- Как? В каком смысле? - Он опять струхнул.
- Ну: рисовать. Или петь. Или ос ловить. Вообще: что?
Он молчал. Он смутно представил себе, как бы он ловил ос.
- То-то, - сказала Лика. - Ну а стихи?
- Что - стихи?
- Стихи ты писал когда-нибудь?
- Нет... - Он мотнул головой.
- А никому не расскажешь?
- Что, что? Что не расскажу? - он уже волновался и заерзал на месте.
- То, что я покажу сейчас.
- Нет. Не расскажу. То есть я никому ничего не рассказываю, вообще, никогда, а стихи не писал потому, что не пробовал, и я думаю поэтому, что не умею, - выпалил он одним махом. Потом глотнул и перевел дух.
- Ясно, - сказала Лика. - Но все-таки поклянись. Клясться-то ты умеешь?
- Нет. Никогда не...
- ...пробовал, да? Сейчас попробуешь. Стань на колени.
Он неуверенно улыбнулся.
- На колени? зачем? Зачем вставать? - спросил он.
- Ну ты зануда! - Лика возмутилась. - Чтобы клясться, зачем еще!
Было похоже, она не шутит. Он сполз с кушетки, задрав простыню, и встал на пол возле нее, расставив колени почему-то как мог широко. Странно, но от этого вид его стал почти грозен, улыбка исчезла, и он глядел вверх исподлобья. Смущение перешло в нем грань, за которой он чувствовал скорее досаду. Лика была довольна. - Вот так, - сказала она. - Бедный рыцарь. Теперь повторяй: "Клянусь звездою и змеею..." Ну?
- "Клянусь звездою и змеею", - повторил он, слегка запнувшись.
- Так. "От тьмы до утренней зари..."
Он повторил.
- Отлично. "Все, что увижу - все сокрою
В моей душе..."
- "В моей душе..."
- "Замри! Замри!" - взвизгнула вдруг Лика и повалилась с хохотом на кровать. - Ну? Замирай же!
- Как? А как это? А? как? - спрашивал он, тоже уже опять смеясь чуть не в голос.
- А так.
Она села, лицо ее стало мертвым, и страшно блеснули вдруг опустевшие глаза. Николинька смолк, глядя на нее с пола.
- Теперь помни, - сказала она, вздохнув. - Ты дал клятву. Подними чемодан.
Мало что понимая, он поднял чемодан вровень с грудью, и она опять засмеялась:
- Да нет, сюда, не на воздух. Мне открыть его надо.
Он молча повиновался. Чемодан был открыт, Лика вынула узкую папку, а из нее плотный темный лист.
- На, читай, - сказала она. - Только молча. Тут девиз, это к сердцу. Запомни его.
Николинька принял лист не вставая и увидел мелкие четкие буквы в центре. Они составлялись в строфу. Светлый квадрат был обведен каймой с черно-белым густым орнаментом - бурлеск в духе Бердслея.
Он прочел:
Держи копье рукою крепкой,
Чтоб дрогнул враг перед тобой,
И кубок пей отравы терпкой,
Ведь смерть как жизнь, и пир как бой!
Внизу был нарисован герб: фиал с мордой льва и андреевский крест из пики и алебарды.
Он хотел что-то спросить, однако осекся. Лика подняла палец. Она словно слушала что-то. Прошел миг, другой. Потом она дернула челкой и резко спросила:
- Красивые стихи?
- Да, - он кивнул. - Они интересные. Я думаю, что...
- Довольно о них. А герб?
- Да... - Он растерянно заморгал.
- Чорт с ним. А я?
- Что?
- Я - красивая?
Она без улыбки следила за тем, как он, открыв рот, молча взирал на нее. Потом снова схватила сумочку (съехавшую уже было куда-то в щель у стены), порылась в кармашке и дала ему на ладонь темный твердый предмет: зеркало. Но это было не просто зеркало. К тыльной его стороне, за четыре угла было прочно приклеено нечто вроде таблички размером с карту.