Вадим стоял на коленях перед алтарём и усердно молился. Делал он это не в одиночестве, рядом молились ещё два послушника, но только перед Вадимом лежал псалтырь. Естественно, а как иначе? Ведь послушники бормотали молитвы по памяти, а Вадим читал их вслух. Делал он это весьма коряво, то и дело сбиваясь или замолкая на полуслове.
В слабом свете немногочисленных свечей старославянские буквы расплывались и плясали, как тени вокруг алтаря. Неверный свет только мешал читать книгу. Вадим стоически терпел и пытался сойти за дисциплинированного послушника. Но оба присутствующих товарища то и дело оглядывались на него, молча удивляясь его косноязычию. Да и вообще, им было невдомёк, почему он вообще тут находится и при этом не знает самых простых молитв.
Время шло, все безостановочно молились, отбивая поклоны и постоянно крестясь. Вадим сначала чувствовал себя не в своей тарелке, стоя на коленях перед образами, затем свыкся, непрерывно бормоча вслух молитвы. Наконец, он вообще перестал понимать, что он бормочет. Буквы постепенно сливались в сплошное пятно, а глаза начали слипаться.
Очень хотелось спать. День получился длинным и насыщенным самыми разными событиями и разговорами. Было отчего устать, да и все дни казались один хлеще другого. Вадим находился в церкви уже, почитай, пятый час. Вечеряли они не позже шести вечера, а сейчас время неумолимо подбиралось к полуночи.
Бормоча вслух молитвы и даже почти запомнив парочку самых коротких из них, Вадим стал клевать носом, грозя читать Псалтырь уже им. А святость всё никак не посещала его, не приходила и всё тут. Одно радовало: он всё больше и больше проникался русским духом. Точнее, не чем-то национальным, а поистине духом времени, в которое он поневоле попал. Именно русским временем русского царства.
В том, что он попал именно в прошлое, больше не возникало никаких сомнений. Слишком уж декорации здесь оказались аутентичные, и всё представление затянулось почти на две недели. Да и мертвяки как-то быстро разуверили его в том, что он ошибается.
При воспоминании о мертвяках его передёрнуло, сонная пелена спала с глаз, а буквицы стали хорошо различаться, словно под лупой. Отблеск от свеч вздрогнул и передал теням трепет маленького огонёчка, что плясал на фитиле каждой из них. Вадим встрепенулся и невольно поднял глаза на икону, висевшую перед ним.
Старая икона, окантованная простым деревянным окладом, написанная неизвестным живописцем, сейчас словно обрела возможность видеть. И она смотрела прямо в его душу чем-то непонятным, чего он не мог никак объяснить. Образ святой богоматери словно бы опустился на него сверху и наполнил душу. Благость, наконец, пришла к Вадиму, благость и успокоение. «Тишина, покой, умиротворение», — только такие слова приходили ему на ум, и только так он чувствовал себя в этот момент.
— Отрок, да ты, никак, спишь! — внезапный окрик отца Анисима громом прогрохотал возле уха. Вадим вздрогнул и очнулся.
— Я молюсь!
— Я вижу, как ты молишься! Стоишь с закрытыми глазами и посапываешь. Я думал, ты и вправду благости получил, а он глаза закрыл и спит, стоя на коленях. И где ты такому научился?
— Я молился, а не спал, и икона смотрела на меня.
— Икона смотрела? Богородица? Гм, ну, может быть и так. Пойдём, пора отдыхать. Завтра отправимся в деревню. Идёт кузнец, я, ты и два послушника, как и говорил настоятель. Пять человек — это и много, и мало, смотря с чем нам придётся столкнуться. Ну, да это не твоего ума дело. Иди спать, ты отработал свою епитимью. Если благости и не набрался, то дух свой перед походом закалил, а разум очистил. Полезно молиться перед боем или ещё каким важным делом. По себе ведаю, то и тебе советую, отрок. Будешь внимать мне али другим важным людям, проживёшь долго. А нет, так и думать о том неча. Всё, дуй спать, а я ещё помолюсь. Я уж старик, мне спать много не надо. Ступай.
Вадим поклонился и ушёл, направившись в свою келью. Аким в ней уже вовсю храпел и даже присвистывал в обе дырочки. Захотелось пить. Вадик подошёл к кувшину, зачерпнул глиняной плошкой воды и стал пить, громко сглатывая прохладную влагу. Аким, видимо, услышав раздающиеся звуки, проснулся, закряхтел и, повернувшись на другой бок, снова заснул, но уже без храпа. Вадим бросился на свой лежак и уже через пару минут отдался в крепкие объятия Морфея.
