- Да-а? - Света притворно задрала бровь. - Фи, я тебя не люблю. - Она опять посмотрела на Гаспарова. - А вы что скажете, сударь? По вкусу ли вам мои стихи?
- Они правда твои?
- Это важно?
- Нет.
- То-то же. Хм, о чем вы тут хоть трепались-то?
- О вопросах, конечно, - затараторил Кис, желая вернуть к себе внимание Светы. - О безответных, хе-хе-с... Serge как раз остановился... где ты, бишь, остановился?
- Я остановился на том, что после Толстого писать уже нечего, - проговорил Гаспаров, вновь нахмуриваясь, так как от близости Светы, от ее голых рук и особенно от горячей смеси дух(в и пота, витавшей кругом нее, у него опять сделалось томно в груди и поплыла голова.
- Та-ак - да? - протянул Кис несколько растерянно и тоже собрал складки на лбу. - Я, наверное, что-то упустил. Хоть убей не пойму, из чего ты это вывел. Мы вроде бы дошли до религии...
- До чортиков вы дошли, - заявила Света. - Ладно, не печальтесь. Она вдруг повернулась к Кису, быстро и сильно, без кривляний поцеловала его в губы и вскочила. - Вы зануды, - отнеслась она еще напоследок к ним. - Эй, Тристи! Давай, врубай.
Тристан и в самом деле в этот момент надавил кнопку.
Странно, но на этот раз ни слов(, ни даже самый поцелуй Светы никакого особенного действия на Киса не произвели, вернее, произвели самое глупое. Он принял небрежную позу, призванную обличить в нем бывалого сердцееда (и даже внутренне так себя на миг и почувствовал), затянулся, покачивая ногой в такт новой музыке, уже успевшей собрать круг танцующих, и, наконец, выпустив ноздрями дым, изрек:
- Искусство для того и нужно, что человек знает, чт( ему делать с телом. А с душой - нет.
Гаспаров, не ждавший от Киса особых откровений, удивленно посмотрел на него.
- Это, пожалуй, верно, - заметил он еще больше нахмурившись, и так как был уже увлечен разговором (особенно, конечно, развитием своей мысли), то решил довести дело по возможности до конца. В общем, все просто, - продолжал он, упирая на слова. - Реальность удалась ему более, чем кому-нибудь, и я не думаю, чтобы Толстой был просто т(к землепашец. Если угодно, это вообще его знак и символ: он потому, кстати, и чудеса отрицал, что всегда за землю держался. И уж, конечно, тут все понимал по-хозяйски. Так вот я и спрашиваю: осталось еще что-нибудь в действительном мире, чего бы он не описал? Есть в обществе нормальных людей чувства или мысли, которые он уже не нашел бы? А если нет, то вот тебе и смерть реализма. Исчерпанность жизни, двадцатый век. Политика, порнография да психоз - все, что остаётся; три "П", так сказать... Ну и, конечно, лирика на все лады, даже в прозе... Итог печальный. - Гаспаров замолчал, ожидая возражений.
Кис, который согласен с Гаспаровым не был, но хотел как-нибудь сразу опровергнуть его, без долгих дискуссий, вначале замер и напрягся, честно стараясь найти, что же, собственно, не нравилось ему во взглядах Гаспарова, и, к своему изумлению, тотчас нашел и провозгласил, любуясь собой и для пущего эффекта не изменив даже тот небрежный тон, каким говорил перед этим:
- Да видишь ли, Гаспаров, - сказал Кис благожелательно, - когда б великие не превосходили в чем-нибудь друг друга, их неинтересно было бы читать; Грина, например, и после Толстого читать интересно. Ergo... - Он улыбнулся и развел рукой с сигаретой. К его удовольствию, Гаспаров был и впрямь сражен.
- Позволь, позволь, - заговорил он было. - Конечно, если так поставить вопрос...
Однако Кис перебил его.
