Все из компании, включая девицу, хмыкнули и гоготнули с особым значением над "звездой". Неловкость их сразу убавилась. Они, впрочем, чувствовали еще некоторое стеснение, но видели хорошо, что Лёнчик не этого от них ждет, и уже послушно переминались, привыкая как бы к обстановке. Взгляды их осмелели. Кис, который с самого их прихода не вымолвил до сих пор ни слова и даже прятал зачем-то глаза, теперь через силу взглянул в лицо девице, вдруг решив, что вежливость этого требует... Но, странным образом, лицо ее рассмотреть ему почти не удалось. Правда, кругом ее шеи намотан был толстый вязаный шарф, скрывавший подбородок, а кроличья шапка, сильно сдвинутая вперед, придерживала челку над переносьем, однако же и без того лицо ее, дурно подмалеванное и невыразительное, ускользало как-то от внимания, не возбуждая памяти обыденностью черт. Кис увидел только полуоткрытые, искривленные улыбкой губы и блеск глаз, и поспешно отвернулся.
- Что, Корнилов, не забрили тебя менты? - неожиданно громко спросила в это время из своего угла Света (фамилия Лёнчика была Корнилов). На диване подле нее на месте Киса сидела теперь Ира - Кис поднялся с приходом гостей, - и Света, чуть обняв ее голою рукой за плечо и выглядывая из-за нее, наклонилась даже слегка вперед, чтобы лучше видеть Лёнчика.
Как ни странно, и к общему удивлению, слова ее произвели свое действие, имея, должно быть, вес.
Лёнчик вздрогнул, дернув головой в ее сторону, по лицу его прошла тень и, остро прищурившись, он навел взгляд на Пата.
- А-а... Этот Иуда уже растрепался, - сказал он с угрюмой усмешкой, от которой перекосилась его щека; щелочки его глаз недобро померкли, однако Пат отвечал лишь равнодушным недоумением и даже улыбнулся, глядя на него. Он, разумеется, не боялся Лёнчика, о чем тот сам всегда знал и видел и теперь, что злиться тут было бы напрасно.
- Так нет? - повторила Света, упрямо закусив губу. Во взгляде ее явилось презрительное любопытство, еще усиленное общим вниманием, и Лёнчик, не зная, что отвечать, тряхнул неловко плечом в надежде избегнуть по крайней мере конфуза.
Что-то было в самой этой ситуации или, может быть, в истории с ментами, что-то такое, что мешало ему говорить теперь. Пожалуй, дело тут было в тех, кто пришел с ним. Пожалуй, он даже украдкой взглянул на них и особенно на девицу "звезду", которая тем временем, спрятав две сигаретки за пазуху, поместила третью меж накрашенных губ и от этого приобрела вид особенно бравый.
Общее замешательство усилилось.
- Что ж: пройдете? - спросила Ёла, оборотясь к новым гостям и с интересом их оглядывая. Улыбалась она приветливо, как и прежде, и, было похоже, звала искренне.
Однако планы Лёнчика изменились вдруг. От вопроса ли Светы, или же по причинам более веским, но только он словно бы остыл внутренно и утих.
- А, нет, Ёлка, - проговорил он, растягивая, впрочем, рот до ушей и обнаружив мелкие острые зубы, нетесно рассаженные; он был рад приглашению. В глазах его забегали опять искорки: Ёла ему нравилась, хотя он даже на каблуках - он носил при росте своем каблуки - был ниже ее вершка на три. - Не, мы пошли. Чт( нам тут делать?.. - Он произнес "что" как "чё", обведя studio пренебрежительным взглядом, из которого исключил одну Ёлу. - Будь здорова. Я, может быть, загляну еще, - прибавил он в раздумье... - Ах да! - усмешка его сделалась еще шире. - С восьмым!
Это он произнес почти уже через плечо, и тотчас вся верховодимая им компания зашевелилась и затолкалась прочь через прихожую к выходу. На миг на лестнице стало опять очень шумно и людно, смех и говор раздались вновь, затем хлопнула квартирная дверь и шум отдалился. Когда он затих внизу, Кис перевел дух: он с ужасом вообразил себе, что проклятый Лёнчик останется. Он так же, как и Гаспаров, не понимал, зачем Ёла звала его, и постарался даже не заметить и выкинуть из головы то, что под конец Лёнчик посулил еще при случае вернуться.
