- Истинно так! - ироническим восклицанием Лютфи решил сгладить неприятный тон Давлятова. - Общественность, которая очень точно знает свою выгоду, стала на сторону подростка-убийцы, хотя с точки зрения высокой морали и гуманности... Впрочем, не буду употреблять эти выспренние выражения, я утомился от них, употребляя в разговорах с вашей матушкой Анной Ермиловной, Байт-Кургановым и компанией... Страх толпы - трубный глас, заглушающий писк совести и бренчание закона. Страх сам становится законом, и труба его зовет к единству... простите за красивость бел-летристов.требующих аванса под свой вечный долг, как вы удачно заметили... Этими своими краткими отступлениями я всякий раз, если вы заметили, подготавливаю вас ко все новым поворотам своего рассказа, чтобы вы не так болезненно реагировали на них, - блеснул лукавым взглядом Лютфи и продолжил: - Сей бродяга, как выяснено следствием, оказался родным братом вашей подружки Шахло. И, наверное, поэтому... - Лютфи вдруг спохватился и, чтобы дать время Давлятову переварить это сообщение, стал помешивать в стакане с минеральной водой ложкой... - Вы хотите что-то сказать?
- Чепуха все это! - высказал первое, что пришло на ум, Давлятов.
- В таком случае... - Лютфи опять повернулся в кресле, чтобы вынуть из отсека небольшого шкафа папку красного цвета.
Давлятов нехотя взял ее, раскрыл и увидел пожелтевший счет ресторана Московского Дома литераторов, где ему приходилось бывать в суматошный период альманаха "Белая медведица", портрет какого-то свирепого старца в чалме, с надписью: "Иранский аятолла Чечебени", лист с заголовком "Моральные качества Ахмета Давлятова" (отца, значит!), карту, где сбоку было написано: "Маршрут поездки восточного пророка Руслана Давлятова по древнерусским городам" (обо мне, значит!), фото лесопилки, где произошло убийство... Давлятов, на которого уже оцепенело накатила усталость, захлопнул папку, бросил ее перед Лютфи и сказал хрипло:
- Дальше... слушаю.
- Дальше - больше, - метафорично выразился Лютфи, ловко вставляя папку на место. - Мелис убил своего дядю по матери, разумеется, не подозревая об этой родственной связи...
Что-то в тоне его снова не понравилось Давлятову, и он, вспомнив только что увиденный портрет аятоллы Чечебени, сказал, усмехнувшись:
- Разумеется, не подозревая... Неясно мне другое, о Субхане. Сей Суб-хан, освобожденный от своей ленивой, бродячей сущности... не мешавшей ему вовремя отвести беду землетрясения... как же он теперь не смог предотвратить это... случившееся в стране, исповедующей учение пророка Мухаммеда? - И Давлятов вынул из бокового кармана пиджака вырезку из газеты и с торжествующим видом протянул ее Лютфи.
Лютфи стал вчитываться, произнося вслух отдельные выражения.
- Сегодня ночью... в иранской провинции... так-так, любопытно... землетрясение силой в семь с половиной - восемь баллов... Многочисленные разрушения и жертвы... - Лютфи глянул на дату в газете. - "Вечерний Шахград", сегодняшний номер... Оперативность, достойная похвалы! Интересно, на какой день сообщит газета, если подобное ударит у нас, в Шахгра-де? Или уже сообщать будет некому?.. - Лютфи спохватился, настраиваясь опять на иронический лад, и заметил: - Это потому преподобный Субхан не мог предотвратить беду и в иранской провинции, что день и ночь безвыездно дежурит нынче здесь, в Шахграде... Он наш, Субхан, наш друг и брат, пропел Лютфи, - ему мы поклоняемся и у него просим защиты... А там пусть занимается аятолла Чечебени... Вопросов больше нет, мой вольный стрелок? Едем дальше?