Утром, проснувшись и ополоснув лицо, Вадим направился к трапезной, где уже собрались почти все назначенные в поход. Здесь он узнал, что ближе к утру в пустынь прибежали выжившие от нападения крестьяне и сбивчиво, перебивая друг друга, рассказали, что произошло в селе. В принципе, особо нового они ничего не рассказали, и запланированный поход не отменяется, всё равно придётся идти туда на разведку, потому как у них и святая сила, вроде как имеется и боевой командир. А крестьяне што? Поразбежались, куда глаза глядят, и всё на том.
К трапезной Вадим пришёл вслед за кузнецом, повстречав по пути отца Анисима. Руководство отрядом сразу взял на себя кузнец.
— Ну, раз я самый опытный, то мы с вами сейчас боевая пятёрка. И не смотрите на меня так, да, вы монахи, а я кузнец. Этот вот малый вообще не пойми кто, однако же, идёт с нами, — кивнул он на Вадима. — Анисим, ты с чем воевать пойдёшь?
— С верой, с правдой, с надеждой, и с топором! — показал Анисим на небольшой топор, засунутый за верёвочный пояс.
— Ага, а вам, Сергий и Пётр, вручаю по копью тогда.
— А у нас и ножи есть, — отозвался один из послушников по имени Сергей.
Второй, что назвался Петром, тут же вынул из-под рясы длинный и широкий нож, больше похожий на кинжал. Такой же показал и другой.
— Вот это добре! У меня будут бердыш и сабля, а молодому дадим сулицу и кистень.
Кузнец нагнулся к большому кожаному мешку и, порывшись в нём, передал Вадиму что-то вроде короткого дротика, но весьма умело сделанного. Древко оказалось и вправду старым, да ещё и со старым наконечником. Новый, видимо, кузнец пожалел и отремонтировал тот, что был. А вот кистень оказался очень удобным. Короткая деревянная ручка, похожая на ручку нунчаков, заканчивалась длинной цепью. Цепь соединяла шипообразную увесистую гирьку из железа или чугуна с рукоятью кистеня.
Взяв кистень в руки, Вадим опробовал его, несколько раз ударив по воздуху. Несмотря на свой неказистый вид, оружие хорошо держало баланс и удобно лежало в ладони. Теперь следовало немного потренироваться, и в целом оно могло очень сильно пригодиться и выполнить ту задачу, для которой, собственно, и предназначалось.
— Ну, что? Готовы?
Все промолчали, но кивнули. Всё ясно было и без слов. Шли неведомо на что, и неведомо что ждало их на каждом повороте лесной дороги и в деревне. По поводу деревни, пожалуй, вообще мало что можно было предсказать. Аким, который стоял на воротах, с готовностью отворил их и выпустил отряд на дорогу.
Не оглядываясь, все пятеро бойцов двинулись вперёд, навстречу своей судьбе. У каждого за спиной висел мешок для возможных трофеев или продуктов, а в руках лежало оружие, вселяя ощущение защиты. Каждый надеялся на лучшее, но при этом предполагал худшее.
Идти предстояло довольно далеко, километров пятнадцать. Дорога прихотливо извивалась, пробираясь сквозь лес. Вывернув из чащи, она побежала через редкие здесь поля, засаженные рожью, овсом или гречихой. Прошедший два дня назад дождь весь без остатка впитался в песок, оставив после себя только редкие лужи, насыщенные бурой грязью.
Всё вокруг дышало первозданным природным естеством. Через дорогу перескакивали лягушки с красными пятнышками на серой шкурке, разбегались ящерицы и попискивали невидимые в густой траве мыши. Жаворонок с прикольным хохолком долго сопровождал их, время от времени вспархивая с дороги. Отлетев на пару метров, он опускался обратно, чтобы снова вспорхнуть и лететь дальше.
Природа словно и не замечала людских проблем, что ей до них⁈ Птицы пели, мыши бегали, стрекотали кузнечики. Гадские оводы, или бзыки, как их называли крестьяне, безудержно летали над головами вспотевших от долгой ходьбы людей. Их нудное жужжание и укусы изрядно бесили путников.