И в самом деле: после ухода Лёнчика не только Кис, но и все, было похоже, вздохнули вольней. Переглядываясь украдкою так, словно восстанавливали утраченное единство, впрочем, видя и то, что общий разговор еще быть не мог (он, собственно, вряд ли был кому-нибудь нужен), все занялись покамест каждый на свой лад. Тристан стал менять в магнитофоне ленту, Ёла вспомнила кстати об обязанностях хозяйки и ушла на кухню греть чай - время для пирога и торта давно уже приспело, - Пат выдвинул на середину studio из угла круглый жестковатый пуф, редко вообще участвовавший в хозяйственной жизни дома и потому пыльный, и, поместившись на нем лицом к дивану, стал болтать со Светой и Ирой, Кис же, ища занятия, оглянулся - и как раз вовремя, чтобы встретить взглядом Гаспарова, который вышел наконец из-за шифоньера, неся злосчастные гвоздики стеблями вверх. Пунцовый свет лампы осветил худую фигуру его: он попал в полосу света, падавшего краем из-под стола, и, тотчас его заметив, Ёла тоже поспешно явилась на пороге кухни.
- Ah, Serge! - с веселым раскаянием воскликнула она, лукаво вскидывая округлившиеся брови. - Je l'oubliais completement... Excusez du peu, mon ami!* - Она забрала у него цветы и, прихватив по дороге с трюмо тётушкину вазочку (очень хорошенькую, из тех, что только и жди от мужчин), отправилась набирать в ванной воду. Кис, наблюдавший всю сцену с немым участием, оживленный, кроме того, французскою речью Ёлы и от нее сразу повеселевший - Ёла заговорила по-французски не без расчета на его снобизм, - благосклонно кивнул Гаспарову.
- А propos, - грассируя, произнес он. - Я тут узнал стороной, что, кажется, в этот раз поторопился удрать с урока. Говорят, ты держал речь?
Гаспаров слабо усмехнулся.
- Ну... если это можно назвать речью, - признал он скромно. Осведомленность Киса ему польстила. Он, кстати же, был не прочь поговорить с ним о чем-либо, хоть и об этом, в особенности еще потому, что остерегался слегка какой-нибудь новой заминки.
- Так-с. Однако ж, по слухам, Горгоночка сегодня окаменела наконец сама, - продолжал неторопливо Кис, смакуя тонкость намека.
- Горгона? - Гаспаров взглянул на него с удивлением, отчасти, впрочем, деланным. - Может быть; но она, мне кажется, была довольна...
- Ха! - хмыкнул вдруг Пат, поворачиваясь в их сторону, и даже хлопнул себя ладонью по колену. - Будет врать-то! Оттаскал за бороду Толстого так т(к и говори. "Была довольна"!! - Он вдруг весело и громко захохотал.
- Я, по крайней мере, не этого хотел, - оправдался Гаспаров, еще больше удивившись веселости Пата, а также и тому, что тот вообще проявил интерес к участи классика: литература занимала его в последнюю очередь в жизни.
- Ну-с, это тут не главное, положим, - заметил с важностью Кис, многозначительно сдвигая брови. - Тут, вот видишь ли, любопытен уже самый предмет. Признаться, я пожалел даже... впрочем, я это уже говорил; да, так вот: что, собственно, у тебя там вышло с Львом Николаичем?
- Подождите, не спорьте еще, - попросила Ёла, выходя из ванной с вазочкой и цветами в руках. - Я тоже хотела слушать. - Вазочку она унесла в "келью".
- Да мы, может быть, вовсе спорить и не станем, - возразил Гаспаров. - И к тому же, - он неуверенно посмотрел вокруг, - всем наверное... не интересно?
Всем и в самом деле не было интересно. Мало того: увидав действительную опасность попасть на литературный спор, слишком уже напоминавший продолжение урока, все еще скорей оживились посторонними делами, приняв вид равнодушия к разговору между Гаспаровым и Кисом. Исключение, правда, составил Пат и с ним вместе вежливая Ёла, озабоченная вообще необходимостью занять гостей; но и со стороны Пата это уже было странно. Он, очевидно, имел в виду какой-то свой интерес, вмешиваясь в ход беседы, и слишком явно преследовал цель, далекую от Толстого, так что Гаспаров отметил это про себя мимоходом, присматриваясь к нему. Как ему показалось - может быть, не напрасно, - он понял Пата вполне.
Пат, между тем, предпочитавший всегда быть в курсе чужих дел, нежели докучать кому-либо своими, наделен был, действительно, чертой, хотя и тайной - во всяком случае оберегаемой от лишних глаз, - но известной тем, кто близко знал его. При общей своей веселости и безвредности нрава, а также при внешнем добродушии Пат иногда намеренно, но словно бы невзначай любил стравить кого-нибудь друг с другом и после посмотреть, что из этого выйдет. Сегодня эта его черта разыгралась уже в полной мере. Ему удалась штука (как он ее про себя называл) с Лёнчиком и Светой, и теперь он, увлекшись было мыслью напустить еще Гаспарова на Киса, принялся как раз раскидывать в уме план, когда увидел, что толку не выйдет. Прежде всего, "самый предмет", вопреки кисовым уверениям, не вызывал должного задору. К тому же и Гаспаров, по всему судя, никакой охоты спорить не имел, а, напротив, вгляделся в Пата с таким любопытством, что тот тотчас же махнул в душе на все рукой, рассудив за лучшее подождать до следующего раза; у него и вообще были вкус и сноровка. Кис же, разумеется, по простоте своей ничего этого не заметил.
