нас никто не подслушивает. — Все его чувства были обращены в слух. Коридор и все ближайшие комнаты пустовали, наступил час медитаций.
— Я видел Жриц Огня в храме.
Казалось, Анука был удивлён таким замечанием и потому не сразу ответил:
— К чему это?
— В последнее время коммуникация между отдельными элементами империи участилась. До меня доходили слухи, что и династические роды чаще обмениваются посланиями.
— Это нас не касается.
— Мыслить за пределами линейности — это нас касается, — возразил Аджеха всем телом ощущая как холодные капли стекают по нему. Иногда ему казалось, что Анука вопреки своему категорическому неприятию храма всё же куда больше из них поддался его воспитанию. И это не удивительно, учитывая, что ему было всего три года когда их привезли сюда.
— Я слышал, они прекрасно танцуют.
— Ты говоришь о жрицах. Зачем?
Ровный дневной свет белых звёзд очерчивал его молодое застывшее лицо.
— Разве тебе не интересно? — произнёс в ответ Аджеха.
— Это не имеет отношения к делу.
В какой-то момент Аджеха испытал тревогу за брата: достанет ли тому воображения пройти Последнее Испытание? Но он не дал тревоге отразиться внешне, чтобы не обидеть Анука. Тем не менее, мысль крепко засела в сознании.
— Жрицы привезли бусы и украшения, отсюда их уже направят как поощрение в некоторые поселения, — в конце концов, проговорил Анука и вернулся к тазу. Опустился на корточки, взял другую тряпку и не до конца выжав её, вернулся к брату. — Очередная подачка.
Возразить на это было нечего.
Когда Анука дотронулся до него, Аджеха отметил, что температура тела того на правильном уровне. Брат был собран и не позволял посторонним факторам влиять на себя. Это было достойно невысказанной похвалы и всё же… всё же у него самого руки похолодели и теперь прозрачные капли воды как осколки стекла впивались в них.
Была ещё одна причина, почему наставники прислали именно его брата для омывания и прочих незначительных действий. Скользнув взглядом по своим рукам Аджеха тут же отвернулся, одновременно устраняя появившееся в мышцах напряжение. Никто в храме не желал, чтобы визуальное свидетельство его «отличия» стало предметом обсуждения среди остальных братьев-послушников.
Никому и в голову прийти не могло, что подобные ему могут быть не то что зачислены в послушники, а вообще допущены в храм.
Тогда он повернул голову к окну и увидел как медленно собираются пока ещё прозрачные белесые полосы на небе. Скоро оно станет совсем черно и только одни туманности будут прорезать горизонт.
— Они совсем как молоко. — Проговорил Аджеха с полуулыбкой.
Появившиеся в его голосе интонации заставили Анука с непониманием воззриться на брата. И он промолчав, решил не реагировать на столь необоснованное заявление.
— А звёзды похожи на осколки льда.
На этот раз Анука заметил между делом:
— Но они не лёд.
Тогда старший брат отозвался кисло:
— Мне же они кажутся очень даже похожими.
— Нет.
Младший не стал тратить время на проверку своей точки зрения. Только провёл влажной тряпкой по руке Аджехи, обмыл плечо и шею тому. И когда дошёл до груди остановился. Заметил это и первый из них.
— И всё же, не зря разводы на небе названы Молочными, — Аджеха откинул голову когда брат вновь занялся делом. Ему искренне хотелось услышать от того хоть и бесполезные, но отчего-то такие желанные замечания. В Ануке склонность к абстрактному мышлению была сильно приглушена и сейчас как никогда это беспокоило самого Аджеху.
Голос его звучал спокойно.
— Подумай об этом.
— Хорошо, брат.
Вернувшись к тазу Анука скинул в него все тряпки и отставил его в сторону. После этого подошёл к кровати и взяв полотенце развернул его. Перед отбытием будущему стражу не полагалось подготавливаться к нему самостоятельно. Все необходимые процедуры выполнял приставленный для этой цели брат-послушник.