— Словно мухи над мертвяками вьются, — пробурчал кузнец, провожая взглядом целый рой оводов, жужжащих вокруг. А тех становилось всё больше. Отец Анисим недобро взглянул на Елизара.
— Ты бы не каркал уж! И так на душе тошно.
— А я что? Я ничего, закусали просто, сволочи, — и кузнец с размаху бахнул себя по шее ладонью, прихлопнув очередного кровопийцу.
Послушники Пётр и Сергей только хмыкнули, вертя головами и отмахиваясь копьём от оводов. Вадим молчал, как рыба. О чём тут говорить, оводы слетелись на них со всего леса, ведь от всех разило таким острым запахом пота, что его, наверное, чувствовали даже мертвяки.
Так, непрерывно переругиваясь и перебрасываясь незначительными фразами, небольшой отряд продвигался дальше. Вокруг, если не обращать внимания на громкое щебетание птиц, было тихо. Лес то придвигался вплотную, то отступал дальше от дороги, постепенно мельчая. Пару раз ради любопытства Вадим заходил в него, завидев там шляпку красноголовика или даже белого гриба. Вадик любил грибы, как-то не лежала у него душа к рыбной ловле и уж тем более к охоте. А вот такая тихая охота приносила ему удовольствие. Мама всегда хвалила его по малолетству за приносимые домой дары леса.
Все уже порядком устали, когда впереди показались сначала верхушки деревьев, а потом и сами дома села Седмицы. Путники невольно замедлили шаг, напряжённо всматриваясь вперёд. До сей поры никто им на пути ещё не попался: ни мёртвый, ни живой, и это настораживало.
— Так, Пётр и Сергий, копья наизготовку и вперёд, — скомандовал кузнец. — Анисим, ты справа иди, а ты, отрок, слева, а я сзади пойду.
— Это как же так! — вскричал Пётр, молодой ещё парень с жидкой бородёнкой и еле заметными усиками, — мы, неумехи, вперёд на смерть идём, а самый опытный из нас позади скрывается?
— То моё дело, как идти. Я старший, вся вина на мне, а ты придержи язык, а то располовиню тебя надвое! — и Елизар угрожающе взмахнул бердышом. Тот свистнул в воздухе, и Пётр заткнулся.
— Если вы побежите, — начал объяснять кузнец, — я мертвецов остановлю, дам вам время, чтобы спастись. Если же меня завалят первым, вам убежать будет намного труднее. Я не раз и не два смотрел в глаза смерти, чтобы трусить сейчас. Запомни это, Пётр, пока не поздно. А не то погибнешь смертью лютой. Да и село не мертвяки захватили, а конный да оружный отряд. Кто угодно мог им быти, хош казаки, хош поляки.
Пётр угрюмо замолчал, молчали и все остальные. Вадим с сомнением посмотрел на свою короткую сулицу и взмахнул ею, чтобы проверить, как она лежит в руке. Потом взял кистень и, отойдя немного в сторону, ловким ударом смахнул голову чертополоху, порадовавшись своей ловкости. Второй и третий удар оказались не такими удачными и лишь причесали высокую траву.
— Давно не косили, плохой знак, — молвил кузнец, с усмешкой глядя на попытки Вадима. Кузнец шутил, но оставался максимально серьёзным.
— То так, — отозвался и Анисим, поневоле сжавшись от предчувствия неожиданной засады.
— А мертвяки засады могут устраивать? — неожиданно озвучил общую тревогу послушник Сергей, молодой парень с простым и глуповатым лицом.
— А хто их знает, этих мертвяков, есть ли у них разум, али весь уже сгнил⁈ А может они и различаются между собой, об этом никто не знает.
Вадим если и не знал, то однозначно догадывался, но информации пока было очень мало, в этом кузнец был прав на сто процентов. Внезапно резкий порыв ветра сорвал с крыши пук соломы и бросил его в лицо Петра. Тот вздрогнул и невольно заорал от неожиданности.
Его не слабый крик пронёсся по деревне, заглядывая в открытые двери и пробитые окна.
— Шуметь нельзя, — негромко изрёк Вадим. — Они не любят шума, как услышат, так сразу бредут на звук и ищут жертву.
— Откуда знаешь? — накинулся на него отец Анисим.
— Из опыта своего печального, — поэтически ответил Вадим. — Просто я умею думать и запоминать. Запоминать и сравнивать, а потом анализировать.
