- Запить,- простонал я, хватая воздух пальцами.- Отравили.
Странный шум раздался за спиной, и я оглянулся. Из соседней комнаты задом выползал некто в коротких штанишках и фланелевой маечке, сосредоточенно таща за собой на редкость диковинное сооружение.
- Леонид Андреевич Горбовский,- с гордостью представила Татьяна третьего члена семьи, сделав это почему-то на русский манер.
Мальчик, впрочем, не обратил на нас никакого внимания, поскольку был чрезвычайно занят. Улегшись на бок, он подправлял что-то в своей игрушке, напоминающей то ли монорельс, то ли жуткую кибернетическую змею. Монорельс медленно и беззвучно перемещался по полу, а другой его конец (хвост? голова?) тянулся в соседнюю комнату, поднимался по лестнице на второй этаж и там терялся. Мальчику было лет шесть-семь на вид. Надо полагать, ровесник революции. Помнится, Анджей делал тогда прозрачные намеки насчет положения своей супруги и, как выясняется, вовсе не выдавал желаемое за действительное. Что ж, мои поздравления, хоть и сильно запоздавшие.
- Почему Андреевич? - поинтересовался я.
- Не "Анджеевич" же! - фыркнула Татьяна.
- А что муж? Не обижается?
Она по-матерински обняла меня за плечи и поднесла к моему лицу огромный натруженный кулак.
- Мужья у нас вот где,- по секрету сообщила она.- Я, кстати, рожала в Торжке, когда мы с Анджеем к моему отцу ездили. Леню в честь отца и назвали...
Кулак ее мог потягаться размерами с моим, будто и вправду в кулаке кто-то находился. Анджей только улыбался, поглядывая на супругу; был он очень спокойным, медитативным человеком.
- Зайчик,- сказала она вдруг совершенно другим тоном.Спустись в погреб, достань Ванюше бутыль, пока помним.
Тот послушно встал. "Зайчик". Татьяна ослабила хватку, и я смог снова оглянуться на мальчика.
- Пан Леонид,- позвал я.- Что мы такое строим?
- Это самодвижущаяся дорога,- оскорбился он, так и не повернувшись.- Сама себя строит, разве не видно?
- Ух ты,- сказал я.- Движется тоже сама?
- Квазиживая система,- откликнулся он после паузы. Очень увлечен был делом, некогда ему было языком молоть. Но я не отставал:
- А как насчет безопасности для землян?
- Это же фитопластик,- объяснил он мне, несмышленышу.Насыщает воздух отрицательно заряженными ионами и поддерживает баланс углекислого газа. Большая польза.
Нешуточный попался собеседник.
- Кто делал экспертизу? - осведомился я с максимальной солидностью.
- Мастер Будах.
- Это один из студентов Анджея,- сказала мне Татьяна.Агасфер Будах, иранец... Прекрати валяться на полу! - вдруг прикрикнула она на сына.- Сколько можно просить! Вечно он валяется,- пожаловалась женщина.- Нет чтобы вел себя, как человек. Либо носится, либо лежит задницей в небо.
Вернулся Анджей, прижимая к груди стеклянную емкость внушительных размеров. Очевидно, подарок для гостя. В глазах его светилась гордая уверенность, что, по крайней мере, до завтра гостю этого хватит. Татьяна посмотрела на часы и решила:
- Пора в кровать. Ты не против, Леонид Андреевич?
Она встала и легко вскинула детеныша себе на плечо (тот укоризненно вякнул: "Ну, мама!"). Самодвижущаяся дорога, оставшись без хозяина, тут же замерла...