- Как - дальше? - притворно удивился Давлятов. - Разве вы не все сказали и про Мелиса, и про мою подружку Шахло, и ее брата?! Причина случившегося мне ясна. Не верить вашей версии нет смысла, даже если вы нагромоздили одну нелепицу на другую... Главное, удалось вырвать Мелиса из лап... простите, объятий правосудия...
- Это причина, а не следствие. Оно вас не интересует? - досадливо поморщился Лютфи.
- Не очень, - Давлятов притворно зевнул.
- Вообще-то вы правы. Моя роль на этом кончается - с установлением связей между вами, Шахло, ее братом-жертвой и Мелисом. Если строго по закону - то в этой истории нет вины ни вашей, ни матери Мелиса... И все же я подумал, что вас заинтересует следствие этой истории, тем более одной нитью своей она тянется к вашему покойному отцу...
- Не хотите ли сказать, что он тоже замешан? - с вызовом глянул на него Давлятов и почему-то потер виски.
- Косвенно - да. И не только он, но и отец вашей подружки Шахло и ее убитого брата, - скороговоркой пробормотал Лютфи и посмотрел на часы. Давайте лучше завтра! Завтра в это время я закончу свой рассказ, представив всю историю в ее совокупности... Договорились? - И дружелюбно потянул Давлятову руку.
- Договорились. - Давлятов вяло пожал ему руку и с растерянным видом вышел за дверь следственной комнаты.
XXIII
Мухаммед чувствовал себя таким усталым и разбитым, что не в силах был повернуться на другой бок, лицом к выходу из пещеры, чтобы увидеть вдали пятно утреннего света. Все, что он пережил во время мираджа - ошеломляющее зрелище седьмого неба - и на земле, когда сразил идолов фе-мудянского города, казалось, навсегда вселило в него смертельную усталость и смертельную тоску, которая всегда бродила на дне его души. Смертельная тоска и слабость... Но Мухаммед знал, что болезненное состояние это пройдет, - с ним уже подобное случалось в отрочестве, когда он упал прямо на улице и забился в судорогах, - надо лишь не поддаваться вялости и апатии. Кувшин, упавший набок, был пуст, но вода, проползшая струйкой под его постель, еще не успела высохнуть. Надо заставить себя выйти из пещеры и набрать воды из ручья для омовения. Мухаммед полежал еще немного, отдельными, несвязанными картинами вспоминая то, что удалось ему увидеть в полете и понять из разъяснений архангела Джабраила. И хотя воспоминания несвязны, общее ощущение было цельным и глубоким. Волнение будоражило его, пробиваясь сквозь апатию в душе.
"А ведь никто не поверит... что все это я увидел, - подумал Мухаммед. - Будут насмехаться... говорить, что вернулось ко мне сумасшествие... И только Хадича с пониманием глянет на меня. И еще, пожалуй, дядя - абу Талиб, успокаивая, положит мне руку на голову - любимый его жест - и скажет: "Хвала избраннику! Неси ниспосланное тебе откровение арабам... И прости меня за то, что я бываю несправедлив к тебе... Таков уж я, погрязший в играх и мошенничестве торговли... кровь во мне разжижена..." И пусть пока только эти двое - в них я найду понимание, - но я должен... должен пронести веру... даже если придется истребить всех, кто не даст мне присягу... как истребил я огнем истуканов в фемудянском капище..."
Дремавшая в нем воля пробудилась, а ощущение превосходства, которое всегда боролось в Мухаммеде с чувством ущербности, дало больному ровно столько силы, чтобы поднять его с постели. Он сделал первые, хотя и неуверенные, шаги к выходу.
Странное состояние встревожило Мухаммеда, едва он вышел и зажмурил глаза от режущего света. Почудилось, что каменистая эта местность, по которой бежал ручей, никогда не видана им прежде, хотя вот уже тридцать дней по утрам он выходил сюда с кувшином за водой и, кажется, разглядел каждый изгиб ручья, каждый валун и камень, сорвавшийся после землетрясения с горной скалы, треснувшей надвое. Все эти дни никто не потревожил Мухаммеда, уединившегося в пещере, чтобы услышать откровение, которое обязательно должно было явиться к нему, занятому благочестивыми мыслями и переживаниями.