— Чаго сказал? Анали… тьфу ты… Господи, откуда у тебя эти поганые словечки, отрок? — сплюнул отец Анисим, так и не разобрав последнее слово Вадима.
— Сами в голову приходят. Я их не зову, а они всё равно приходят.
— Блаженный што ли? — осведомился Пётр.
Вадим промолчал, зачем с дураком спорить?
Тем временем отряд подошел к крайней избе. Изба и в лучшие времена ничем не выделялась из похожих, а сейчас и подавно ничем не могла обратить на себя чьё-либо внимание. Рябиновый куст, покрытый сплошь гроздьями ещё зелёных ягод, скрывал за собой небольшое крыльцо.
За этим домом можно было рассмотреть и следующие избы, утопающие в зелени кустарников и фруктовых деревьев. Дом был пуст, только следы разорения и человеческой беды незримо присутствовали в нём. Лежала битая глиняная посуда, да трепыхался на дереве домотканый лоскуток, но людей видно не было. Ни живых, ни мёртвых.
— Никого! — констатировал Сергей.
— Никого! — подтвердил и Елизар, внимательно осматривая окрестности. — Здесь никого, а что дальше — неизвестно. Здесь явно побывала чья-то шайка. Добро всё забрали, людишек то ли увели, то ли побили.
— То пока неясно, — отозвался отец Анисим. — А ты, Вадим, вон видишь, вишня растёт. Дуй до неё и сгребай всю смолу, какую найдёшь.
Вадим взглянул в указанном направлении и действительно заметил уже старую вишню. Пожав плечами, он направился к ней. Сорвав лист лопуха, начал счищать с коры слюдяные потоки вишневой смолы. Было её тут не очень много и требовалось дополнительно найти ещё с пяток деревьев. «Будем искать!» — сам себе сказал Вадим и потопал вслед за остальными, что снова вышли на дорогу.
Да это было объяснимо. Никто не хотел рисковать и бродить по огородам, выискивая врагов или выживших. Может то и правильно было, а может и нет. Огороды, в основном, не имели высокого бурьяна. Только заросли малины, крыжовника и смородины изредка привносили сумятицу в ряды грядок огурцов, тыкв или репы. Но между домами иногда попадались места, заросшие то крапивой, то коноплёй.
Всё было спокойно, поднявшийся было ветер внезапно стих и еле шевелил верхушки деревьев, не желая спускаться вниз. Вадим усиленно принюхивался, но странное дело, он не чувствовал тошнотворного запаха тлена. Они шли дальше, осматривая дом за домом, находя иногда либо еду, либо что-то из утвари или одежды.
Оружия или чего-то подобного пока не находилось. Грядки оказались нетронутыми и Вадим, нисколько не сомневаясь, обобрал пару рядков с огурцами, смачно хрустя ими и поглядывая при этом, что ещё можно сожрать. Крыжовник и смородина только наливались соком и сладостью и кроме поноса ничего ему не сулили. И Вадим милостиво оставил их дозревать до своего следующего посещения села.
Странно, но не было видно ни одной животины, совсем ни одной. Не блеяли козы, не визжали от голода свиньи, не мычала недоенная корова. Следы животных были видны повсюду, особенно смачные и уже высохшие лепёшки коровьего навоза, а вот самих животных нигде не наблюдалось. И Вадим стал догадываться, почему, но пока не спешил делиться своими мыслями с остальными.
Владислав Зенжинский не помнил себя. Иногда в его расстроенном болезнью мозгу проплывали какие-то виденья, которых он не только не понимал, но и вообще не осознавал. Их сборный отряд ляхов, казаков и местного разбойного люда кочевал от села к селу, пробавляясь грабежом встречных и разоряя сёла.
Оставалось их немного, человек двадцать, но зато половина конных, а уж оружными были все. Народ подобрался лихой и не любящий задарма рисковать своей шкурой, да ещё в открытом бою. Царевич Димитрий, что оказался Гришкой Отрепьевым, нанял их ещё в Путивле, и они не с честью, и не с правдой служили ему. То бежали из-под Кром, то снова возвращались в месяцы затишья. А после его позорной смерти и вовсе покинули Москву и разбрелись в поисках добычи и пропитанья насущного.