Было хорошо, тепло, спокойно. То ли обстановка тому способствовала, то ли финиковая водка, просочившаяся шпиону Жилину в мозги. Ты пей, пей, напомнил Анджей, подливая мне еще, бери от жизни все, друг, пока здоровым не стал - как в старые добрые времена... Под спаржу с сухарями молча помянули старые добрые времена. Ручеек воспоминаний юркнул под воротник рубашки (или это капелька пота была?), вызвав секундный озноб. События семилетней давности начались двадцать седьмого, а не двадцать восьмого, как ожидали полумертвые, ни во что не верящие горожане. Совет решил ударить с упреждением на день. Стае, помнится, сказал, гордясь удачно найденной формулой: "Вчера было бы рано, а завтра - поздно", а я жестоко разочаровал его:
"Где-то мы это уже слышали, дружок". Интели не хотели стычек и крови, даже революции, собственно, не хотели, их единственной мишенью был слег. Через университетские антенны (мощная всеволновая станция) запустили генератор шума, который подавил проклятые приемники, завывающие возле ванн с бесчувственными телами. И никакой репеллент, растворенный в теплой водичке, не способен был отныне вернуть слегачам утраченные фантазии. Приемник со вставленным в него слегом это ведь все равно приемник, просто усилитель высокой частоты приобретал несвойственные ему функции дешифратора. Откуда слег принимал передачи, осталось неизвестным (принимал, это было доказано), что, впрочем, не имело большого значения, потому что главным было другое: если имеет место передача сигнала, значит, есть и возможность помешать, поставив заслон из помех. Дело это оказалось непростым, функция смены частот была третьего порядка, но появился загадочный некто и принес функцию в готовом виде. Некто, получивший именно за свою общую странность романтическое прозвище - Странник, естественно, какое же еще... Когда включили генератор помех, тут-то все и закрутилось. "Ломка" у слегачей протекала в форме психозов с бредовыми состояниями, которые сопровождались жутким двигательным возбуждением. Миры, в которых они прятались, вторглись в реальную жизнь, безумцы вышли на улицы, и обнаружилось среди них большое количество родственников местного начальства, да и само начальство было представлено, как говорится, в полный рост, и ситуация мгновенно вышла из-под контроля... Причину всех бед мэрия нашла без труда. Осадили Университет, разбомбили передающую антенну. Тогда интели захватили телецентр. Воевать, как выяснилось, они умели и ничего больше не боялись. К ним присоединились все рыбари, что, конечно, не удивительно, однако самым неожиданным итогом противостояния было то, что интелей поддержали многие другие, казалось бы, субтильные общества и клубы - Трезвости, Нравственности, Общество Знатоков и Ценителей, За Старую Добрую Родину, и даже, что особенно странно, яростно соперничавшие меж собой "Быки" и "Носороги". Как ни назови эту ситуацию: путч, бунт, переворот, революция, результат все равно был один - страна разделилась. Одни взяли верх над другими. Но после этого - что случилось после? Каким образом удалось за столь короткий срок преодолеть глубокий общественный раскол? Загадка... Да и со слегом не все обстояло просто. Едва настал хрупкий мир, страну захлестнул наплыв туристов - не иммигрантов, рвущихся строить новую жизнь, а именно туристов, желающих хорошенько отдохнуть,несмотря на возможные беспорядки, несмотря на вопиющий развал системы обслуживания. В чем дело, сразу не разобрались и, тем более, не воспрепятствовали процессу. "Туристы - это наше все", как сказал кто-то из местных любителей поэзии, читавший, видимо, Аполлона Григорьева в подлиннике. Причем здесь слег? А при том, что совершенно неожиданно открылось одно любопытное свойство этого зелья. Во всех других городах и странах классическая схема слега (обычный приемник плюс вспомогательный генератор, вытащенный из фонора) работала как высокочастотный психоделик, и не больше того. Не больше того! Пусть чудовищно сильный, вызывающий почти мгновенную зависимость, но все-таки обычный психоделик. И только в одном месте планеты наркотический сон взлетал до божественных высот. Только находясь в этом городе, ты мог погрузить ненужное тебе тело в ванную и отправиться во Вторую Реальность, ставшую для тебя единственной. Реальность, в которой ты Бог. Только в этом городе... Вот чем объяснялось нашествие любителей острых ощущений, торопившихся попробовать настоящий слег до того, как его задавят окончательно. Еще одна загадка в ряду прочих. Или Оскар Пеблбридж с товарищами сумели разгадать ее? Не зря же он упоминал про деньги, которые теряют некие свойства при пересечении границ,- в точности, как семь лет назад это было со слегом...
Соленые капли воспоминаний высохли, оставив на душе едкий след. Я неожиданно для себя расчихался - верный симптом того, что с рюмками на сегодня пора кончать, иначе следующими симптомами вполне могли стать фортели со зрением, с ногами, с желудком.
- Аполлон - красивое имя,- сказал я, уткнув нос в платок.- Ахиллес, Харон, Артемида...
Анджей оторвал голову от стола и глянул на меня одним глазом. Сидел он сгорбленный, обмякший, положивши голову на локти; вспоминал он что-то свое, что-то невозвратимо хорошее.
- Предположим, назовем мы этаким заковыристым именем обычного, ничем не примечательного работягу, каких тысячи вокруг нас,- продолжил я, увлекаясь.- Аполлон Иванов. Нет, не надо фамилий; просто - Аполлон. Просто - Феб. Станет ли он после этого античным героем? Или хотя бы героем романа?