Местность эта, прижатая с двух сторон скалами, была вдали от караванных троп, и только горные козлы, приходящие на водопой, храпели, нарушали покой Мухаммеда.
Это состояние, когда знакомое и много раз виденное вдруг теряет свои знакомые черты, уже переживалось Мухаммедом, но случившееся сейчас натолкнуло его на мысль, что пора... пора возвращаться домой, в Ятриб. Откровение, ниспосланное ему, он пережиЛ, надо донести его до других. Мухаммед наклонил горло кувшина к струе воды, от которой дохнуло прохладой... Кувшин, булькая, наполнился, Мухаммед почувствовал головокружение и сел, прислонившись спиной к валуну. Он смотрел на скалу, сплошь покрытую зелеными ящерицами, греющимися на солнце, и постепенно к нему пришло умиротворение.
Долго пребывал Мухаммед в состоянии отрешенности, пока слух его не уловил стук лошадиных копыт. Мухаммед не поверил, прислушался, но стук был все отчетливее...
"А мне казалось, что сюда не ступает нога человеческая", - мелькнуло у Мухаммеда. Он хотел встать, чтобы скрыться в пещере, но не успел...
На противоположный берег выскочил всадник. Впереди него сидела на лошади женщина, которую он крепко держал за талию. Лошадь, заржав, повернулась вполоборота и остановилась у самой воды. В тот момент, когда мужчина прыгал с лошади, красная рубаха его надулась, создавая ощущение полета. Он протянул руку, помогая своей спутнице спуститься на землю. Веселые и возбужденные, побежали они на середину ручья, мужчина зачерпнул воду в ладони, и женщина жадно пила, словно все горело внутри ее. Затем он пил из ее ладони, играя хватал зубами ее пальцы, не в силах сдержать страсть.
Нервные, порывистые, побежали обратно на берег. Обняв ее, он стал жадно целовать и не заметил, как из-за пояса вывалился на камни его кожаный мешочек. Женщина шутливо отбивалась, отталкивая его, а он пытался повалить ее на бок, похрипывая от страсти.
В напряжении Мухаммед неудачно ступил, и из-под его ноги покатился в воду камень.
Услышав плеск воды, женщина испуганно оттолкнула напарника, а он, недовольный, смотрел, как вода ходит кругами. Она что-то говорила ему и настаивала. Он встал, нехотя потянул подругу за руку и, посадив ее на шею лошади, еще раз, недовольный, глянул в сторону валуна, за которым прятался Мухаммед. Вскочив в седло, повернул лошадь к скале и скрылся за ней, оставив на берегу свой кожаный мешочек.
Мухаммеду не терпелось посмотреть, что же там в мешочке. А для этого надо перейти через ручей, дно которого усыпано острыми камнями. Пока он думал, стоит ли переходить на другой берег, там неожиданно появился мужчина, прихрамывающий и опирающийся на палку, с виду бродяга. Немного успокоившись, Мухаммед выглянул из-за валуна: интересно, заметит ли бродяга кожаный мешочек?
А бродяга лежал на берегу с палкой в руке, в конец которой был вставлен сверкающий наконечник. Разглядывая каждую былинку, плавающую в ручье, бродяга ждал... Потом вдруг напрягся, прицелившись, и вонзил свой наконечник. По тому, как выражение удовольствия на его лице сменилось досадой, Мухаммед понял, что форель соскользнула...
Неудачливый рыбак застыл снова, не мигая, и под его носом, журча, проносилась вода. Прицелился и опять метнул, но и на этот раз мимо. От сильного удара поломался и наконечник. Бродяга вскочил и, чертыхаясь, пошел по берегу, нечаянно задев ногой тот самый кожаный мешочек.