Сначала их отряд был большим, но в один нехороший момент они нарвались на боевых холопов местного боярина. Удача отвернулась от разбойников, и они трусливо бежали, потеряв убитыми и ранеными половину своих товарищей. После этого их отряд превратился в обыкновенную шайку разбойников и постепенно стал уменьшаться, пока не сократился до двадцати человек.
Но и этого количества вполне хватало, чтобы грабить беззащитных крестьян. Вот и последние виденья в наполовину мёртвом мозгу Зенжинского говорили о том же. Впятером они ворвались в село, отсекая тех, кто попытался бежать по дороге в монастырь. Остальные быстро перекрыли другой путь и бросились грабить, врываясь в избы. Кто оказывал сопротивление, того сразу полосовали саблями, остальных пощадили.
Юрко и ещё один из ретивых запорожских казаков сразу стали задирать юбки понравившимся бабам и девкам, остальные рыскали по домам в поисках наживы. Несколько человек местных ушло из села, остальные не смогли.
Весь вечер и всю ночь разбойники беспробудно пьянствовали и охальничали, успокоившись только под утро и никто из них не видел, как один из убитых внезапно зашевелился, заворочал головой и поднялся на том самом месте, где был убит накануне мертвяк. Того уже сожгли чуть поодаль, а обгорелые кости упокоили здесь же, вырыв глубокую яму.
Но судьбе было угодно наказать грабителей, ведь одного из крестьян они убили совсем недалеко от этого места, и он, смертельно раненый, на последнем издыхании дополз до места упокоения мертвяка, где и испустил дух. И вот теперь тело крестьянина получило вторую жизнь. Грудная клетка приподнялась и сделала попытку вдоха, но мёртвые лёгкие не нуждались в воздухе, а мёртвая кровь, ставшая чёрной, в кислороде.
Та нечистая сила, что поднимала мёртвых, могла это сделать только два раза: первый — после проведения соответствующего ритуала, а для второго раза должны совпасть ряд условий. И это случилось. Свежая кровь легла на пепел мёртвого, и он вновь восстал, теперь уже в другом теле.
После двух попыток тело дёрнулось, смогло приподняться на локтях и привстать над поверхностью. Голова трупа задёргалась, глаза в орбитах шевельнулись и, покрутившись в разные стороны, зафиксировались на недалеко стоявших избах. На беду, там промчалась девка, ревущая белугой.
Голова мертвяка скособочилась и, уловив направление движения, дала команду ногам. Тело трупа выпрямилось, послушно развернулось в нужную сторону и зашагало в сторону домов. Из одной избы в это время вывалился пьяный лях и, закачавшись на пороге, громко испортил воздух.
Неверная поступь выдавала в нём мертвецки пьяного человека. Шагнув в сторону сарая, он на полпути остановился, распустил шнурок своих штанин и начал мочиться. Закончив своё дело, он развернулся и попытался войти обратно в дом, но природный компас его тела временно сбился. Качнувшись, лях изменил направление, споткнулся об лежащий деревянный чурбан и полетел оземь, громко ругаясь.
— Пся крев! Курва!
Пока он барахтался на земле, пытаясь вернуться в вертикальное положение, мертвяк успел подойти вплотную, незаметный в ночной темноте. Почувствовав запах живого тела, он напал, вгрызаясь прямо в шею застигнутого врасплох ляха.
Высшая ирония Созидателя оказалась в том, что убийцы были достойно наказаны своей же жертвой. Лях пытался дать отпор, он и дал его, довольно быстро спихнув с себя тело монстра и трезвея на глазах. Но его покусанная шея, плечо и предплечье начали обильно кровоточить.
Смертельный яд неизвестного вируса быстро проникал в кровь, туманя сознание. Движения жертвы, сначала излишне резкие и испуганные, всё больше замедлялись и замедлялись, пока и вовсе не прекратились. Лях, успев достать широкий нож, полоснул труп, отрубив тому правую руку, что тут же повисла на разбитой лучевой кости. Другим взмахом он почти перерубил шею мертвяку.
На этом жизненная энергия поляка угасла, и он свалился на землю, потеряв сознание. Мертвяк же, потерзав для порядка ухо ляха и откусив его, отстал. Громко урча и пережёвывая ухо, он отправился искать новую жертву. Ею оказалась женщина, которая спала на сеновале, вся в слезах, прижимая к себе горемык детей.