Когда его начали обтирать, Аджеха с удовольствием сосредоточил ощущения на разливающемуся по телу теплу. Затем пришло время облачаться в одежду стража. Она кровавым пятном лежала на коричневом одеяле и выглядела от этого контраста несоизмеримо дорогой. Плотная ткань выглядела искусственной и на ощупь, скорее всего, была такой же. Встроенные тонкие пластины на груди и спине, на ляжках спереди и сзади служили эффективной бронёй. Незаметные невооружённому глазу нити так же защищали носителя формы и помогали удерживать и регулировать тепло. Сам костюм был спроектирован для максимальной эффективности достижений этой цели. Анука дотронулся до сапог и те из плоских кусков материи мигом приобрели упругую форму.
Тогда Аджеха с помощью брата начал одеваться. Поскольку форма стража служила идеальной термо-средой, под неё полагалось одевать лишь нижнее бельё. Она не натирала кожу благодаря мягкому внутреннему покрову, так же из неестественных материалов. Внутри костюм тоже был красным.
Аджеха с каменным лицом наблюдал, как брат держит рукава, пока тот вдевает в них руки. Когда форма коснулась кожи, то тут же сошлась по фигуре. Нигде не видно ни шва.
Оглядев брата Анука ни на миг не изменился в лице. И лишь спустя минуту вдруг взорвался злостью, отчего ему пришлось сжать кулаки и потратить некоторое время на восстановление дыхания.
— Но это того стоит, — сказал он убеждённо. Со щёк ещё не сошла прилившая к ним кровь. Теперь он смотрел на брата большими нетерпеливыми глазами.
Положив руку брату на плечо Аджеха не стал ничего говорить. Оба застыли всего на минуту и продолжили сборы. Все дальнейшие действия Анука выполнял в торжественном молчании. Теперь пришло время заплести косу — традиционную причёску императорских стражей. И вот уже Аджеха стоял не имея в своём облике ничего от себя прежнего. На нём была красная форма точно силившаяся стереть его самость и влить в ряды таких же безликих служителей. С решительностью он ступил вперёд, как будто хотел сбросить с себя чужеродный панцирь и застыл.
В комнате было тихо и ничто не могло заполнить мрачное безмолвие.
— Я тоже пройду испытание и как ты прибуду в Чертог.
Аджеха утвердительно кивнул брату, чем ободрил его и теперь тот выглядел почти довольным.
— Поскорее бы, брат. Смотри. — С этими словами он вытащил из-за пазухи небольшой свёрток и протянул его Аджехе. — Вот твой дневник.
Обычно Анука хранил его в тайной нише под выбоиной в стене, где редко кто бывал, и никто бы не догадался искать спрятанные там предмет. Да и кто вообще в храме дойдёт в своей развращённости до подобного неподчинения? Был у Аджехи и «правильный» дневник, где он описывал повседневные дела. В другом же, который удалось раздобыть, писал зашифрованными знаками. И прятал второй дневник, или же отдавал брату. Первый он завел, опасаясь, что в его отсутствие наставники всё же могут изучать его записи. Второй из-за ему самому непонятной необходимости записывать важные моменты в жизни.
Порою Аджеха говорил себе, что возможно, так он заранее готовился к Последнему Испытанию, не желая расставаться с воспоминаниями.
— Я сожгу его с ложным.
На это брат только кивнул. Теперь они стояли друг против друга, и пришло время проститься. Ведь неизвестно было, когда они увидятся снова. Хотя решительный взгляд Анука и говорил о категоричности намерений последнего. Да, он пройдёт испытание. Да, он прибудет в Чертог и вдвоём они уже сделают это.
— Но если не успею, сделай сам.
— Так и будет.
Этот ответ удовлетворил Анука и тот склонил голову перед братом как перед наставником. Он стоял так некоторое время, выказывая абсолютное уважение и готовность следовать любым указам Аджехи. Ведь тот на протяжении долгих лет вёл его по верному пути.
— Я сам помнил только кровь, если бы не ты, брат, я так бы и остался в неведении и прислуживал бы им, — последние слова он произнёс со срывающейся с губ злобой. — Но благодаря тебе я знаю. — Подавив встревоженность, Анука уже спокойно смотрел на брата и тот ответил ему таким же понимающим взглядом.
Аджеха знал — брат никогда не поставит под сомнение его правоту и потому сказал:
— Память определяет нас. Они хотели стереть нас, но мы оказались сильнее. Долг.