Если кто-то с моими физическими данными начинает заговариваться и вести себя неадекватно выпитому - это страшно. Но вдруг оказалось, что Татьяна уже вернулась, уложив ребенка спать, что она плотно сидит сбоку от меня, подперев подбородок кулаком, сочувственно заглядывает мне в лицо, и я пояснил обоим хозяевам свою мысль:
- Я, собственно, о том, что туристы - это ваше все. Не спорю, раньше так и было. А что есть "ваше все" теперь, горожане?
Анджея, похоже, тоже повело от выпитого, поскольку он, поблескивая учеными глазками, пустился в рассуждения насчет средств, восстанавливающих контакт человека с окружающим миром, а вернее будет сказать - исправляющих взаимоотношения человека с мирозданием, "...потому что это главное, отцы, без этого невозможно не только вернуть здоровье, но и сохранить его, потому что, если ты отвергаешь мировой порядок вещей, то и мироздание неизбежно отвергнет тебя, мало того, чем искреннее, чем глубже ты недоволен своей жизнью, тем нездоровее будет твоя жизнь, это ведь спираль, по которой наше подсознание гоняет нас до самой могилы, и вот тут-то отчаявшемуся, глупому или просто ленивому человеку приходят на помощь психокорректоры - не какие-то там грубые гипноделы, а тончайшие, естественные средства, не лекарства, упаси Боже, а система, смысл которой в том, чтобы приоткрыть разум (снизить критику? - удачно поддел я оратора), чтобы в образовавшуюся щелочку вошли специальные тексты, примеры которых повсюду - в виде лозунгов, газет, случайных разговоров,- таким образом, весь город приобретает свойства огромного психокорректора, и качество туризма теперь совершенно иное, это ведь невооруженным глазом видно, отцы..." А потом Татьяна, как главный из присутствующих отцов, вставила Анджею в зубы сочный плод нектарина, временно заткнув брызжущий умом гейзер, и с грустью сказала мне, что счастье не бывает долгим, и я сказал, что она единственная поняла, о чем был мой вопрос... а потом я спросил, оттолкнувшись от темы, на кой ляд нужно по ночам класть деньги под подушку? И еще - что позорного сокрыто в простом слове "сон"?! И друзья мои почему-то замялись, спрятали глаза, и повисла над столом тягостная пауза...
Посиделки, так складно начавшиеся, достигли точки, когда гости встают, внезапно вспомнив про улетающий через полчаса самолет, а хозяева провожают их до такси, держа на лицах положенные по случаю улыбки. Татьяна переключила каналы стереовизора, торопясь найти что-нибудь бодрящее, а муж ее спокойно повернулся ко мне:
- Ты не думай, Ваня,- сказал он, словно извиняясь,- никаких табу. Ну, просто какой же герой, даже с именем Аполлон, готовый умереть за счастье всего человечества, признается, что сны его убоги и серы. Что же ты хочешь от обычного, скучного бюргера?
"Готовый умереть...- эхом отозвалось у меня в голове.- За счастье всего человечества..." Как скаут. Готов? Всегда готов. Красиво умереть. Готов красиво умереть... Что?! О чем я сейчас подумал?
О ЧЕМ Я СЕЙЧАС ПОДУМАЛ?!
Все было чудесно, все было, как прежде. Я находился среди друзей, стол ломился от экзотической, непривычной советскому человеку еды, какой-то умник излагал по стереовизору два универсальных правила здоровья (первое: "Не Нервничать Из-за Пустяков"; второе: "Все Пустяки"), и я захохотал, как ребенок, и все подумали - над передачей, но я не стал их разубеждать; просто голова моя отныне принадлежала мне и только мне. Лопнул громадный радужный пузырь, разлетевшись тысячей шикарных брызг. Я вспомнил. Это было, как сладкий опийный толчок, как горячий укол в вену. Я вспомнил того человека, который остановил меня утром возле вокзала. Я вспомнил...
Но ведь он, кажется, погиб? Я ведь своими глазами читал отчеты по той катастрофе! Что за сказки?