Бродяга всмотрелся, словно не верил своим глазам. Затем бросился и повалился на мешочек всем телом, словно мог он улететь. Настороженно посмотрев по сторонам, бродяга торопливо расстегнул мешочек, из которого высыпались и покатились по камням динары. Будто не веря везению, бродяга поднес почему-то к уху золотую монету и послушал, больше доверяя слуху, чем глазам. С лихорадочной быстротой собрав монеты, он бросился бежать и вмиг скрылся за скалой.
"Бродяга близок к Аллаху, Аллах вместо рыб наградил его за труды золотыми динарами... - подумал Мухаммед. - Как хорошо, что я удержал себя от искушения и не перешел ручей. А всадник, видно, умыкнул чью-то жену и в наказание за это лишился тысячи динаров..."
Почувствовав сильное утомление, Мухаммед решил возвращаться в свою пещеру, сплошь облепленную гнездами летучих мышей, и провести там в размышлениях оставшийся день. Завтра на рассвете идти в сторону Мекки и войти в город как посланник божий... Он поднял кувшин, но чей-то хриплый кашель на другом берегу заставил его повернуться в недоумении...
"Что за паломничество в места, где ранее не ступала человеческая нога? - мелькнуло у Мухаммеда. - Может, они почувствовали, что здесь нахожусь я, пророк? И каждый решил разыграть перед моими глазами сценку из своей жизни, чтобы я мог вынести суждение?"
Пока Мухаммед пытался подавить в себе гордыню, вышедший к ручью - им оказался мужчина, собирающий дрова, - наклонился, чтобы зачерпнуть воду. Неудачно ступив, он поскользнулся и свалился в воду. Вязанка дров на его спине рассыпалась, ветки саксаула понесло быстрым течением.
Дровосек, сконфуженный, еле поднялся на ноги, и от вида его Мухаммед, забывший о предосторожности, рассмеялся.
Благо дровосек был так занят собственной неудачей, что не расслышал смеха пророка. После недолгого замешательства дровосек бросился ловить саксаул, уносимый течением.
Он был так ловок и изобретателен, что Мухаммед невольно залюбовался им, выглядывая из своего укрытия. Дровосек вышел на берег и, сняв с себя рубашку и шаровары, расстелил на камнях, чтобы высушить, а сам, голый, сел передохнуть. Он расслабился, будто его ничто не заботило. Ни то, что заблудился, не найдя дороги домой, ни то, что пришлось искупаться в ледяной воде.
Так дровосек сидел... Пока снова не послышался топот коня и не показался из-за скалы тот самый всадник, целовавший здесь женщину. Вернулся он, правда, один, без нее, но был так взволнован, что не сразу заметил на берегу фигуру дровосека. Спрыгнув с лошади, с решительным видом побежал он к дровосеку, с одного взгляда поняв, как беззащитен этот голый мужчина с узкими плечами и впалой грудью. Это еще больше взбодрило всадника, и, как только дровосек повернул в его сторону испуганное лицо, всадник крикнул:
- Встань, разбойник, и верни мне деньги по-доброму!
Дровосек растерянно пожал плечами, не понимая, о чем идет речь, и, устыдившись своей наготы, потянулся было за шароварами.
- Ах, ты скажешь, что не брал мой кошелек?!
Рассвирепев, всадник выхватил из-за пояса кинжал и, бросившись к дровосеку, со всего маху ударил его.
Оба они рухнули в воду, и всадник, навалившись на дровосека, еще несколько раз ударил его кинжалом. Вода, густо окрасившись кровью, понесла тело убитого, ударяя о большие камни и закручивая в глубоких воронках.
Всадник выполз на берег и стал шарить в одежде убитого. Засовывая руку и сверху и снизу, в рубашку и штанину, перетряхивая ее всю. Так и не найдя свой мешочек, всадник в сердцах выругался, швырнул одежду вслед уплывающему телу и смотрел, как поток уносит все это.
Он походил еще взад-вперед по берегу, всматриваясь между камнями, затем пошел к лошади и тяжело сел в седло. В злости ударил он лошадь, и она, прыгнув, с ходу помчалась и скрылась за скалой.