— Долг, — повторил Анука.
Сосредотачивая слух, Аджеха ещё раз проверил ближайшие помещение, сосредоточился на колебаниях воздуха и давлении: всё так же они были единственными людьми в этой части храма. Да и разве хоть кто-то мог подозревать того, кто подтвердил окончание своего последнего испытания.
Сам же Аджеха понимал, главное его испытание ещё впереди.
— Позаботься о них.
— Хорошо, — хоть Анука и не видел причины в подобном поведении. Всё же он собирался исполнять завет старшего брата и помогать тем, кому раньше покровительствовал тот. Например, как тому мальчику по имени Нанек.
— Мы ещё увидимся, — сказал Аджеха прощаясь.
— В добрый путь.
— В добрый путь.
Они в последний раз посмотрели друга на друга. После чего Анука развернулся, как заведённый повесил старую одежду на рукав для дальнейшего её сжигания, взял таз с водой и вышел из комнаты. Через пару секунд его как будто здесь и не было никогда — так стало пусто и серо кругом. Только Аджеха стоял один в форме имперского стража и смотрел не видя. В то время его внутренний взор охватывал всё прошедшее и ещё только касался возможных будущих событий.
Впереди ему предстояла долгая дорога. Пока же он только стоял не шевелясь, наконец повернулся и увидел на кровати свой настоящий дневник. После чего подошёл к тому и скользнул пальцами по шершавой поверхности. Дотронулся до кожаного ремешка и повёл пальцами к краю, ощутил стёртые края исписанных страниц. Нет, это не имперская бумага на кристаллической основе. Бумага была делана из веток дикорастущего кустарника. Чтобы сделать бумагу из настоящего дерева и обладать ею нужно было быть, по меньшей мере, наставником. Простым послушникам порою и за всю жизнь не доводилось видеть не то что самого дерева. Так ещё и изделий из него.
Не торопясь Аджеха отстегнул ремешок и, взяв дневник в руки, раскрыл ближе к началу. Быстро пробежался взглядом по ровным строчкам.
«Они разговаривают уже час. Я стою тут же и наблюдаю за двумя одновременно. Наставник Лувсан своим привычным проницательным взглядом глядит на другого наставника, и за окно одновременно. Оттого кажется, что от его взгляда невозможно скрыться. Второй — невысокий с когтистыми цепкими пальцами сжимает в руках листы бумаги. Седые брови сошлись на переносице, голос звучит без каких-либо эмоциональных вкраплений.
— Так и есть, тут нечего исправлять.
— Иными словами, это невозможно.
— Да. Причины вам известны.
— И всё же я хочу услышать подробный отчёт.
Комната небольшая и полностью залита звёздным светом. В углах под потолком светятся светильники. В них горит огонь. Пол без ковров и потому от плит идёт холод. Только стены интересные. Там полно всяких приклеенных к ним бумажек с разными рисунками и витиеватыми росчерками слов. На одном узнаю размытое изображение агоры и мне становится беспокойно. Так беспокойно, что злость берёт.
— Случай уникальный, но не единственный. И прежде доводилось сталкиваться с подобным. Случаи переплетения известны, хоть сведения о них и не принято сохранять. В то же время сам объект обычно уничтожается как только удаётся подтвердить его состояние.
— Что же до когнитивных возможностей, эмоциональных? Специфика обработки информации? Нам необходимо учитывать все данные.
На некоторое время второй наставник призадумался и потёр пальцами переносицу. Потом отнял руку от лица и проговорил:
— Оно влияет на общее состояние на вех уровнях. Выбрасываемые в кровь химические соединения влияют на психику. По сравнению с нормальным состоянием, данные индивидуумы подвластны вспышкам неконтролируемых эмоциональных так сказать, бурь. Агрессия, гнев, плаксивость. — Последнее он как и всё сказал почти безразлично. — Нервно-психические нарушения — следствие, они же определяют общую картину. Возможно ускорение темпов роста. Что до всего остального… — тут он поворачивается ко мне. — Выйди.
Я бессильно сжимаю руки от злости и обиды.
Наставник Лувсан повторяет:
— Выйди.
И я выхожу. Здесь мне не услышать разговор наставников».
