В одном из могильников нашли греческую керамику, черепки, несколько совершенно целых горшков, словно их вчера обожгли. Из деревни приходили смотреть раскопки, в основном – женщины и дети, долго стояли молча, глядели, потом уходили. “Не лень им тащиться в такую даль”, – сказал бульдозерист Ванечка, детинушка под два метра, молчаливый, похоже, слегка пыльным мешком тюкнутый.
Вечерами мы подолгу сиживали у костра (вообще то была эпоха сидения у костров: в пионерском ли лагере, в колхозе, куда школьников, студентов и работников городских НИИ гоняли на уборку урожая, в турпоходе, в бесчисленных экспедициях граждане предавались атавистическим посиделкам, болтали, пели под гитару, цыгане поддельные советского пошиба). И пели цыганские романсы, авторские песни самодеятельных песенников, народные песни. “Поедем, красотка, кататься, тебя я давно поджидал”.
Бульдозерист сказал:
– У меня гармошка есть.
– Ты на ней играешь?
– Нет.
– Что ж ты ее с собой таскаешь?
– Она от друга.
– Зачем он ее тебе подарил, если ты не гармонист?
– Он не дарил.
– Не дарил? Краденая?!
– Он помер. Сибирской смертью. Мне его вещички перешли.
– Которой сибирской смертью? – деловито поинтересовался археолог Витя.
– Шаровой молнией его убило. Пьяный в грозу с лесосеки пошел к бабе. Мне все его вещи перешли. Гармошка, бинокль, книги. Некоторые, правда, теперь без начала и конца. На растопку пришлось. Жалел Колины вещи, но так вышло.
– Что за книги? – спросила я. – Дай почитать.
– Будешь ли читать? Одна про бумажных змеев.
– Буду! – вскричала я.
– Одна иностранная. Не знаю, про что. Обложка красивая.
– На каком языке?
– Хрен поймешь.
На английском, на английском напечатана была покет-буковская Агата Кристи, “Десять негритят”, издано в Лондоне; обложка еще хранила легкий типографский запах помады. Из книжки выпали обрывок бумаги с перечислением притоков сибирских рек (“Обь: Вах, Иня, Пим, Тым, Чая, Аган, Алей, Ануй, Кеть, Собь, Томь, Бердь, Ильяк, Иртыш, Казым, Лямин, Назым, Полуй, Чарыш, Чулым, Чумыш, Щучья, Питляр, Васюган, Шегарка, Кульеган, Перабель, Песчаная, Барнаулка; Лена: Нюя, Чая, Чуя, Илга, Кута, Муна, Алдан, Бирюк, Вилюй, Витим, Линде, Синяя, Намана, Олёкма, Туолба, Буотама, Киренга, Менкере, Пеледуй; Енисей: Кан, Кас, Сым, Кемь, Мана, Сыда, Туба, Кебеж, Сисим, Абакан, Ангара, Дубчес, Елогуй, Танама, Хемчик, Курейка, Турухан, Шагонар, Элегест, Кантегир, Хантайка”), журнальная вырезка и запечатанный конверт с надписью: “Косоурову лично”.
Дрогнул голос мой, обмолвилась я:
– Батюшки, курьер…
– Ты про что? – спросил археолог Андрей.
– Я про журнал “Курьер ЮНЕСКО”, – бойко отвечала я. – Вот тут, в книжке, из него вырезка, закладка, что ли.
Пели Городницкого, пели Высоцкого, пели “Пират, забудь про небеса”.
– Что не поешь?
– Слов не знаю.
– Голос-то вроде есть, слух имеется. Что знаешь? Спой, светик, не стыдись.
– Я не Светик, я Иннусик. Давайте гитару.
И спела я песенку девушки Катерины1 конца двадцатого века; когда она пела мне, она была не старше меня, сидевшей под горой Туран.
Смотрел на меня неотрывно десятилетний сын Грача, трещали сучья в костре.
Сияли над нашим степным кочевьем мохнатые пастушеские звезды, чиркали болиды.
– Браво, рыжая! – крикнул археолог Андрей.
– Какая странная песня, – сказал Грач. – Какая вы, Инна, странная девушка. Пойдем, Сева.
Он поднялся и ушел, сын пошел за ним.
Я долго не могла уснуть, ворочалась, перебирала ворохи слов, мечтаний, мелких забот, воспоминаний. Послышался шорох, шум шагов, я выбралась из спального мешка (холодны были ночи), выглянула из палатки. Мимо, крадучись, шла скифка, бесшумное скуластое привидение с узорчатым мешком. Я нырнула в спальный мешок, зажмурилась, тотчас уснула. Утро было привычным, знобкое, не успевшее набраться дневной жары неуютное утро оголодавших от ночной свежести кочевников.
– Горшок пропал! Горшок пропал!
– Кто-то украл горшок греческий, самый сохранный…
– Это скифка… – проговорила я. – Я ее у палатки видела.
– Поподробнее, – потребовал Грач, заинтересовавшись.
Я поведала о ночном видении своем.
– Сейчас мы эту скифку. Вася, заводи мотор!
Грач умчался в Сорокино, чтобы через полчаса вернуться с отобранным у одной из баб греческим сосудом, стащенным ею для хозяйственных нужд.
В тот день на грузовике с продуктами приехал за своим старшим братом тувинский мальчик.
– Брата дома ждут…
– Как то есть ждут? – спрашивал Грач. – Он тут на работе. Я его нанял. Он за работу деньги получает. Ему разве деньги не нужны?
– Надо ему назад ехать…
– Это еще почему?