Однако внутренние силы, те самые, чье посредство, может быть, равно движет народами в истории и горсткой людей, собравшихся вместе на чай, эти силы решительно были теперь не на кисовой стороне. Тристан как раз сменил ленту в магнитофоне, зашипев, она побежала под валёк, и тотчас звон, грохот и визг, отмеренные ровными долями ритма, наполнили studio. Света и Ира вскочили. Из всей компании порядочно танцевать умели одни они, к тому же и места было мало; Гаспаров с фальшивой улыбкой посторонился, Пат разулыбался искренне, хотя его и принудили уйти с пуфа в свободное кресло, а более всех завеселился сам Тристан, который под шумок, поднятый им, стащил с блюда угол ёлиного пирога, взобрался задом на стол и принялся жевать в такт, роняя на брюки крошки; ему было приятно, что музыка имела успех, и он подмигнул Ёле, вернувшейся из "кельи" и тоже с удовольствием отметившей, что вечер пущен и все идет своим чередом. Тут, кстати же, мелкое, но примечательное событие произошло между нею и Патом, придав ходу вечера отчасти уже иное направление и задев за живое Гаспарова, отвлекшегося было своей мыслью... Случилось это так:
Выйдя из "кельи" в зал и остановившись в стороне у шкафа чтобы не мешать танцующим, Ёла поискала глазами, куда бы присесть, но не нашла. И вот, вопреки ее воле, даже, пожалуй, застав ее врасплох, уверенной и твердою рукой Пат вдруг привлек ее к себе и, как она ни противилась она под конец даже молча ткнула его кулачком в плечо, - усадил ее себе на колени. При этом он так же все продолжал улыбаться, глядя мимо нее на Иру и еще больше на Свету, и с прежним искренним любопытством следил, как у той подрагивают от танца груди. Ёла смирилась. Собственно, это и было то, что требовалось ей: чуя твердую ладонь Пата, она могла, конечно, позволить себе строить глазки на стороне кому угодно и даже думать излишне тепло о Лёнчике, не беспокоясь вовсе за свой душевный уют. Ее не слишком волновало и то, что иногда ради этого приходилось сносить патовы выходки, как, например, и теперь: последнюю неделю он не казал к ней глаз, где-то околачиваясь. В этом, к слову же, заключалась и та ее обида, за которую Ёла думала отплатить ему, кокетничая с Гаспаровым; теперь ей это не удалось. Улыбчивый, но непреклонный Пат, как видно, знал толк в основании женских симпатий.
Однако же Гаспаров, слишком явно отставленный и оказавшийся теперь в стороне ни при чем, был вопреки логике обижен и надулся про себя. Ему стало тотчас скучно и особенно гадко от сознания собственной, излишней во всем происходящем роли, уже успевшей к тому же, назло ему, его увлечь; он иронически осклабился и прищурил глаза, одновременно сузив перед собою взгляд в расчете не глядеть в сторону кресла, и в уме его сейчас же представилась вероятность такого именно исхода, но только серьезного, на фоне глубоких чувств и надежд. Говорить ему вовсе расхотелось.
Наоборот Кис как раз ощутил прилив сил. Не находя в танцах толку, но не упуская из виду и освободившийся диван, он подхватил под локоть Гаспарова и увлек его за собой, продолжая болтать с легкостью, обыкновенно означавшей в нем крайнюю степень возбуждения: он давно уже считал минуты, не осмеливаясь часто глядеть на циферблат, и заранее даже дрожал в глубине рук и колен, ожидая Машу.
- Не подумай, чтобы я был толстовец, - говорил он, усаживая Гаспарова подле себя и сам садясь к нему вполоборота, с уже приготовленной сигаретой в руках, - отнюдь; и потом, конечно, я понимаю, из того, что Светка тут плела, половина вранье, остальное глупость. Но... и однако: это что же, действительно твой взгляд, будто Толстой - гм! - не художник?
Гаспаров, нехотя изображавший участие в то время, пока Кис говорил, при последних словах его усмехнулся и поглядел внимательней. Кис и вообще-то из всех присутствующих вызывал в нем менее всего беспокойства, а его навязчивость в вопросе с Толстым показалась Гаспарову забавной.
- Положим что да, - сказал он уже без следа в голосе от своего прежнего смущения. - Что из этого?
Кис удовлетворенно кивнул.