Дети, напуганные видом монстра, успели сбежать, а вот женщина — нет, став очередной жертвой мертвяка. По селу вновь стала подниматься тревога. Хватая детей, крестьяне принялись убегать в лес. Спаслась большая часть села, остальные не смогли этого сделать по разным причинам.
Услышав шум, на крыльцо вышел Зенжинский и тут же нарвался на мертвяка. На этот раз всё получилось не так, как с другими. Мертвяк напал, но просчитался.
Увидев ходячий труп, Зенжинский не растерялся и, выхватив саблю, мигом развалил тело пополам, но оно продолжало ещё дёргаться и ползти вперёд, пока лях не отсёк трупу голову. С других домов сбежались остальные разбойники.
— Это что за пся крев⁈ — Зенжинский пнул покатившуюся голову трупа.
— Это вроде тот, кого мы сегодня убили в селе, — подсказал гайдук Сеноп.
— Ммм, — Зенжинский, будучи под алкогольными парами, сотворил вопиющую глупость. Он подхватил левой рукой отрубленную голову за волосы, как всегда любил делать с поверженным врагом и поднёс её к глазам, чтобы лучше рассмотреть.
Голова мертвяка сразу же воспользовалась этой оплошностью ляха и, клацнув зубами, грызанула его за большой палец.
— Ааа! — поляк бросил голову и ещё в воздухе ударил по ней саблей, разрубив почти полностью. Выпустив из себя чернильного цвета кровь, смешанную с мозгом, голова затихла.
По руке Зенжинского потекла кровь из прокушенного пальца. Очень громко ругаясь, он пошёл к бочке с водой, чтобы промыть рану, но было уже слишком поздно.
На этом воспоминания Зенжинскогоне обрывались, они просто перетекали в бессвязные видения. Временами наступало просветление, и он снова становился самим собою, но только до тех пор, пока не одолевало непрерывное чувство голода. Он всё время хотел жрать, и только насытившись, вновь обретал разум. Он мог бы себя поздравить с новым статусом бесноватого, если бы мог. На его менталитет солдата удачи и обыкновенного бандита наложилось нынешнее состояние, и он обрёл животную сущность, причем животного бешеного.
К вечеру следующего дня село полностью опустело, спасшиеся от напасти крестьяне бежали из него без оглядки, частью выбрав направление, прямо противоположное монастырю. Спаслось их всё же много, в основном дети и несколько женщин и мужчин.
А вот разбойники полегли почти все, а кто не погиб, тот в ужасе бежал из села. Остальные, переродившись в бесноватых, гонялись какое-то время за оставшейся живностью, пока всю её не сожрали.
Больше в селе делать было нечего. Петрушку и укроп переродившиеся не жаловали, репу не копали, а потому отправились в лес. Но лесные звери им не обрадовались и убегали от незваных гостей. Несколько бесноватых разбрелись в разные стороны, остальные, подчиняясь стадному инстинкту, пошли вслед за Зенжинским к реке. Здесь они и стояли, молча пялясь на воду и пытаясь схватить плещущуюся в ней рыбу.
Один из них, не в силах сдержать мук голода, бросился в воду за рыбой, но вода быстро выбила у него почву из-под ног и унесла вместе с собой. Его то ли мычание, то ли рычание ещё некоторое время оглашало берега реки, пока вода окончательно не унесла тело вниз по течению.
Зенжинский и сейчас стоял в полукоматозном состоянии, бездумно пялясь в бегущие волны реки. Чувство голода медленно разъедало его внутренности, временами пробуждая в голове человеческие чувства, что иногда даже брали вверх над животным началом. Рядом также застыли его пятеро подельников, экономя энергию в отсутствии пищи. Они могли стоять так очень долго. Всё же они являлись полуживыми, а не мёртвыми и существовали благодаря несколько другим законам.
Внезапно со стороны села послышался человеческий вскрик. Зенжинский встрепенулся, его глаза загорелись адовым огнём, и он повернулся в сторону села. Некоторое время ничего не было слышно, но потом ветер донёс приглушённые расстоянием звуки человеческой речи.
Медленно поворачиваясь и делая первые шаги, вся шестёрка мертвяков целенаправленно двинулась в сторону села. С каждым шагом их движения становились всё более уверенными и быстрыми. Скованность одеревеневших от долгого стояния мышц уходила, и вот уже вся свора полумертвецов, жадно вслушиваясь и внюхиваясь, устремилась в село.