А потом я шел по залитому искусственным светом переулку, сжимая в руках бутыль с финиковой водкой. Окончание вечера встречи не имело какого-либо значения. Друзья вывели меня за ворота и долго смотрели мне вслед; я часто оглядывался и махал свободной рукой, чтобы сделать им приятное. Я отказался от кибер-такси, и также не стал вызывать вертолет, решив совершить пешую прогулку. Писателю Жилину срочно нужно было охватить мыслью новые обстоятельства, а думал он обычно ногами. Где-то неподалеку рвалась пиротехника, нестройно звучали какие-то музыкальные инструменты, слышалось то ли пение, то ли вопли, иначе говоря, население безудержно веселилось, звуки приходили волнами и отступали, не мешая моим раздумьям... Итак, человек на вокзале и впрямь был мне знаком, хоть и порядком подзабыт за давностью лет, однако какой из него, к черту, Странник? Что за остряк сделал из наивного русского мальчика, готового красиво умереть, настоящего Героя, ломающего зубы силам света и тьмы? Который к тому же и впрямь давным-давно умер, если есть хоть, какая-то правда в похоронках. Наконец, что за шалун, безнаказанно играющий людскими судьбами, помешал нам встретиться во времена моих "Двенадцати кругов"? А кто вылепил героя из тупого и одичавшего межпланетника, то есть из меня самого, резонно возразил я себе. Кто заставил меня спрыгнуть с небес на землю? Правильный вопрос был не "кто виноват", а "что делать"...
Все-таки подумать писателю Жилину не дали. Переулок вывел меня на улицу, полную людей. Очевидно, здесь что-то праздновали, во всяком случае, происходящее сильно смахивало на карнавальное шествие, только без масок и без живых кукол. Шум стоял страшный: кто-то самозабвенно лупил в медные тарелки, кто-то трубил в трубы, кто-то бухал в барабаны, и все это несинхронно, вне мелодий и ритмов. Запускались ракеты, с душераздирающим воем улетавшие в небо, швырялись петарды на газоны. Демонстранты откровенно хулиганили. У многих в руках были пустые жестяные ведра и черпаки, которыми они дружно громыхали, перемигиваясь и перекрикиваясь, некоторые шли с детьми, и дети не отставали от взрослых, вовсю пользуясь дудками, свистульками, пищалками, гармошками. Одеты все были обыкновенно, и только на голове у каждого был напялен ночной колпак - вот такой потешный опознавательный знак.
Случайные прохожие с одинаково каменными лицами шагали вдоль заборов и стен. Я приостановился, чтобы окликнуть одного из таких полуночников:
- Эй, друг, кто эти весельчаки?
- Бодрецы,- гадливо сказал он, словно червивое яблоко надкусил.
В основании колонны медленно полз электромобиль с открытой площадкой вместо кузова. На площадке стояла женщина, царственно возвышаясь над всеми,- она делала руками движения, будто дирижировала, а к одному из ее запястий был пристегнут гигафон. Женщину я, безусловно, знал: это была Рафа, жена лейтенанта Сикорски. Повинуясь команде прелестной дирижерши, электромобиль остановился и вместе с ним остановилась толпа. Очевидно, место было выбрано не случайно. Рафа развернулась к трехэтажному особняку, на котором помаргивала изумрудная надпись: "Узел Мировых Линий", и поднесла гигафон к губам. Страшный нечеловеческий голос потряс воздух: "Сон лучшее лекарство! Покупайте в аптеках города!" Неужели это произнесла милая целительница Рафа? Кто-то запрыгнул к ней на электромобиль с собственным гигафоном на запястье и вдохновенно проревел: "Летаргический!!!" Толпа вдохновенно заревела в ответ. Люди в ночных колпаках рассредоточились, обступили особняк и принялись колотить в неприступный камень своими ведрами. Несколько полицейских стояло поодаль, но они ни во что не вмешивались.
- Разбудим гадов! - толкнул кто-то меня локтем, обратив ко мне искаженное восторгом лицо.- Осиновый кол им в узел!
Бедный Рудольф, подумал я вдруг о нашем лейтенанте. Хороший ведь парень, и так влип. Понятно теперь, почему он любит философствовать, а учитывая, что его всерьез тревожат проблемы ревности, за человека становится просто страшно...
Выспрашивать, кого здесь намеревались будить при помощи осинового кола, было, на мой взгляд, небезопасно. Держись подальше от барабанов и гигафонов - вот главное правило здоровья, номер ноль. Только отдалившись метров на пятьсот, только вытряхнув из ушей этот оглушительный звуковой мусор, я почувствовал облегчение и я почувствовал, что сильно напряжен, а также готов - к чему? Да ко всему! - как скаут, как добрый знакомый по кличке Странник... в общем, заряд этой напряженной готовности и спас меня.