С непонятно знакомым вкусом дыхания его на губах бежала я по чердакам за Костей и Аидою. В окне одного из чердаков парил над крышами летун братьев Райт, игрушка любимого моего.
Мы разбежались по дворам в разные стороны.
– Поздненько повадилась ты домой приходить, сеструха рыжая, – промолвил брат, впуская меня в дом.
На сон грядущий читала я свой блокнот из будущего, в который записала не только адреса и телефоны, но и цитаты из полюбившихся книг, анекдоты, всякую всячину. Засыпая под шум прибоя, затаившегося на тридцать лет, я подумала: надо прочитать пару отрывков Наумову для его эссе “Ода письму”. Но к Наумову попала я через три недели, успев впасть в печаль, с неизвестной целью сдать досрочно сессию, закончить на три недели раньше назначенного срока курсовой проект и вылететь таким образом к концу весны в ненужный мне омут свободного времени.
Предвкушая визит к Наумову, скакала я вниз по лестнице соседнего со “Слезой социализма” дома и напевала-бормотала одну из своих фамильных песенок:
Лестница была длинная, песенка тоже.
Внизу слушал меня некто, кого не слышала и не видела я.
Тут слушатель незримый подал с первого этажа хриплый пропитой голос:
– Р-ря-би-но-вич!
После чего трахнул входной дверью и был таков.
– Что это почтальонша такая веселенькая прибежала? – спросил Наумов.
– Пьяненький моей песенке подпел.
– Что за песенка? Шлягер модный? Старинный романс? Народная?
– Собственного сочинения, фамильная бурчалка.
– Спой, светик, отродясь не слыхивал.
Я и спела:
– Ну, утешила! Вот только Ордынский не обязательно от татаро-монгольской орды; орд – вологодское привидение, а ордынка – казачья овчинка. Спой еще.
Я и еще спела:
– Тебе надо стихи писать.
– Я потом буду.
– Как то есть потом?
Чуть помедлив, достала я свой блокнотик из будущего.
– Это моя записная книжка конца ХХ века. Я случайно захватила ее с собой, когда вернулась в год, в который мы с вами сейчас разговариваем. Долго рассказывать. И вот я хочу вам кое-что отсюда прочитать, потому что тут есть о письмах, а вы ведь сейчас пишете о письмах, правда? А для начала я хочу вам прочитать свое стихотворение.
– Так ты у нас посланница из будущего?
– Нет, я просто пропустила года два, удрав отсюда, и вернулась, чтобы прожить их.
– Ну-ну. Вернулась. А Косоурова эксперименты не имеют ли, часом, к твоим экскурсиям, то есть эскападам, отношения?
– Имеют.
– Ладно, я тебе верю. Читай свои стихи.
– Сначала название… нет… В общем, к тому времени, как я это написала, вместо пишущих машинок стали пользоваться персональными компьютерами, это не только пишущая машинка усовершенствованная, а отчасти телеграф, телефон, телевизор, почта, текст романа или рассказа можно переслать в любую точку мира, а можно фотографию или репродукцию, можно сплетничать в Интернете… вроде как в эфире, можно пользоваться энциклопедиями, справочниками, подключаться к чужим секретным материалам…
– Находка для шпиона.
– Называется стихотворение “http”. Это на компьютерном языке – гипертекст компьютерного якобы пространства… виртуального мира… не совсем воображаемого, а мнимого, что ли, или как бы условного…
– Прекрати, – строго сказал Наумов. – “Это, это, что ли, якобы, как бы”. Уши вянут. Меня технологические детали бытия вообще никогда не интересовали. Читай.
Щеки мои горели, я читала:
Тут, запнувшись, стала я объяснять, что такое сайт.
– Мне надоели твои чертовы комментарии. Продолжай без них или замолчи.
Прочитав, я выпалила отчаянно:
– Винчестер – это…
– Баста! – вскричал он. – Да что с тебя взять! Как всякий автор, ты в несколько раз моложе и глупее самой себя! Надо же. А я все думал – что в тебе за странность? Гусеница, куколка, кокон; а вот и белая бабочка вылетела в свой срок в белую ночь. С буквами на крыльях.
– Откуда вы знаете про белую бабочку с буквами на крыльях?
– Ниоткуда не знаю. Только что придумал. Это художественный образ. Ладно, извини, спасибо, стихи настоящие.
Я листала блокнот и нашла, что искала.
– Слушайте. “Итерология – термин, придуманный Мишелем Бютором для науки, которую он отчасти в порядке шутки создал или хотя бы эскизно очертил. Итерология изучает связь путешествия и путешественников с письмом, чтением и литературными жанрами. Читать и писать, как и путешествовать, означает с помощью ручки, глаза или фантазии совершать своего рода бегство – бегство между словами, в другие времена, в другие места. Во время путешествия люди очень часто читают, а может быть, и пишут, и сама форма путешествия может окрасить текст, и наоборот. Бютор противопоставляет друг другу два классических паломничества: с одной стороны, шатобриановский „Путь из Парижа в Иерусалим“ 1811 года, с другой – „Путешествие на Восток“ Нерваля 1851 года. […] Шатобриан путешествует линейно и как бы имеет в виду центральную перспективу, ибо путь его, без сомнения, лежит к прославленным местам паломничества: Риму, Афинам и Иерусалиму […] Даже одинокое безлюдье иудейской пустыни ни на мгновение не может поколебать его невозмутимость. […] Нерваль […] предпочитает циркулировать между местами, расположенными на обочине этой евроцентристской троицы. […] Восток Нерваля – неопределенное магнитное поле, лишенное центра и конечной точки. Центр его… меланхоличен и текуч”. Автор – Петер Корнель, книга “Пути к раю”. Комментарии к потерянной рукописи. Вышла в 1987 году, кажется, в Швеции.
– Рукопись, потерянная в Сарагосе, – улыбнулся Наумов. – Что ты хочешь взамен своих бесценных реплик из будущего?
– Конечно, ваше эссе “Ода письму”!
Пока он шуршал рукописью, я продолжала листать блокнот. – “Пушкин, – прочла я вслух, – называл переводчиков почтовыми лошадьми просвещения”. Н. Заболоцкий.
– Интересно, ни у Пушкина, ни у Заболоцкого не попадалось. “Нет ничего древнее писем, – читал Наумов, – возможно, они опередили письменность, потому что письмо – это знак, жест, символ, и древний человек, даритель, посылая подарок, будь то кольцо, цветок или оружие, отправлял в лице его и послание адресату, одаренному им”.
Пришли мне глинописную табличку, берестяную грамотку, письмена на сердоликовой печатке, сердце мое! Если вам никто не пишет, откройте к ночи Библию, читайте послания апостолов. Читайте письма о несуществующих царствах, письма в потаенные страны воображения, письма в мечту и из мечты, вспомните о пресвитере Иоанне и о летучей, точно эфир, державе его.
Письмо, писал Наумов, всегда притча о временах и Вечности, притча о дискретности жизни (да ведь человек и сам – послание!), потому что не совпадают время написания и время прочтения, время передвижения из рук в руки неопределенно, новости успевают устареть, зато проявляются между строк вечные темы, то есть возникает Вечность.
Не только адресат, отправитель и почтальон, говорил он, являются действующими лицами пьесы “Письмо”; нет. Тут участвуют четверо, не забудьте о фельдъегере; всякое письмо – квартет!