- Россия, о Гаспаров... - произнес он, откидываясь картинно на спинку дивана: он хотел закрепить схваченные позиции и уже открыл рот... Зеленоватый свет, упав из прихожей, внезапно очертил иначе предметы и фигуры в studio, так что Гаспаров, сидевший лицом к двери, невольно поднял взгляд мимо Киса. Следуя ему, а также общему легкому замешательству, наступившему вдруг в гостиной, Кис, вздрогнув, обернулся. И увидел Машу.
Быть может, правы те философы, в чьих системах время уподоблено линии, а мысль - вертикали к ней. По крайней мере Кису казалось позже, что он понял все, лишь только глаза его встретились с глазами Маши, и после того уже ни одной иллюзии не смог бы он утерять, ибо в нем их не осталось ни единой. Но, вполне вероятно, что это только ему казалось, на деле же, отвернувшись от Гаспарова и тотчас его забыв, словно бы потеряв его из виду, он нашел себя уже посреди studio, и зачем-то включен был верхний свет, музыка заглохла, вокруг говорили невнятно, но громко многие голоса, а он сам, остановясь и ссутулившись перед Патом, что-то слушал и отвечал, избегая видеть то, что увидел, обернувшись к дверям, когда ему понадобилось все же несколько долгих, словно гудение колокола, секунд, чтобы рассмотреть Машу и в полутьме, за спиной ее, военного молодого человека с простодушным лицом и черными, как у нее, глазами, одной рукой державшего ее за руку выше локтя, а другой снимавшего офицерскую форменную шапку с коротко остриженной красивой головы.
Сознание Киса судорожными наскоками пыталось теперь уловить, что же именно говорил ему между тем Пат, и что он сам отвечал на это. Но каждое слово, попав в беспорядок других слов, осадивших его разум, билось уже напрасно, неспособное найти концы нужной связи. Мало того: бедному Кису не только слов(, но и самые звуки предстали вдруг в их утомительной вещественности, как это порой случается в болезни; и были среди них иные колючими и шершавыми, другие округлыми и гладкими, и еще каждое - теплым либо холодным, а между всеми имя "Гарик" горело угрюмым огнем раскаленной печи. Наконец он увидел явственно и отдал себе в том отчет, что лицо Пата, и без того скуластое, раздвигается еще посредине незлой ухмылкой, ему присущей, и, вдруг испугавшись этой ухмылки, Кис сжался весь, овладел слухом и кое-как, в последний миг все же выхватил из слов их смысл.
- Что, братишка, - говорил Пат, оглядывая его, - к(к оно?
Киса тотчас же покоробило. "Господи, ну словечки! - простонал он в унылом удивлении, невольно все же улыбаясь в ответ. - Какое еще оно? (Братишка(!!"
- О чем ты? - смутно возразил он, решив, что должен утаить истинное свое положение.
- Что, слаб(? - спросил Пат, усмехаясь опять, и на этот раз вторая его улыбка, бог знает почему, лишила Киса надежды прикинуться равнодушным. Наоборот, остро и необъяснимо ему захотелось откровенности. Крохами ума он не позволил себе этого, хотя глаза Пата поблескивали приглашающе, и только мотнул уныло головой.
- Что делать... Зло насилием... - попытался неуклюже вышутиться он, но тотчас сообразив и то, наконец, что перед ним не Гаспаров, смолк, сдерживая излишнее подергивание губы..
- Всяко, - согласился Пат. - Это штучка острая.
"Острая? Какая еще: ревность?" - промелькнуло было в сознании Киса, но так, словно он сам себе, а не Пат сказал это, да и говорил будто бы с собою, а не с ним. Но жалкое слово, даже как тень, не передало ему того, что он чувствовал, ибо казалось ему, что что-то огромное опустилось вдруг на него, лишенное контуров и затемнявшее взор, и, слепо глянув еще вскользь на Пата, Кис отвернулся и побрел прочь по комнате.
