— Вот, полюбуйся! — сказал Пилат, подойдя к окну. — Ни днем, ни ночью нет покоя. Ничего не поделаешь, придется выйти к ним, такова доля прокуратора. Пойдем со мной, увидишь сам, почему я хочу просить о переводе в Рим.
Толпа неистовствовала.
— Распни его! — орали, увидев Пилата, те, кто еще недавно целовал у Курочкина подол хитона. Распятие на кресте было для них куда более увлекательным мероприятием, чем любые проповеди, которыми они и без того были сыты по горло. — Распни!!
— В чем вы обвиняете этого человека? — спросил Пилат, взглянув на окровавленного Курочкина, который стоял, потупя голову.
Вперед выступил Киафа.
— Это наглый обманщик, святотатец и подстрекатель!
— Правда ли то, в чем тебя обвиняют?
Мягкий, снисходительный тон Пилата ободрил совсем было отчаявшегося Курочкина.
— Это страшная ошибка, — сказал он, глядя с надеждой на прокуратора, — меня принимают тут не за того, кто я есть на самом деле. Вы, как человек интеллигентный, не можете в этом не разобраться!
— Кто же ты есть?
— Ученый. Только цепь нелепейших событий…
— Хорошо! — прервал его Пилат. — Прошу, — обратился он к Прокуллу, — выясни, действительно ли этот человек ученый.
Прокулл подошел к Курочкину.
— Скажи, какие события предвещает прохождение звезды Гнева вблизи Скорпиона, опаленного огнем Жертвенника?
Курочкин молчал.
— Ну что ж, — усмехнулся Прокулл, — этого ты можешь и не знать. Тогда вспомни, сколько органов насчитывается в человеческом теле?
Однако и на второй вопрос Курочкин не мог ответить.
— Вот как?! — нахмурился Прокулл. — Принесите мне амфору.
Амфора была доставлена.
Прокулл поднес ее к лицу Курочкина.
— Как ты определишь, сколько вина можно влить в этот сосуд?
— Основание… на… полуудвоенную высоту… — забормотал тот. Как всякий гуманитарий, он плохо помнил такие вещи.
— Этот человек — круглый невежда, — обратился Прокулл к Пилату, — однако невежество еще не может служить причиной для казни на кресте. На твоем месте я бы его публично высек и отпустил с миром.
— Нет, распни его! — опять забесновалась толпа.
Курочкина вновь охватило отчаяние.
— Все эти вопросы не по моей специальности! — закричал он, адресуясь непосредственно к Пилату. — Я же историк!
— Историк? — переспросил Прокулл. — Я тоже историк. Может быть, ты мне напомнишь, как была укреплена Атлантида от вторжения врагов?
— Я не занимался Атлантидой. Мои изыскания посвящены другой эпохе.
— Какой же?
— Первому веку.
— Прости, я не понял, — вежливо сказал Прокулл. — О каком веке ты говоришь?
— Ну, о нынешнем времени.
— А-а-а! Значит, ты составляешь описание событий, которые произошли совсем недавно?
— Совершенно верно! — обрадовался Курочкин. — Вот об этом я вам и толкую!
Прокулл задумался.
— Хорошо, — сказал он, подмигнув Пилату, — скажи, сколько легионов, по скольку воинов в каждом имел Цезарь Гай Юлий во время первого похода на Галлию?
Курочкин мучительно пытался вспомнить лекции по истории Рима. От непосильного напряжения у него на лбу выступили крупные капли пота.
— Хватит! — сказал Пилат. — И без того видно, что он никогда ничему не учился. В чем вы его еще обвиняете?
Киафа снова выступил вперед.
— Он подбивал народ на неповиновение Риму, объявил себя царем иудейским.
Прокуратор поморщился. Дело оказывалось куда более серьезным, чем он предполагал вначале.
— Это правда? — спросил он Курочкина.
— Ложь! Чистейшая ложь, пусть представит свидетелей!
— Почему ты веришь ему, в не веришь мне?! — заорал Киафа. — Я как-никак первосвященник, а он проходимец, бродячий проповедник, нищий!
Пилат развел руками.
— Такое обвинение должно быть подтверждено свидетелями.
— Вот как?! — Киафа в ярости заскрежетал зубами. — Я вижу, здесь правосудия не добьешься, придется обратиться к Вителлию!
Удар был рассчитан точно. Меньше всего Пилату хотелось впутывать сюда правителя Сирии.
— Возьмите этого человека! — приказал он страже, отводя взгляд от умоляющих глаз Курочкина.