- Это, разумеется, оспорить нельзя, - живо заявил он, садясь удобнее и загнув высоко ногу, от чего еще больше поворотился в сторону Гаспарова. - Но позволь узнать: почему?
- Это уж другой вопрос, - сказал Гаспаров, который не решил еще про себя, уклониться ли ему или нет от разговора. Досада и проистекающая из нее лень - следствие любого, даже минутного разочарования - не вполне еще в нем улеглась, а потому он прежде нахмурился и даже словно бы остался недоволен собою в том, что все-таки заговорил под конец. - Я, впрочем, не имел того в виду, чтобы Толстой был плохой писатель, объяснил он. - Я, видишь ли, думаю, что он был попросту больше, чем писатель, а это-то и худо.
- А! так давай спорить, - тотчас оживился Кис. - Тут уже, по крайней мере, есть предмет и взгляд... И хорошо: пусть он больше чем писатель; чт( в этом дурного?
- Дурно не это само по себе; плохи следствия, - продолжал Гаспаров, смиряясь постепенно с необходимостью говорить и уже следуя мимикой ходу слов. Он принял небрежную позу и изобразил на лице равнодушие ко всему прочему. - Собственно, это вопрос религии.
- Вот как? а, ну разумеется... Да, гм: ты, надеюсь, не атеист? спросил тотчас Кис, которому показалось, что он понял суть взглядов Гаспарова - он знал проблему религиозности в толстовстве, а при этом сам простодушно считал себя человеком верующим: вера, на его вкус, была столь же неотъемлемой чертой comme il faut, как и галстух или светский треп. Со всем тем, в глубине себя, он себе не лгал. Жизнь он воспринимал остро и сильно, слишком остро и слишком сильно для того, чтобы мочь представить себе мир, основанный на незатейливых идеях безбожья из учебника обществоведения, которые, однако, он отрицал вслух, главным образом, из одного только пиитического чистоплюйства.
- Дело не в этом, - говорил Гаспаров между тем. - Дело тут в самой России, в русских. А Толстой, к сожалению, русский, к тому же еще реалист... Вот видишь ли, - продолжал он, рассматривая, как Кис зажигает сигарету, - мне вообще трудно понять, отчего это такая фантастическая страна, как наша, пусть и в золотой век, могла родить реалистов: c'est ridicule*; сильно подозреваю, что тут с классификацией не все ладно. Ну откуда бы им было взяться? ведь мы же - я имею в виду русских - никакой действительности н( дух не переносим, а уж подавно своей, постылой. Нужен абсолют: общее и высшее, и чем скорей, тем лучше, лучше без подробностей... Так вот: а Толстой, эти его том( пыльные и пухлые - это же одна сплошная подробность: как кто сел, как посмотрел, как сказал, как подумал, всюду - к(к, не чт(! И ни одной ошибки. Вот я, например, этого просто не вижу. И сколько раз смотрел - не вижу, нет. И не помню. Впрочем, я по себе сужу... - Гаспаров саркастически хмыкнул.
- Что ж, вот, казалось бы, художественный дар, - заметил Кис осторожно. - Но ты говоришь - религия; причем тут она?
Гаспаров, высказывая сейчас мысли, самому ему давно известные, а потому и зная наперед, что за чем следует в них, остался доволен вопросом Киса.
- Религия при том, - подхватил он тотчас, - что он ей-то все в жертву и принес, оттого он русский... Останься он просто гениальным писателем, каких десяток в мире, докажи, что и русские бывают реалистами, художниками, да и только, с гордым девизом в том смысле, что "искусство не нужно ни за чем" - все было бы на месте. Нет, ведь ему этого мало! Он вместо того весь мир на тот свет отплясал - все ради Бога. Вроде жонглера Богоматери, помнишь, у Франса...
Кис, который Франса не читал, как и вообще французов, оттого, между прочим, что на языке не мог, а переводами брезговал, тут, однако же, нашел нужным кивнуть, но все-таки поморщился из-за дыма из сигареты, плывшего ему в глаза. В этот миг кончилась музыка; разгоряченная танцем Света подскочила к дивану и, с размаху плюхнувшись между Кисом и Гаспаровым, раскинула голые руки, обхватив обоих за шею и хохоча. В studio поднялась суета, все задвигались, тоже взбодренные танцем, но не находя, чт( предпринять, покуда Тристан менял пленку, попросту пока галдели и смеялись.
- Кисонька, сигаретку! - простонала между смехом Света. - Или нет: дай затянусь... - Она взяла губами фильтр, так что Кис ощутил на миг на ладони ее дыхание, потом пустила дым и, поочередно оглядев Гаспарова и Киса, произнесла нараспев:
Блажен и свят в веках философ,
Задавший множество вопросов.
Но вот вопрос: блажен иль нет,
Тот, кто нашел на них ответ?