Пат, впрочем, посмотрел ему в спину без особого сожаления. Вся эта история касалась его мало, потому, во-первых, что не он, Пат, ее "сочинил", а во-вторых, едва ли бы и хотел в ней участвовать. Тут что-то очень уж, на его вкус, отдавало сантиментами, чего он терпеть не мог, и поняв это, он сразу же как-то вместе запрезирал про себя и Киса и Машу (Машу - из рассуждения, что "сволочь, конечно: нахрена сюда было хахаля тащить?"). Он скривился и с досадой цыкнул всухую сквозь зубы.
Кис прошел к столу. Тристан попался ему - и чуть не впервые за вечер он заговорил с Тристаном, ощутив вдруг вместо тоски прилив внезапной злобы. Злоба была безличной и почти случайной, так что уж и минуту спустя он не смог бы воскресить в уме, что именно сказал Тристану. Но, должно быть, это было что-нибудь не совсем пристойное, так как Тристан закосил смущенно по сторонам маленькими своими под очками глазками, хотя и заржал из деликатности и даже всколыхнулся привычно телом. Но Кис уже и оставил его. Вновь время переменило ход в многострадальном его мозгу. Он еще приметил Свету на краю очерченного им самим себе поля зрения, но теперь она была к нему безучастна и даже не высунула ему язык, хотя, казалось бы, этого-то можно было от нее ожидать. И после того события в его глазах, утратив ясность, вдруг вытянулись из отдельных жестов и слов в скучные процессы, словно капли по стене, путаясь и сливаясь, и ему уже трудно было бы решить, чт( в них следовало за чем и в каком порядке.
Он, впрочем, видел, что, к облегчению его, свет в studio погашен, и все танцуют обнявшись. Неспешная тяжкая музыка сотрясала studio, красный свет из-под стола дробил вселенную на лучи и тени, зримые в сигаретном дыму, и фигуры танцующих, сплетясь друг с другом, плыли в такт, меняя узор этого ломкого прямолинейного мира. Кис видел, что Света танцует с Гаспаровым, и тот рад, что Пат обнял Ёлу и целует ее, что Тристан, как и хотел, заполучил Иру в свои пухлые лапки, и одна его ладошка с растопыренными пальцами ловко устроилась на ирином бедре, а в ее взгляде интерес, и ее рука, выгнув лебедя, лежит на плече Тристана... Но тут уже, после этого, наступала пора смотреть в глаза правде, и Кис отворачивался, чтобы все-таки не видеть, как танцуют в стороне Маша и Гарик.
Но и, однако, сколько бы ни отводил он свой взгляд и сколько бы ни прятал внимания, потусторонним тайным образом он все же видел их постоянно, не меньше, чем если бы глядел на них в упор или умышленно следил за ними. Видел он и то, что по временам, в перерывах, Маша смотрела на него долгим протяжным взором, словно бы чуть-чуть извиняясь и слегка лаская его, и от этого боль в нем не утихала, но становилась простой и доступной сознанию, хотя он всё равно не знал, куда ее девать... Нет, определенно: Кису просто не повезло. Но теперь уже с этим ничего нельзя было поделать.
Кис задыхался. Он ощутил остывшую сигарету у себя между пальцами и покорно выпустил ее, не глядя, на пол. И тотчас же вслед за тем ему нестерпимо захотелось дыму и холодного воздуха. Он сунул руку в карман. Пачка "Ту", опустошенная лишь на треть, лежала рядом со спичечным коробком, и Кис, ободренный этим, двинулся было из studio к прихожей, однако по пути новая мысль блеснула ему. Он торопливо вернулся, протолкался кое-как среди танцующих к окну, юркнул за штору и, оттянув шпингалеты балконных дверей, вышел на балкон. Была половина одиннадцатого.
Странно, но из тех, на чье участие Кис, как он думал сам, мог бы сейчас рассчитывать, его ухода не заметил никто. Быть может, все просто слишком смущались и опускали при нем глаза, а в душе не один Пат осудил Машу; но потом, когда вдруг надобность таить взгляд сама собой исчезла, никто и не подумал себе объяснить, что же именно произошло и по какой причине внешний мир, на время утратив свое тайное равновесие, вдруг вновь возвратил себе сносный прежний вид: никто не задался вопросом, отчего подобное превращение вообще могло быть, приняв, как и всегда это бывает, желанную норму за естественный ход вещей. Да и кроме того в studio к этому времени произошло несколько мелких внешне, но важных по существу перемен.