Эти записи Аджеха сделал гораздо позже, тогда он уже давно вёл обычный дневник. Хоть ни разу и не заподозрил, что кто-либо из наставников заглядывал в него. А если и так, что они могли найти в скучных описаниях повседневной жизни? Последнее же он записал около пяти лет назад.
Сжечь. В комнатах послушников не было очага, чтобы разводить в нём огонь. И всё же под кроватью уже стояло приготовленное заранее братьями-послушниками ритуальное блюдо. Чёрное и загнутое кверху, дабы помешать пеплу перелиться через край. На дне лежали два камня: следовало постараться, чтобы сжечь свои воспоминания. А вместе с ними и всю жизнь. Следовало в должной мере осознать — пути назад нет, как нет и минувшего. Так Аджеха взял первый ненастоящий дневник и, открыв его, опустил в чёрное блюдо. Раскрыл на середине и, выхватив взглядом ровные строчки о ни о чём, ударил одним камнем о другой. Ещё и ещё и так пока искра не перебежала на тонкие страницы пожелтевшей бумаги и те не вспыхнули оранжевым пламенем. Некоторое время Аджеха сидел на корточках и наблюдал как сворачиваются и чернеют страницы. Затем чёрным пеплом перемешиваются с огнём. Тогда же он открыл настоящий дневник. Прочитал первую попавшуюся строку:
«… высыпал иглы кустарника на снег и сказал: „Вот иглы. Их много. Разве есть между ними разница?“»
Перевернул страницу.
«Если Всё Одно, то что такое Я?»
Взял ручку из ниши в стене и внёс последнюю запись:
«Я помню всё, что было и попаду в Чертог».
А потом дописал.
«И я отомщу».
Истинные листы огонь принялся поглощать столь же стремительно, как и ложные. Дневник рухнул на всё ещё тлеющую золу предыдущего и вскоре огонь добрался до него и охватил целиком. В лицо дохнуло теплом, на кончиках пальцев остался тонкий серый след от пепла. Истинный и ложный перемешались в золе. Аджеха потёр один палец об другой и с задумчивым лицом ещё некоторое время наблюдал как догорает дневник.
После чего поднялся. Вот теперь всё.
Несколько послушников дождутся его у центрального входа и проследят, чтобы он отбыл в санях. Наставники будут наблюдать со стороны. Теперь же Аджеха не ускоряя шага шёл вперёд. Течение жизни в храме не изменилось. Не изменится оно и после тысячи таких новообращённых стражей. Только один их наставников возвышался над провинившемся послушником и молчал, пока тот опустив голову испытывал жгучий стыд и раскаяние. Мальчик не смог скрыть собственного горя оттого, что стал причиной разочарования наставника.
Готовая упряжка ждала у самого низа главных ступеней храма. Собаки, чуя долгий путь, поглядывали по сторонам. Стоящий впереди всех пёс с самым пушистым хвостом из всех, которые доводилось видеть Аджехе, пошевелил ушами, когда он проходил мимо. Отошли в сторону и покорно принялись дожидаться отъезда сопровождавшие нового стража послушники.
В санях его ждал меховой капюшон, запас воды, чтобы не пришлось добывать её в пути, и разведённой в воде муки, вяленое мясо и сушёные овощи. Ровно такой же паёк был и у погонщика. Да к тому же пару одеял на двоих. И еда для собак. Самого погонщика прежде Аджеха не видел. Видно, их нарочно вызывали издалека, чтобы послушники не смогли вписать тех в сферу своих личностных воспоминаний.
Сейчас для него погонщик был всего-навсего посторонним человеком. Функцией, выполняющей свои обязательства. Так же и погонщик должен был воспринимать его самого.
Мороз покалывал кожу в то время как холодные звёзды освещали снежную долину впереди и запах всего сразу: снега, ветра и долгого пути возбуждал сознание. Потому то псы принялись переступать с лапы на лапу, оглядывались на погонщика и снова обращали морды вперёд.
Только один раз тот бросил быстрый взгляд на стража, которого ему предстояло доставить в Чертог и сделав какие-то выводы, встал в упряжку.
— Эйа!