Прежде всего: хотя не прекращалась музыка, Ёла и Света разлили на кухне в пиалы чай, и пирог с тортом был опробован а la fourchette, между танцами. Вслед за тем появилась откуда-то одна-другая бутыль вина, осторожно вынырнув из тьмы чьей-то сумки, и уже Пат, плутовски усмехаясь, осведомлялся у Ёлы о "рюмашках", поглядывая на сервант; кто-то помянул и водку. Время потекло легко и быстро, и опять замаячил в studio невесть как взявшийся Лёнчик (не он ли и принес ту бутыль?), хотя, правда, был он уже без компании и без девиц. Снова все танцевали, Тристан болтал с Ирой, держа перед нею на блюдечке ее пирог, за что сам себя вслух вышучивал, Маша и Гарик ушли на кухню и погасили там свет, Гаспаров же вдруг оказался как-то оттеснен Лёнчиком в сторону - перед тем, как Тристан завел опять медленный танец, - но в этот раз уже слишком раздосадован не был, ибо и сам устал танцевать. Пожалуй, он первый, оглянувшись, подумал мельком о том, куда подевался Кис. Но и это его не тронуло нимало, он вообще не хотел больше никаких забот.
- Ты какого чорта растрепалась про ментов? - говорил между тем Лёнчик негромко Свете, танцуя с нею. Света с холодною улыбкою обратила к нему лицо.
- Так это и есть твоя пассия? - проговорила она нараспев, не заботясь о том, слышат ли другие, и не отвечая на его вопрос.
- Какая еще?...
Но Света молчала, прищурившись.
- А хотя бы и моя, - кинул зло Лёнчик, решив попробовать напролом, и тоже нагло ухмыльнулся.
- Ну так и вали к ней, - отрезала Света. - Чего приперся?
К этому Лёнчик не был готов.
- Ведь ты же знаешь, - произнес он вкрадчиво, тотчас умеряя пыл, и постарался плотней притянуть ее к себе. - Причем тут... - он смолк в затруднении.
- Что? Она не ревнива? - Света вдруг громко расхохоталась, однако глаза ее вспыхнули недобрым огнем. - Полегче на поворотах, малыш. Ушибешься. - Она отвернулась от него и больше не сказала с ним ни слова.
...- Вот же с-сука, - говорил минуту спустя себе под нос Лёнчик, стоя в стороне возле Пата, но глядя на Свету, которая опять тем временем танцевала с Гаспаровым, утащив его с дивана, где тот думал было перевести дух. "Малыша" Лёнчик запомнил и был оскорблен - жестоко и, как он понимал сам, преднамеренно.
- Что? Не дает? - спросил его Пат с веселым сочувствием.
Скосив глаза, Лёнчик посмотрел на него.
- Но, - сказал он потом. - А манит...
Вечер продолжался. Однако вскоре был доеден пирог, затем надоела музыка. Покупной торт оставил жирные пятна на своей коробке, разговоры вспыхивали там-сям, но незначительные; паузы затягивались. Не помогло и вино. Собственно, кроме Пата и Лёнчика, никто пить не хотел, а после препирательств со Светой Лёнчик опять куда-то исчез, причем Света наоборот почему-то оживилась от ссоры с ним, сделалась еще веселей и распущенней. Пока не было музыки, она болтала с Патом и Гаспаровым, усевшись на диван и высоко закидывая ногу на ногу, причем разводила колени совсем уже решительно (так, что Пат утверждал потом даже, что у ней под платьем больше не было ничего), и, наконец, в одну из пауз вдруг громко осведомилась у всех собравшихся, не хотят ли пойти сейчас все вместе к ней, вниз, на первый этаж: "там, кстати, печенье и хрусты". Это был ее давний план.