Заслышав приказ трогаться, собаки мигом рванули вперёд. Далеко-далеко на северо-востоке громоздились горные хребты. Через несколько же дней покажется и Великая Гора, равных которой нет на всех трёх континентах и даже на океаническом дне. Пока же её ещё не видно. Эта гора сама символ империи — такая же вечная и нерушимая.
Тонкая струйка дыма заставила Аджеху отвлечься от своих мыслей и скрыть улыбку. Это Паналык развёл костёр на ближайшем холме и таким образом простился со своим другом. В сердце Аджеха пожелал ему свободной доброй жизни и отметил, как приятно потеплело внутри. Вот уже и далёкий тонкий дым от костра скрылся с глаз, и упряжка оказалась одна посреди бескрайней заснеженной долины. Здесь не было ничего кроме льда и снега. Только ветер ещё иногда врывался, чтобы поднять непроходимую метель.
Сейчас же всё было тихо и спокойно. Лишь искрящийся плотный снег под санями и синева тёмного неба над головой. Уже сейчас Аджеха ощущал, что одеяла ему не понадобятся, костюм полностью регулировал теплообмен в организме. Не удивительно, что никто никогда не решиться открыто выступить против Чертога. Собери они даже армию — та не продержится и недели.
Первую остановку сделали когда собаки высунули языки. Погонщик принялся молча кормить и поить псов. Проверил каждую, и белую с чёрным пятном на шее потрепал по загривку. Ели тоже молча. Погонщик только и бросал хмурые взгляды вперёд пока методично жевал. Лицо у него было скупым на запоминающиеся черты. Только глаза казались цепкими и жёсткими.
Они проехали два поселения и ни в одном не остановились. Более того, они выбрали такой путь, где их не могли заметить люди. Вот тогда-то и пришло понимания для чего всё же одеяло могло понадобиться стражу учитывая наличие у того костюма. Погонщик подал Аджехе знак укрыться под тем и скрыть себя. Никто из простонародья никогда не видел как стражи попадают в Чертог. Им того знать и не полагалось.
Раз на два дня отдыхали в раскладывающейся палатке с подогревом.
Цели они достигли спустя неделю и половину дня, когда звёзды всё ещё ярко сияли на небе.
Население имперского города составляет почти пятьдесят тысяч человек. Вообразить подобное оказалось сложно. И то, фантазия уступала действительно в тысячи раз: не смотря на вечер, люди заполонили улицы. Все в светлых одеждах с отделкой из меха такого белого цвета, что сразу становилось понятно — такого попросту не существует в природе. Сапоги выше чем носят жители других городов. Этот город — самое сердце всей планеты. Дома ровными рядами выстраивались у таких же ровных гладких улиц. Как раз сейчас зажигались фонари и Аджехе стало любопытно — а согревают ли те. Свет фонарей освещал внешнюю сторону широких окон, но не проникал внутрь.
Не рискуя выдать себя, Аджеха пытался как можно реже вертеть головой. И всё же успел заметить, что стёкла здесь непроницаемы для постороннего глаза. Двери сливаются со стенами и лишь гладкий выступ выдаёт их.
И что самое удивительное: никто даже не заинтересовался появившейся упряжкой. Да и так уж удивительно — столько людей кругом! Только теперь он посмотрел вперёд и с усилием заставил себя не выдохнуть шумно. Небесный Чертог громоздился необъятным пластом точь-в-точь как обтёсанный волнами айсберг посреди океана. Как совершенный ледник он поражал идеально выверенными углами. Да и сам Чертог маскировался под него, не было видно ни окон, ни дверей, только лестница куда больше хамовой вела вверх и казалось, упиралась в глухую стену. В высоту, как и ширину, он превосходил всё, что Аджехе доводилось когда-либо видеть. И когда они свернули с улицы на более пустынную, единственное, о чём он мог думать — сколько же кристалла нужно, чтобы обогреть подобную громадину?!
Вскоре повозка выехала за город и оказалась у северо-западной части Чертога. Там перед ними раскрылись ворота и, встав с саней, Аджеха пошёл к ним по утоптанному снегу. С той минуты, как он вошёл внутрь — он стал имперским стражем и отныне обязан служить империи. Его преданность и жизнь принадлежали ей.